- Я его прижала к себе!.. - Машенька даже зажмурилась от нежности, и отец, глядя на нее, начал таять.
- Не понимаю, - не выдержала Аня, раскладывая второе по тарелкам, - не могу понять!
- Ну принимай ты людей такими, как есть. Вот у тебя манера: всех исправлять, всех на свой лад переделывать. Ты же знаешь Витьку. Хороший парень, но когда денег касается…
- Денег? А если жизни? И это твой друг!
- Нельзя же: либо по-моему, либо никак. А по их представлениям, мы не так живем.
Наверное, не так. Честное слово, лучше, когда спокойней.
- Да? Ты бы так мог?
- Ну и плохо. Плохо, если хочешь знать.
- Плохо, что мы молчим. Если бы чужой ребенок на улице… А это твой друг - и ты молчишь!
Кончилось тем, что после обеда Андрей все же пошел к Анохиным. Шел и себя клял в душе. Он хорошо знал по опыту, что за сказанным вслух у Виктора и Зины всегда еще столько же, чего они говорить не хотят. И такие другой раз дальние расчеты, что они уже и сами толком не поймут. Начнешь добиваться - ты же дураком окажешься. Но в конце концов это их право. Даже к добру нельзя гнать людей палкой. Нельзя всюду и везде насаждать свои понятия, как это делала бы Аня, дай ей волю.
Однако вернулся он от Анохиных смущенный.
- Что-то мне не понравилось на этот раз. Зина плачет. У него ведь не поймешь: я думал, он со стариком говорил. Я еще удивился. Старик бы из-под земли добыл, раз такое дело. А не добыл, прислал бы кого-нибудь на такси. Оказывается, Немировского не было. Кому-то сказал, тот кому-то передать должен…
- И они ждали! - Аня смотрела на него и головой качала. - Знаешь, я тебя презираю!
- Ну, правильно.
- Мягкость твоя - это равнодушие. Тебе удобней не вмешиваться. Если ты можешь одобрять…
- Да я хоть словом…
- Ты такой же, как они, понял?
- Я с детства понятливый: три раза объяснят, уже начинаю понимать.
- И шутки твои…
- Молчу.
- С вечера - подумать! - с вечера болен ребенок, а они все как бы подешевле устроиться. И эта ложь: "Разве есть у нас что-либо дороже детей?" Если ты сию же минуту…
- Уже иду.
- Нет, мы пойдем вместе.
Андрей сел на табуретку посреди кухни, вздохнул:
- Тогда я не пойду.
И руки на коленях сложил. Аня смотрела на него. Так смотрела, что у него волосы на макушке начинали потихоньку дымиться. Но он сидел с ничего не выражавшим лицом. И она знала: при всей его мягкости, сейчас с ним ничего не сделаешь. У него было однажды на фронте, когда он сел и не сдвинулся с места. Батальон отступал или рота - Аня никогда не могла запомнить, что часть чего и что во что входит, - так вот, они побежали, а он сел на землю. И они бежали мимо него. Потом начали останавливаться.
Лет восемь они прожили с Андреем, когда случайно она услышала об этом: приехал однополчанин, они выпивали вечером на кухне и тот стал вдруг вспоминать. Потом Митя много раз выпытывал у отца: "А что ты им говорил? А ты бы вверх стрелял…
А почему ж они начали останавливаться?" Отец только улыбался: "Ну, может, подумали - я жаловаться на них стану". - "Кому?" - "Да, пожалуй что и некому". - "А если б не остановились? А тут немцы. Что тогда?" - "Тогда? Тогда, сын, могло тебя на свете не быть…"
- Хорошо, я не пойду, - сказала Аня. - Но ты даешь мне слово?
- Тебе бы дюжину детей, двоих тебе мало, - говорил Андрей, кладя лишнюю пачку сигарет в карман. - Может, мне с Виктором придется поехать.
- Деньги возьми. Дотянуть до таких пор!
- В наше время от аппендицита не умирают.
- Да? Тысячи по стране. Вот от такого невежества. Прежде рак научатся лечить.
У Анохиных творилось уже невообразимое что-то. До Зины дошло с опозданием, но теперь она была как безумная. То кидалась Милу одевать, то причитала над ней и до того запугала ребенка, что казалось - она и в самом деле умирает.
