Друзья - Бакланов Григорий Яковлевич 7 стр.


Врач закурил. Стоял и курил на воздухе, в открытой двери под фонарем. Мимо него - тук, тук каблучками - пробежала в отделение полненькая золотоволосая, в перетянутом белом халатике. Когда протискивалась в дверях, она ли его выставленной грудью придавила, он ли ее придавил? Раздался смех.

Сели опять на скамейку ждать. Виктор только взглянул да вздохнул: тут дело о жизни ребенка идет, а они покуривают, смешно им. Дождешься от них сочувствия…

Врач докурил. Красный след в воздухе прочертила брошенная сигарета, и дверь отделения, все это время распахнутая в белую глубину, закрылась. Только горел над ней фонарь.

- Вот так не ценишь, пока не ударит по затылку, - говорил Виктор. - Неужели должно случиться, чтоб начать ценить? Ведь ничего, ничего не надо!..

- Ты посиди, я все-таки схожу узнаю.

Андрею уже и самому тревожно было.

- Думаешь? Обождем. Обождем. Андрюша, я даже не знаю, что бы я без тебя дела.

- Перестань, Витька.

- Нет, я хочу сказать. - Виктор положил ладонь на его руку. И смотрел в лицо любящими, растроганными глазами. - Вот так один, здесь… Андрюша, я все знаю.

Все! И этого я тебе не забуду никогда!

- Знаешь, Витька, если мы еще считаться начнем…

- Я хочу, чтобы когда-нибудь…

- Да перестань!

- Нет, я хочу. Я имею право.

- Имеешь, имеешь.

Чудак Виктор. Из двух возможных - отдавать и брать - приятней отдавать. А он отплатить хочет.

Через две недели, когда минули волнения и Мила была уже дома - ни в лес, ни на речку она пока еще не ходила, целый день лежала с книжкой в саду, - к Медведевым пришла Зина, очень возбужденная.

- Андрей! Нет, ты только пойми меня правильно… Я даже не знала. Оказывается, ты отдал шоферу свои часы?

Андрей брился перед зеркалом, но и с намыленными щеками было видно, как он покраснел.

- Ты тоже не знала? - Зина перехватила Анин взгляд, и голос ее стал разоблачающим. - Вот видишь…

Самое стыдное было то, что он действительно не рассказал Ане. В тот момент, в машине, все было само собой разумеющимся. Но потом чего-то вроде стыдно стало.

Он знал первый вопрос, который Аня задаст: "А он бы отдал за тебя?" Тут Аня была ревнива.

- Почему ты думаешь, что я не знала? - ровным голосом спросила Аня за его спиной.

- Нет, мне показалось. Ты, пожалуйста, Аня, не думай ничего. Просто Андрей как-то нам ничего не сказал…

- Но вот ты же знаешь. Надо думать, не от шофера. И потом, как ты вообще представляешь себе: он, что, должен был посоветоваться?

- Я не знаю, конечно, но все-таки мы тоже… Хотя бы тэт на тэт.

Андрей, выбривавший угол рта, едва не прыснул. Зинино уверенное "тэт на тэт" и еще "жаба грудей" доставляли Ане всегда огромное удовольствие.

- Я все-таки не понимаю, - говорила Аня, и в зеркале за спиной у себя Андрей видел ее смеющиеся глаза. - Часы его, имеет он право дарить кому захочет?

- Нет, ну как же? Если бы он сам… Но ведь и мы тоже в какой-то степени… - Зина была вся в волнении: ей и сказать хотелось, и надо было не сказать лишнего.

Челочка на ее лбу трепетала. - Мы бы тоже как-то участвовали, если б знали заранее. Шофер - конечно… ха-ха… Почему ж ему не взять?

Андрей повернулся от зеркала.

- Мила как?

- Мила, конечно, лучше сейчас. Это я должна прямо сказать.

- Ну вот видишь. Значит, все слава богу.

- Нет, но мы обязательно со своей стороны… - Зина становилась уверенной, по мере того как позиции обеих сторон прояснялись. - Мы непременно, как же так? Мы так не можем. Хотя бы в какой-то мере.

- Слушай, мы ведь поссоримся.

