Врач закурил. Стоял и курил на воздухе, в открытой двери под фонарем. Мимо него - тук, тук каблучками - пробежала в отделение полненькая золотоволосая, в перетянутом белом халатике. Когда протискивалась в дверях, она ли его выставленной грудью придавила, он ли ее придавил? Раздался смех.
Сели опять на скамейку ждать. Виктор только взглянул да вздохнул: тут дело о жизни ребенка идет, а они покуривают, смешно им. Дождешься от них сочувствия…
Врач докурил. Красный след в воздухе прочертила брошенная сигарета, и дверь отделения, все это время распахнутая в белую глубину, закрылась. Только горел над ней фонарь.
- Вот так не ценишь, пока не ударит по затылку, - говорил Виктор. - Неужели должно случиться, чтоб начать ценить? Ведь ничего, ничего не надо!..
- Ты посиди, я все-таки схожу узнаю.
Андрею уже и самому тревожно было.
- Думаешь? Обождем. Обождем. Андрюша, я даже не знаю, что бы я без тебя дела.
- Перестань, Витька.
- Нет, я хочу сказать. - Виктор положил ладонь на его руку. И смотрел в лицо любящими, растроганными глазами. - Вот так один, здесь… Андрюша, я все знаю.
Все! И этого я тебе не забуду никогда!
- Знаешь, Витька, если мы еще считаться начнем…
- Я хочу, чтобы когда-нибудь…
- Да перестань!
- Нет, я хочу. Я имею право.
- Имеешь, имеешь.
Чудак Виктор. Из двух возможных - отдавать и брать - приятней отдавать. А он отплатить хочет.
Через две недели, когда минули волнения и Мила была уже дома - ни в лес, ни на речку она пока еще не ходила, целый день лежала с книжкой в саду, - к Медведевым пришла Зина, очень возбужденная.
- Андрей! Нет, ты только пойми меня правильно… Я даже не знала. Оказывается, ты отдал шоферу свои часы?
Андрей брился перед зеркалом, но и с намыленными щеками было видно, как он покраснел.
- Ты тоже не знала? - Зина перехватила Анин взгляд, и голос ее стал разоблачающим. - Вот видишь…
Самое стыдное было то, что он действительно не рассказал Ане. В тот момент, в машине, все было само собой разумеющимся. Но потом чего-то вроде стыдно стало.
Он знал первый вопрос, который Аня задаст: "А он бы отдал за тебя?" Тут Аня была ревнива.
- Почему ты думаешь, что я не знала? - ровным голосом спросила Аня за его спиной.
- Нет, мне показалось. Ты, пожалуйста, Аня, не думай ничего. Просто Андрей как-то нам ничего не сказал…
- Но вот ты же знаешь. Надо думать, не от шофера. И потом, как ты вообще представляешь себе: он, что, должен был посоветоваться?
- Я не знаю, конечно, но все-таки мы тоже… Хотя бы тэт на тэт.
Андрей, выбривавший угол рта, едва не прыснул. Зинино уверенное "тэт на тэт" и еще "жаба грудей" доставляли Ане всегда огромное удовольствие.
- Я все-таки не понимаю, - говорила Аня, и в зеркале за спиной у себя Андрей видел ее смеющиеся глаза. - Часы его, имеет он право дарить кому захочет?
- Нет, ну как же? Если бы он сам… Но ведь и мы тоже в какой-то степени… - Зина была вся в волнении: ей и сказать хотелось, и надо было не сказать лишнего.
Челочка на ее лбу трепетала. - Мы бы тоже как-то участвовали, если б знали заранее. Шофер - конечно… ха-ха… Почему ж ему не взять?
Андрей повернулся от зеркала.
- Мила как?
- Мила, конечно, лучше сейчас. Это я должна прямо сказать.
- Ну вот видишь. Значит, все слава богу.
- Нет, но мы обязательно со своей стороны… - Зина становилась уверенной, по мере того как позиции обеих сторон прояснялись. - Мы непременно, как же так? Мы так не можем. Хотя бы в какой-то мере.
- Слушай, мы ведь поссоримся.
- Нет, мы так не можем.
- Вот и хорошо.
- Нет, нет, Андрей! Как же так? Встань на наше место. Ты встань.