Андрей вызвал Виктора во двор:
- Вы хоть девочку-то пожалейте.
Виктор только сморщился жалко. Когда закуривал, дрожали руки.
- Вот что: я пойду на переезд. Какую-нибудь машину поймаю. Хоть грузовик. Но ты не жди. Найдешь раньше - езжайте. Договорились? Все равно переезда не минуете.
По деревне Андрей шел, а дальше побежал. Издали увидел грузовик с сеном, под которым и грузовика не было видно: огромный стог, покачиваясь, переваливал через переезд. Когда подбежал ближе, из-за грузовика вынырнул скрывавшийся в пыли "Москвич".
Андрей кинулся к нему с протянутой рукой - в "Москвиче" подняли изнутри стекло.
А после сорок минут стоял на переезде, куря сигарету за сигаретой. Шлагбаум опускался, обдавая ветром и грохотом, проносился состав, и долго еще земля дрожала под подошвами. Вновь подымался шлагбаум.
Из будки вышла молодая стрелочница с синей эмалированной кружкой и хлебом в руке, села на вымытые деревянные ступеньки крыльца, натянула юбку на загорелые колени.
- Давно ждешь.
Андрей подошел ближе.
- Понимаешь, дело какое… - И рассказал ей.
- Дочка твоя?
- Приятеля.
Сладко причмокнув, стрелочница отхлебнула молока из кружки. Над верхней губой ее, как усы, темное пятно. И такое же темное пятно на лбу, словно загар неровно лег.
Если верить примете, сын должен быть у нее.
Она отхлебывала розовое молоко и смотрела на закат. Тихо было вокруг. Пусто.
Пахло мазутом от полотна. Железо, шпалы, щебенка, весь день калившиеся на жаре, теперь отдавали тепло, и вдали, где горели зеленые огни светофоров, блестящие рельсы зыбились над землей, словно превратясь в прозрачный пар.
Наконец на полевой дороге показалась машина. Она шла быстро, пыль далеко стлалась за ней. Попав под свет заката, блеснула на повороте ветровым стеклом.
Стрелочница поставила кружку на ступеньку, пошла за будку, и шлагбаум начал медленно опускаться.
- Спасибо! - крикнул Андрей на бегу.
"Волга" уже приближалась к переезду, требовательно сигналя.
Андрей подбежал, потянул дверцу на себя:
- Шеф!
И всунулся под верх машины, не замечая на своем лице искательной улыбки.
- Шеф, выручай. Ребенок заболел… Целый час стою. Ты не думай, не заразно.
Довезти только.
Не снимая носка летнего ботинка с газа, шофер слушал, смотрел большими блестящими глазами. Кивнул:
- Все понятно. Не могу.
И глянул на дверцу, за которую держался Андрей.
- Слушай, шеф, тут всего два километра!
Шофер постучал ногтем по стеклу автомобильных часов:
- Сколько на них, прочитай. Было без трех минут восемь.
- Уже должен быть. Машина государственная, я человек государственный…
Голос тихий, сочувственный, слова заученные. А сам молодой, в свежей навыпуск рубашке на загорелом теле. Откинулся на спинку сиденья, смотрит ясно. Должно быть, по дороге искупался в речке: жесткие волосы мокры. Такой одним видом своим хозяйский глаз радует. Да еще в чистой машине.
Андрей сел рядом, захлопнул дверцу за собой.
- Пойми, все равно не уйду. Час ждал.
- Машина государственная…
- А мы? Другого государства? Два километра туда, два обратно, - Андрей достал пять рублей, - оглянуться не успеешь.
Шофер спокойно посмотрел на деньги, посмотрел назад на чистые чехлы.
- Да нет, нет, не думай! - поспешил заверить Андрей. - Девочка большая, нигде ничего не напачкают: аппендицит.
- Эх, режешь ты меня без ножа! - Шофер втиснул деньги в прорезной карман туго обтягивающих светлых брюк. Заторопился. - Приедем, а там еще ждать небось?
- Нас ждут!
Андрей высунулся, радостно махнул стрелочнице. Шлагбаум начал подыматься.