- Нет, мы так не можем.

- Вот и хорошо.

- Нет, нет, Андрей! Как же так? Встань на наше место. Ты встань.

- А сидя можно?

Зина не враз поняла. Не потому, что она вообще трудно понимала, а потому, что мысль и слух ее были нацелены совсем не на шутки.

- Ты все шутишь, Андрей. А я думаю, и ты бы на нашем место не захотел! Если уж так уж, тогда мы ко дню рождения… Вот будет у тебя день рождения, и мы со своей стороны обязательно… Так нельзя. Мы тебе очень благодарны, но мы не хотим быть должны…

- Дурак ты, дурак! - сказала Аня, когда Зина ушла. - А я рада. Если ты мог не сказать мне…

- Перестань!

- Нет, я хочу, чтоб тебе было стыдно. Ты что же, думал, что я…

- Да нет, нет!

- Я-то пойму, потому что я тебя знаю. Но ты! Столько лет прожили вместе - и ты не знаешь до сих пор…

- Ну не обижайся.

- Участвовать пришла… Дочь у нее тоже при участии?

- Знаешь, - робко сказал Андрей. - они ведь отставали здорово. И даже забегали вперед…

- Да? А мне всегда казалось, они точно шли.

- Что ты! Останавливались сколько раз.

- Подумать! И это были самые точные часы в нашем доме.

Она улыбалась. А в душе было больно за него. "И это твой друг! - хотелось сказать ей. - Да что ж его пытали? Каленым железом жгли? Кем надо быть, чтобы позволить ей прийти?"

Она знала Виктора, могла представить, как это обсуждалось. Как Зина пошла сама, потому что он тряпка, а она лучше сумеет сказать. И ему удобно: раз не он сам, значит, ничего не было. В крайнем случае, глаза отведет в сторону.

Но ничего этого она не сказала. Его ей было жаль. Кто еще в целом мире пожалеет его, если не она?

- Только уж как хочешь, но день рожденья твой в этом году отменяется. А то дождемся, что она за ручку поведет тебя покупать часы. В складчину. - И тут Аня позволила себе маленькое удовольствие. - Чтоб ты "встал" на ее место.

ГЛАВА X

Когда на лето вывозили детей в деревню, Андрей говорил: "Ну, полдела позади.

Осталось вернуться". Это первое утро в деревне - а впереди все лето! - казалось бесконечным. Дети выскакивали во двор как в мир. И все в этом мире только начиналось. Еще весенней была листва на деревьях, черными - грядки огородов, а лес - без грибов. За наседками на ножках-соломинках катились желтые выводки пушистых цыплят. Народившиеся за весну телята, отнятые от матерей, недавно выгнаны на молодую траву.

И день, когда снова в школу, был так далек, что можно и не думать.

А потом как-то все быстро свершалось. Ночные зарницы освещали хлебное поле за деревней, а в садах в темной листве - белые яблоки. Цыплята бегали голенастые, с хищными клювами, у телят торчали короткие рога, а из горла рвалось грозное мычание, и глаз посвечивал диким фиолетово-красным огнем. И дети, открывшие за лето не меньше, чем за год узнают из книг, вытянувшиеся, загорелые и как будто похудевшие даже, становились не похожими на себя.

Первое купание дома в ванной смывало с них половину загара. Чистых, с вымытыми головами, Аня рассовывала их по постелям: "Спать!" - и в доме после переезда, после уборки наставала наконец тишина.

Хорошо было проснуться утром, сознавая, что все сделано и впереди до работы еще целый день.

- Рук не чувствую, - жаловалась Аня, с удовольствием оглядывая свое стерильное царство; все в их квартире она любила. - Ты посмотри, как пальцы опухли. Вот буду сегодня лежать целый день, ухаживайте друг за другом.

Но мысль "чем их кормить?" скоро подняла ее на ноги.

- Напеку я вам оладьев на завтрак.

- Ты же хотела лежать весь день.

- С вами полежишь.

Первой из детей в это утро проснулась Машенька. В рубашке до полу, сонная, глаз не раскрывая, протопала босиком к матери в постель. И только бухнувшись под одеяло, обнаружила отца.