- А сидя можно?
Зина не враз поняла. Не потому, что она вообще трудно понимала, а потому, что мысль и слух ее были нацелены совсем не на шутки.
- Ты все шутишь, Андрей. А я думаю, и ты бы на нашем место не захотел! Если уж так уж, тогда мы ко дню рождения… Вот будет у тебя день рождения, и мы со своей стороны обязательно… Так нельзя. Мы тебе очень благодарны, но мы не хотим быть должны…
- Дурак ты, дурак! - сказала Аня, когда Зина ушла. - А я рада. Если ты мог не сказать мне…
- Перестань!
- Нет, я хочу, чтоб тебе было стыдно. Ты что же, думал, что я…
- Да нет, нет!
- Я-то пойму, потому что я тебя знаю. Но ты! Столько лет прожили вместе - и ты не знаешь до сих пор…
- Ну не обижайся.
- Участвовать пришла… Дочь у нее тоже при участии?
- Знаешь, - робко сказал Андрей. - они ведь отставали здорово. И даже забегали вперед…
- Да? А мне всегда казалось, они точно шли.
- Что ты! Останавливались сколько раз.
- Подумать! И это были самые точные часы в нашем доме.
Она улыбалась. А в душе было больно за него. "И это твой друг! - хотелось сказать ей. - Да что ж его пытали? Каленым железом жгли? Кем надо быть, чтобы позволить ей прийти?"
Она знала Виктора, могла представить, как это обсуждалось. Как Зина пошла сама, потому что он тряпка, а она лучше сумеет сказать. И ему удобно: раз не он сам, значит, ничего не было. В крайнем случае, глаза отведет в сторону.
Но ничего этого она не сказала. Его ей было жаль. Кто еще в целом мире пожалеет его, если не она?
- Только уж как хочешь, но день рожденья твой в этом году отменяется. А то дождемся, что она за ручку поведет тебя покупать часы. В складчину. - И тут Аня позволила себе маленькое удовольствие. - Чтоб ты "встал" на ее место.
ГЛАВА X
Когда на лето вывозили детей в деревню, Андрей говорил: "Ну, полдела позади.
Осталось вернуться". Это первое утро в деревне - а впереди все лето! - казалось бесконечным. Дети выскакивали во двор как в мир. И все в этом мире только начиналось. Еще весенней была листва на деревьях, черными - грядки огородов, а лес - без грибов. За наседками на ножках-соломинках катились желтые выводки пушистых цыплят. Народившиеся за весну телята, отнятые от матерей, недавно выгнаны на молодую траву.
И день, когда снова в школу, был так далек, что можно и не думать.
А потом как-то все быстро свершалось. Ночные зарницы освещали хлебное поле за деревней, а в садах в темной листве - белые яблоки. Цыплята бегали голенастые, с хищными клювами, у телят торчали короткие рога, а из горла рвалось грозное мычание, и глаз посвечивал диким фиолетово-красным огнем. И дети, открывшие за лето не меньше, чем за год узнают из книг, вытянувшиеся, загорелые и как будто похудевшие даже, становились не похожими на себя.
Первое купание дома в ванной смывало с них половину загара. Чистых, с вымытыми головами, Аня рассовывала их по постелям: "Спать!" - и в доме после переезда, после уборки наставала наконец тишина.
Хорошо было проснуться утром, сознавая, что все сделано и впереди до работы еще целый день.
- Рук не чувствую, - жаловалась Аня, с удовольствием оглядывая свое стерильное царство; все в их квартире она любила. - Ты посмотри, как пальцы опухли. Вот буду сегодня лежать целый день, ухаживайте друг за другом.
Но мысль "чем их кормить?" скоро подняла ее на ноги.
- Напеку я вам оладьев на завтрак.
- Ты же хотела лежать весь день.
- С вами полежишь.
Первой из детей в это утро проснулась Машенька. В рубашке до полу, сонная, глаз не раскрывая, протопала босиком к матери в постель. И только бухнувшись под одеяло, обнаружила отца.
- Ты какой жесткий! Все колени об тебя отбила, - говорила она, умещаясь у него под рукой и ерзая недовольно.
Длинноногая стала дочка за лето.