- Во-он что! - теперь только сообразил шофер. И пообещал: - Буду, ехать обратно - вгоню ей чертей!
Андрей сбоку наблюдал его. Он знал эту породу. Но спросил простовато:
- Кого возишь?
Шофер повернул голову, похолодевшими глазами глянул на него:
- А тебе зачем?
- Все ясно. Вопросов не имею, молчу.
- Ты понятливый, - насмешливо похвалил шофер.
- Ну так! Ты, кстати, на часы не гляди, они у тебя бегут. Вот точное время.
- Что за фирма?
- Наши. "Полет". Направо, направо. И до магазина. Вон под железной крышей.
- Сколько платил? Пятьдесят пять рэ?
- Вроде.
- Я себе такие хотел. В экспортном исполнении. Конечно, можно достать.
- Часы хорошие, - хвалил Андрей, радуясь, что он хоть этим заинтересовался. - Десять суток - ни разу не подводил. Вот в этот проулок давай. Видишь - ждут! Я тебе говорил.
У калитки караулил Виктор. Завидя машину, кинулся в дом.
- Давай скорей! - кричал Андрей, на всякий случай не вылезая.
Пока разворачивались, Виктор вынес на руках дочь, Зина и Аня несли вещи.
Обернувшись назад, шофер хмуро смотрел, как эти люди, пригибаясь, будто кланяясь ему, лезут в машину, усаживаются с ребенком на чистых чехлах.
- Кошелку не ставьте!
- Я молоко забыла выключить! - в последний момент из машины крикнула Зина.
- Не думай, посмотрю! За всем посмотрю! - Аня уже махала им, торопила.
Леша, хозяйка, все их дети, человек пять соседок стояли, пригорюнясь, словно отпевать собрались. Под ногами у них металась охрипшая от лая Дамка.
- Ну, все, что ли?
- Поехали.
От трех калиток, как со старта, рванулись собаки под колеса. Когда сворачивали в проулок, Андрей обернулся. Ани уже не было, женщины стояли подпершись, обсуждали событие. Серединой улицы бежала обратно Дамка, мотая из стороны в сторону мокрыми отвислыми сосками.
Миновали магазин, к крыльцу которого прислонено, как всегда, несколько велосипедов, уже переезд показался, как вдруг - Зинин исторический крик:
- Мила! Доченька-а!..
У Андрея от этого ее крика холод пошел по затылку.
Когда обернулся, увидел Зинино безумное лицо, залитое слезами.
- Она… она… глаза закрыла…
- Господи, да что ж ты так! У меня и то…
Зина плакала, Мила с перепугу плакала, Виктор силился улыбаться белыми, расползавшимися губами.
- Ну, пассажиры попались! Знал бы - да ни за что! Такие потрясения переживать…
Они остановились у закрытого шлагбаума. Мимо проходил товарный состав, мелькали, катились колеса по прогибающимся рельсам, сухая щебеночная пыль росла над полотном, над мчащимися платформами с лесом. Шофер стоял рядом с машиной, смотрел, рукой держась за открытую дверцу.
Андрей сказал быстро:
- Из машины не вылезать!
- Как? Ты разве не договорился? - забеспокоилась Зина.
- Он до станции и то не брал.
- Нет, мы не можем. Как же так? Надо было договориться. У нас ребенок. Виктор!
Сжав тонкие губы, Виктор соображал:
- Правильно!
- Надо было ему сразу сказать. Как же ты так, Андрей?
- Тише!
- Он не должен, он не имеет права.
Мелькнула последняя платформа, шофер задом попятился в машину. Осторожно переехали пути, и тут он прибавил газ, погнал по грейдеру. Белая известковая пыль вихрилась позади, в глаза - красный свет заходящего солнца. Он блестел снизу на провисших в воздухе телеграфных проводах. Сквозь рокотание шин по щебенке Андрей слышал за спиной Зинин шелестящий взволнованный шепот.
Развилка. На станцию вправо, в город прямо. Андрей положил руку на локоть шофера.
- Шеф, прямо.
- Что-о?
Резко, так, что всех влево потянуло, шофер крутанул к станции.
- Товарищ, послушайте, товарищ! Вы же не можете так поступить! Виктор, что же ты молчишь? Товарищ, вы же советский человек.