- Ты какой жесткий! Все колени об тебя отбила, - говорила она, умещаясь у него под рукой и ерзая недовольно.

Длинноногая стала дочка за лето.

- Не шурши газетой, я спать буду, фу! Она керосином пахнет. Зачем ты ее читаешь?

Спать она, конечно, уже не могла и, раскрыв ясные-ясные глазенки - Анины, только веселые всегда, - занялась любимым делом: начала считаться родинками.

- Смотри, у тебя на плече родинка. И у меня тоже. Мы - родные. И вот, и вот. А этой у тебя нет, ага! Это мамина.

Митя услышал их голоса из другой комнаты и появился в дверях босой, волосы после мытья торчком, жмурится от встречного солнца.

- Про что ты ей рассказываешь?

В кровать лезть стесняется: все же большой. А хочется.

- Лезь к нам, - сказал Андрей.

И Митя тут же забрался под одеяло, под левую отцовскую руку.

- И у Димки этой родинки нет! - кричала Машенька. - Ага, ага! У одной у меня мамина родинка. Мы с мамой - родные. А он - не родной!

Они уже затеяли возню, отталкивая друг друга от отца. Как котята. В ушах звенело от их голосов:

- Пап, скажи ему!

- А чего она?..

Он лежал между ними с газетой в руках. Вообще-то надо было позвонить Немировскому, узнать, как все же дела. Еще вчера, едва вошли в квартиру, телефон потянул к себе. Но удержался. Хорошее не уйдет, беда сама разыщет. А портить себе настроение на ночь… Но проснулся с этой первой мыслью. И что-то опять удерживало.

- Э, нет, драться не надо, сын.

- Да? А ты посмотри, чего она!..

- Но ты же старший. Парень.

А зачем звонить? Сейчас ему хорошо. И пусть так будет.

- Лежат!.. Нет, вы посмотрите на них! Я там боюсь стукнуть, звякнуть: спят, думаю. А они вон что, оказывается… - говорила Аня с веселым ужасом в глазах, стоя в двери. Не было для нее на свете зрелища радостней: отец и дети вокруг него. - А ну марш! Чтоб через пять минут все были умытые. У меня завтрак готов.

Быстро, быстро, как муравьи, перетаскать все из кухни на стол!

После завтрака неожиданно явились Анохины: Виктор и Зина.

- А мы знаете что? Нам вдруг идея пришла. Аня, у тебя есть какая-нибудь ваза? - громко говорила Зина, цветами прокладывая путь к миру. - Мы вдруг подумали: а что, если нам отметить этот день? - …подумал он, - из-за ее спины подал голос Виктор.

- Виктор, не мешай! И вовсе не он это подумал, а я. Аня, дай же вазу. Или ты хочешь, чтоб я так и стояла с цветами в руках, как… как… - И, застыдясь, выговорила наивно: - Как дурочка?

У нее это ласково получилось, будто не "дурочка" назвала себя, а "козочка".

- А цветы зачем?

- Вам.

- Нам?

- Конечно!

- Андрей, у тебя что, день рожденья?

- Ну как же ты не понимаешь? Если хочешь знать, это даже принято.

- Вот именно.

- Виктор, не мешай! Знаешь, Аня, на Западе всегда приходят в дом с цветами. И надо, чтобы цветов было нечетное число.

Аня пошла на кухню, взяла трехлитровую банку из-под алма-атинских маринованных яблок, на которой еще наклейка сохранилась, налила воды и принесла. Зина даже растерялась, бедная: три ее тонких гладиолуса - нечетное число, - прилично обернутых в целлофан, и пузатая банка с водой.

- Нет, Аня, нет же… Нужно высокую, тонкую. Постой, у тебя же есть хрустальная ваза.

- Это надо искать: я еще не разобралась после переезда. Андрей, пойди принеси бутылку из-под кефира. И помой заодно.

"Ну язва!" - смеялся в душе Андрей, наливая в бутылку воды.

Цветы Зина установила сама: она знала, как нужно это делать.

- Цветы очень украшают жизнь, - говорила она, расправляя гладиолусы. - Да! Так вот мы подумали с Виктором: надо же как-то отметить окончание отпуска.