- Не шурши газетой, я спать буду, фу! Она керосином пахнет. Зачем ты ее читаешь?
Спать она, конечно, уже не могла и, раскрыв ясные-ясные глазенки - Анины, только веселые всегда, - занялась любимым делом: начала считаться родинками.
- Смотри, у тебя на плече родинка. И у меня тоже. Мы - родные. И вот, и вот. А этой у тебя нет, ага! Это мамина.
Митя услышал их голоса из другой комнаты и появился в дверях босой, волосы после мытья торчком, жмурится от встречного солнца.
- Про что ты ей рассказываешь?
В кровать лезть стесняется: все же большой. А хочется.
- Лезь к нам, - сказал Андрей.
И Митя тут же забрался под одеяло, под левую отцовскую руку.
- И у Димки этой родинки нет! - кричала Машенька. - Ага, ага! У одной у меня мамина родинка. Мы с мамой - родные. А он - не родной!
Они уже затеяли возню, отталкивая друг друга от отца. Как котята. В ушах звенело от их голосов:
- Пап, скажи ему!
- А чего она?..
Он лежал между ними с газетой в руках. Вообще-то надо было позвонить Немировскому, узнать, как все же дела. Еще вчера, едва вошли в квартиру, телефон потянул к себе. Но удержался. Хорошее не уйдет, беда сама разыщет. А портить себе настроение на ночь… Но проснулся с этой первой мыслью. И что-то опять удерживало.
- Э, нет, драться не надо, сын.
- Да? А ты посмотри, чего она!..
- Но ты же старший. Парень.
А зачем звонить? Сейчас ему хорошо. И пусть так будет.
- Лежат!.. Нет, вы посмотрите на них! Я там боюсь стукнуть, звякнуть: спят, думаю. А они вон что, оказывается… - говорила Аня с веселым ужасом в глазах, стоя в двери. Не было для нее на свете зрелища радостней: отец и дети вокруг него. - А ну марш! Чтоб через пять минут все были умытые. У меня завтрак готов.
Быстро, быстро, как муравьи, перетаскать все из кухни на стол!
После завтрака неожиданно явились Анохины: Виктор и Зина.
- А мы знаете что? Нам вдруг идея пришла. Аня, у тебя есть какая-нибудь ваза? - громко говорила Зина, цветами прокладывая путь к миру. - Мы вдруг подумали: а что, если нам отметить этот день? - …подумал он, - из-за ее спины подал голос Виктор.
- Виктор, не мешай! И вовсе не он это подумал, а я. Аня, дай же вазу. Или ты хочешь, чтоб я так и стояла с цветами в руках, как… как… - И, застыдясь, выговорила наивно: - Как дурочка?
У нее это ласково получилось, будто не "дурочка" назвала себя, а "козочка".
- А цветы зачем?
- Вам.
- Нам?
- Конечно!
- Андрей, у тебя что, день рожденья?
- Ну как же ты не понимаешь? Если хочешь знать, это даже принято.
- Вот именно.
- Виктор, не мешай! Знаешь, Аня, на Западе всегда приходят в дом с цветами. И надо, чтобы цветов было нечетное число.
Аня пошла на кухню, взяла трехлитровую банку из-под алма-атинских маринованных яблок, на которой еще наклейка сохранилась, налила воды и принесла. Зина даже растерялась, бедная: три ее тонких гладиолуса - нечетное число, - прилично обернутых в целлофан, и пузатая банка с водой.
- Нет, Аня, нет же… Нужно высокую, тонкую. Постой, у тебя же есть хрустальная ваза.
- Это надо искать: я еще не разобралась после переезда. Андрей, пойди принеси бутылку из-под кефира. И помой заодно.
"Ну язва!" - смеялся в душе Андрей, наливая в бутылку воды.
Цветы Зина установила сама: она знала, как нужно это делать.
- Цветы очень украшают жизнь, - говорила она, расправляя гладиолусы. - Да! Так вот мы подумали с Виктором: надо же как-то отметить окончание отпуска.
- Женщины захотели шашлыки! - вскричал Виктор.
- Все твои женщины сразу? Нет, мальчики-девочки, - сказала Аня, - мы к концу отпуска не о ресторанах думаем, переходим на подножный корм.