Виктор схватил его за плечо:
- Ты!
- А ну не лапай!
Взвизгнули тормоза, кинуло всех вперед.
- Вылазь!
- Вы не имеете права! Виктор!.. Товарищ!..
Всей ладонью шофер давил на сигнал. Машина стояла позади дощатой станции и сигналила так, что уши закладывало. Какие-то люди на платформе оборачивались.
- Милиция! - выскочив, орал шофер. И снова давил сигнал. - Милиция!
Зина плакала, что-то кричала, но голоса не было слышно. Андрей сидел белый. В замке торчал ключ зажигания: брелок в виде шины покачивался на цепочке. Решение было мгновенным: сесть за руль - и пусть догоняет. Но в следующий момент он выскочил из машины.
- Не ори! Чего орешь?
- Милиция!
- Ори, ори! Громче.
Никогда в жизни не хотелось ему так ударить. Бить в это орущее лицо. Но уже бежали сюда по платформе люди, выскочил человек в железнодорожной фуражке. И, заслонясь от машины спиной, Андрей отстегивал, срывал с руки часы.
- На! Бери! Все равно хоть тут милиция, хоть танки вызывай…
- Да? А вот поглядим!
Но видно было - колеблется. И, ненавидя, Андрей униженно просил:
- Бери, чего там… Хотел такие? С ребенком никто не выгонит, пойми. Шеф, давай по-хорошему. Честное слово, ну?
- А голову с меня снимут, это как?
- Шляпу наденешь.
И совал, совал часы в потную руку.
- Бери, не обижайся. Да ладно, ладно, бери.
Всунул наконец.
- Людям сделаешь, а потом они же тебе…
Но уже садился за руль. На виду прыгавших с платформы, бегущих на крик людей развернул машину и погнал обратно к грейдеру.
Андрей сидел рядом с ним, весь еще дрожа. Сзади всхлипывала Зина. Виктор - затяжка за затяжкой - нервно докуривал сигарету.
ГЛАВА IX
- Был бы пистолет, я б его, подлеца, застрелил! - Виктор сжал виски и застонал, раскачиваясь. - Вот они живут, им ничего, сволочам таким, не делается. Они живу-ут!
Въехавшая в ворота "скорая помощь" осветила его, согнутого на скамейке, и покатила к приемному покою. Попадавшие в свет ее фар больные в халатах и пижамах ослепленно жались к кустам.
Проехала, за красными стоп-сигнальными огнями ее сомкнулась темнота, и опять только шарканье больничных туфель по гравию, голоса.
Больница была старая, трехэтажная. Оштукатуренная и окрашенная в желтый цвет, с белой колоннадой посредине, она всем видом своим и столетними липами напоминала городскую дворянскую усадьбу прошлого века.
Андрей и Виктор сидели рядом на скамейке, курили. Операция шла около часа, и уже было известно, что аппендицит гнойный, запущен. Зина дежурила под дверьми операционной, а они сидели здесь.
И всего-то в тридцати метрах от них, за больничной железной оградой была улица, неоновый свет, мчались машины, в кафе и ресторанах полным-полно, на тротуарах толчея, громкие голоса, смех. В такие летние вечера, когда в домах, нагревшихся за день, духота, весь город на улице, как в праздник. Только у тебя несчастье.
- Почему, почему со мной это должно было случиться? - Виктор огляделся затравленными глазами. - Именно теперь, когда все так складывается. Именно теперь…
Ты знаешь, что сегодня пятница?
- Пятница. Ну и что?
- В прошлую пятницу мы же сидели с тобой в баре. Понимаешь? За все в жизни приходится платить.
- Брось, Витька!
- Не-ет, я знаю. Это не случайно. За все, за все…
- Тысячи совпадений, только мы не замечаем. А когда случится…
По дорожке под фонарем провели молодую плачущую женщину. Под руки вели ее старик и старуха, что-то говорили. Старик нес кошелку с детскими вещами.
- Если Мила умрет! - Виктор бил себя кулаком по колену. - Если она умрет…
- Ты обалдел окончательно! Что ты несешь?
Виктор затягивался сигаретой как всхлипывал. У него ознобно постукивали зубы.
- Тут, когда под этими дверями сидишь, черт-те что в голову лезет, - говорил Андрей, чтоб отвлечь. - Когда Машенька должна была родиться… В пять утра мне сказали: "Началось". Сижу во дворе, вот как мы сейчас. А там у скамейки труба из земли торчала. Как ствол трехдюймовки. Курю и бросаю окурки в трубу. А в ней, как в пепельнице. Не один я так сидел. Позвоню в дверь - "Папаша, не волнуйтесь".
Опять сижу. А голуби эти… Зобы лоснятся, ходят по двору на красных лапах. И воркуют как стонут. А мне все ее стон слышится. Позвоню опять - "Папаша, не волнуйтесь. А вы как думали?" Сходил еще за папиросами, опять жду. Стыдливость эта наша дурацкая, боишься лишний раз надоедать. Она, оказывается, погибнуть могла в тот раз, сознание уже теряла. А они христосуются над ней: пасха как раз была. И врач дежурный один на всех. Аня их просит: "Вы мужу скажите, он здесь где-нибудь. Он за профессором поедет". Так еще возмущалась акушерка: "До чего я этих женщин презираю! Вот ведь помирает, а о мужике думает". Ну, кажется, я тебя успокоил. - Андрей засмеялся. - Вот так дочка нам далась, чуть мать на тот свет не отправила. А уж передумано было…
- Никогда не прощу себе. Если случится - не прощу!
- Отец! - Андрей положил ему на спину ладонь. Спина была потная под рубашкой. - Ну что ты, Витька?
Виктор курил, отворачиваясь:
- Ты правильней живешь.
- Брось.
- Нет, я знаю.
- Это со стороны. Мать моя восьмой была у бабки. А мы над одним, над двумя трясемся. Не меньше трех детей должно быть, иначе что за семья?
- Да… Да-а… - ронял Виктор в ответ тому, что не говорил вслух. - Она ведь у нас… С детства не очень удачная: сердце. С рождения еще. Да и не только… Во время операции это ведь опасно, а?
И спохватился в тот же момент:
- Ты только Зинушке не говори. Девочка, ей замуж выходить.
- Ну что ты! Зачем?
Но все же Андрей почувствовал себя несколько ошарашенным. Дети их с первого дня росли на глазах, и вот за четырнадцать лет слова не было сказано. Правда, однажды как-то Виктор расспрашивал их про знакомого врача-кардиолога: кто? что? сколько берет? Расспросил подробно, но издалека. А когда Аня предложила поговорить с врачом, удивился: "Зачем? Нет, нам не нужно". Андрей запомнил это потому, что в тот раз даже некоторое охлаждение наступило. Аня чувствовала себя обиженной: она старалась, а из нее дуру сделали. Он, как всегда, уговаривал не принимать всерьез. В конце концов, никто о своих детях всей правды не рассказывает. Нельзя на это обижаться, нельзя осуждать.
Нельзя-то нельзя, но если Мила - сердечница, как же они ждали столько?
- Нам еще с вечера надо было, - говорил Виктор. - Леша предлагал сбегать за машиной. А я подумал… Я тебе, Андрюша, честно говорю… Подумал: какого черта!
Есть же машины, ездят на них. Пусть пришлют! В конце концов, заслужили мы. Я знаю, ты бы не стал ждать.
Он жал на самый больной зуб, болью заглушал боль.
- Ну что ты себя грызешь?
- Ты в такие минуты не рассчитываешь, я знаю. - Растроганными глазами Виктор смотрел на друга, и неясная обида, зашевелившаяся было у Андрея в душе, исчезла. - А мы с Зинушкой… Ну зачем, зачем все, если ее не будет? Ведь все для нее!
- Слушай меня: кончится все хорошо. Я не успокаиваю, я знаю. У меня был аппендицит, а у Ани какой был!
- Да? А почему же врач?..
- Врач обязан. Мы, родители, жуткий народ.
- Да? - Виктор жалко щурился. - Думаешь? - Взглянул на часы. - Долго как. Что ж так долго?
Открылась дверь отделения, освещенная снаружи. Вышел врач в белом халате, в белой шапочке, оглянулся.
Они уже оба стояли. И с места двинуться было страшно.