- Мы приглашаем!
- Я вот им сегодня оладьев к завтраку напекла. Кстати, могу угостить.
- Аня, ты не поняла: мы вас приглашаем! Андрей!
- Нет уж, нет уж. Да у меня и дел полно.
- Вот так встречают полезную инициативу, - бодрился Виктор.
Кончилось тем, что мужчины пошли на кухню курить.
- А может быть?
- Да нет.
- Жаль. Вот так и жизнь пройдет, как эти самые… Азорские острова. Где они, кстати?
- Где-то в Атлантике.
- А то все: Азорские, Азорские… А где они? Небось живут себе там, забот - никаких. Ходят все голопузые: тепло, Гольфстрим кругом.
Оба глядели мимо, пепел сигарет поочередно сбивали в раковину.
- Ты не звонил старику? - спросил Виктор.
- Не-а. А ты?
- Нет их никого. Воскресенье, закатились куда-нибудь, чего им? Там же дочь вернулась. С мужем разошлась. Но я думаю, если что, нас бы нашли.
- Должно быть, так.
Виктор открыл кран, сунул в струю воды зашипевшую сигарету. И вдруг поднял глаза.
Такие они были томящиеся, жалкие, что-то само шевельнулось к нему в душе:
- Эх ты!..
- Андрюша, признаю!
- А признаешь, - Андрей оглянулся па дверь, - тогда вот что, раз признаешь… Аня правду сказала: холодные оладьи в самом деле есть.
- Так под холодные еще и лучше, - сразу попал в тон Виктор.
Была приоткрыта дверь холодильника, прямо там, за ней, налито. Виктор смотрел на друга растроганно.
- Андрюша, мы знаем за что!..
Когда в коридоре послышались Анины шаги, оба уже курили с повеселевшими глазами.
- Вам не надоело тут? - спросила Аня, злясь, что он оставил ее вдвоем с Зиной. - Чем это у вас тут пахнет подозрительно?
- Чем?
Оба начали руками разгонять табачный дым. Аня покачивала головой. То самое, что он только что говорил Виктору, сказала она ему сейчас одними глазами: "Эх ты-и…"
И пошла открывать дверь: кто-то звонил.
- Борька! - раздался оттуда ее радостный голос.
Вот кому она всегда была рада: Борьке Маслову, самому беспутному из их приятелей.
Стихийно талантливому, невообразимо ленивому, вечно неустроенному. Аня была убеждена, что, если бы Борькина жена была человек, Борька уже давно был бы скульптором с мировым именем.
Борька заговорил голосом похитителя:
- Мужа нет?
- Нет мужа! - крикнул из кухни Андрей.
- Бери самое необходимое, бери детей…
- Борька! Ты все грозишься только. Увез бы ты меня от них, закабалили совсем.
- Зачем добивалась равноправия?
- Так они мне все надоели!
- А муж - в первую очередь, - говорил Андрей, выходя в коридор.
- Мы застигнуты! Побег отменяется. Но после всего, что было, я не могу оставить тебя с ним одну. Я тоже остаюсь здесь.
Борька повесил на вешалку свою спортивную куртку, чмокнул Аню в щеку, огромной своей лапищей пожимал руки Андрею и Виктору.
- А ты, кажется, из средневесов переходишь в первый тяжелый вес.
- Мелкая месть озлобленного мужа-мещанина. Пренебрежем.
Аня вгляделась внимательно.
- Борька, у тебя что-то случилось. С Ольгой?
- Как всегда: Брестский мир. - Он оглядывался, ища тапочки. - "И сказал бог: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая". И за то будут даны тебе тапочки.
- Не будут даны, - сказала Аня. - Иди так, на улице сухо.
- Но микробы! На моих подошва до двух миллиардов микробов. И все болезнетворные.
- Еще смеяться будет! - Аня открыла дверь в комнату. - Иди!
- Зиночка! И как всегда - прекрасна. Постой, постой: я вижу что-то новое в прическе, что-то новое в лице.
- Оставь, пожалуйста. - Зина застыдилась, как девочка, и рукой на него махнула.
- Изведать неизведанное, изваять неизваянное…
- Ты все обещаешь.
Борька Маслов повалился на тахту, на застонавшие пружины.
- Вот дом, где я дома. Единственный дом на земле.
Аня всплеснула руками:
- Опять!..
- Приму поношение из уст твоих и чарку из рук твоих.
- Да? Можешь не надеяться.
- Ибо не то, что из уст, а то, что в уста.
- Из рук моих ты получишь сейчас завтрак.
С тем Аня вышла на кухню. Борька подложил себе диванную подушку под шею - он сидел, опершись спиной о стену, - подтянул к себе лежавшую на тахте книгу.
Любимое его занятие, любимейшее положение: с книгой на тахте, зажмуря левый глаз.
Чаще на боку лежа.
Однажды в момент своих семейных разногласий он прожил на этой тахте не вставая четверо суток. Дети затевали на нем игры, он засыпал под их голоса, просыпался, прочитанные книги шлепались на пол; стопка их под конец сровнялась с тахтой.
Разговаривал он с детьми преимущественно кратко: "Приблизьтесь!.. Изыдите!" А они обожали его. И сейчас, едва только голос его раздался, две головы всунулись в дверь: одна над другой. Две пары карих Аниных глаз смотрели на него. Таким от них потянуло теплом, что Борькины толстые губы сами поплыли в улыбке. Но он тут же остановил кинувшихся к нему детей.
- Изыдите, аборигены, с глаз моих. И обследуйте куртку.
А когда дверь за ними закрылась, сказал Андрею:
- Что делается, что делается! Лето не видал - ну, ну! Девка - красавица растет.
Еще наплачешься с ней.
- Пока что гадкий утенок, - говорил Андрей обрадованно.
- Помолчи. Твоей заслуги тут никакой. Авторство едва-а проглядывает.
Отвернувшаяся к окну Зина тем временем быстро начесала челочку перед раскрытой пудреницей. Она, быть может, и помаду обновила бы, но Виктор сказал самолюбиво:
- Ты смотри, что с бабами нашими происходит!
- Виктор! Какие ты пошлости говоришь! Фу!
- Спи спокойно, дорогой товарищ, - заверил Борька. - Разве Зиночка позволит?
Зиночка не позволит.
- Вот правильно, Борис, - сказала Зина.
Вошла Аня с подносиком в руках.
- Может, ты все-таки к столу пересядешь?
На красном глянцевом помидоре дрожали капельки воды, огурец - вчера сорванный с грядки, еще колючий; двумя масляными нерастекшимися желтыми глазами смотрела со сковороды яичница; на пышных оладьях вздувались и лопались радужные пузыри - вот так подавалось Борьке в их доме! Сидя перед всем этим великолепием, он только руками развел и взмолился жалостно:
- Аннушка!
- И не думай.
- Анюта! Единственно чтоб оценить.
- Меня нет.
- Не горло зачерствело - душа.
Аня глянула на него, вышла. Принесла в чайной чашке, будто от самой себя тайком, как приносят в кафе, где водку подавать запрещено.
- Хотели провести этот день с детьми. Последний день перед школой. Так вот на тебе…
Борька поднял чашку.
- Тост мой безгласен, ибо чувства слов превыше.
Он шумно выдохнул воздух, зажмурился, выпил.
- А этим двум не давай. Творческие работники, им вредно.
- Эти уже сами успели. Пойду поставлю чай.
Андрей следом за нею вышел на кухню. Аня мыла под краном заварной чайник.
- Дурак ты, дурак! - сказала она.
- Ну ты же знаешь Витьку. Надавила Зина на него…
- Надавила… Ведь вот умный человек, а дурак. Дай заварку! Заставить можно того, кто сам этого хочет. Роли у них распределены. За спиной жены удобней. А то бы заставили его, если б не захотел…
- Он и так расстроен.
- Расстроен… Вот Борька никогда не предаст. На, отнеси. - Она сунула ему в руки солонку.
Борька ел, поглядывая сузившимися, смеющимися глазами.
- Аннушка! - вскричал он, когда Аня вернулась. - Да отчего же у тебя всегда так все вкусно? Брось ты его, соединим судьбы.
- Только с моим характером. И буду бегать к ним обеды готовить. Нет уж. Да и пропьешь ты меня.
- Не исключено.