- Женщины захотели шашлыки! - вскричал Виктор.

- Все твои женщины сразу? Нет, мальчики-девочки, - сказала Аня, - мы к концу отпуска не о ресторанах думаем, переходим на подножный корм.

- Мы приглашаем!

- Я вот им сегодня оладьев к завтраку напекла. Кстати, могу угостить.

- Аня, ты не поняла: мы вас приглашаем! Андрей!

- Нет уж, нет уж. Да у меня и дел полно.

- Вот так встречают полезную инициативу, - бодрился Виктор.

Кончилось тем, что мужчины пошли на кухню курить.

- А может быть?

- Да нет.

- Жаль. Вот так и жизнь пройдет, как эти самые… Азорские острова. Где они, кстати?

- Где-то в Атлантике.

- А то все: Азорские, Азорские… А где они? Небось живут себе там, забот - никаких. Ходят все голопузые: тепло, Гольфстрим кругом.

Оба глядели мимо, пепел сигарет поочередно сбивали в раковину.

- Ты не звонил старику? - спросил Виктор.

- Не-а. А ты?

- Нет их никого. Воскресенье, закатились куда-нибудь, чего им? Там же дочь вернулась. С мужем разошлась. Но я думаю, если что, нас бы нашли.

- Должно быть, так.

Виктор открыл кран, сунул в струю воды зашипевшую сигарету. И вдруг поднял глаза.

Такие они были томящиеся, жалкие, что-то само шевельнулось к нему в душе:

- Эх ты!..

- Андрюша, признаю!

- А признаешь, - Андрей оглянулся па дверь, - тогда вот что, раз признаешь… Аня правду сказала: холодные оладьи в самом деле есть.

- Так под холодные еще и лучше, - сразу попал в тон Виктор.

Была приоткрыта дверь холодильника, прямо там, за ней, налито. Виктор смотрел на друга растроганно.

- Андрюша, мы знаем за что!..

Когда в коридоре послышались Анины шаги, оба уже курили с повеселевшими глазами.

- Вам не надоело тут? - спросила Аня, злясь, что он оставил ее вдвоем с Зиной. - Чем это у вас тут пахнет подозрительно?

- Чем?

Оба начали руками разгонять табачный дым. Аня покачивала головой. То самое, что он только что говорил Виктору, сказала она ему сейчас одними глазами: "Эх ты-и…"

И пошла открывать дверь: кто-то звонил.

- Борька! - раздался оттуда ее радостный голос.

Вот кому она всегда была рада: Борьке Маслову, самому беспутному из их приятелей.

Стихийно талантливому, невообразимо ленивому, вечно неустроенному. Аня была убеждена, что, если бы Борькина жена была человек, Борька уже давно был бы скульптором с мировым именем.

Борька заговорил голосом похитителя:

- Мужа нет?

- Нет мужа! - крикнул из кухни Андрей.

- Бери самое необходимое, бери детей…

- Борька! Ты все грозишься только. Увез бы ты меня от них, закабалили совсем.

- Зачем добивалась равноправия?

- Так они мне все надоели!

- А муж - в первую очередь, - говорил Андрей, выходя в коридор.

- Мы застигнуты! Побег отменяется. Но после всего, что было, я не могу оставить тебя с ним одну. Я тоже остаюсь здесь.

Борька повесил на вешалку свою спортивную куртку, чмокнул Аню в щеку, огромной своей лапищей пожимал руки Андрею и Виктору.

- А ты, кажется, из средневесов переходишь в первый тяжелый вес.

- Мелкая месть озлобленного мужа-мещанина. Пренебрежем.

Аня вгляделась внимательно.

- Борька, у тебя что-то случилось. С Ольгой?

- Как всегда: Брестский мир. - Он оглядывался, ища тапочки. - "И сказал бог: сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая". И за то будут даны тебе тапочки.

- Не будут даны, - сказала Аня. - Иди так, на улице сухо.

- Но микробы! На моих подошва до двух миллиардов микробов. И все болезнетворные.

- Еще смеяться будет! - Аня открыла дверь в комнату. - Иди!

- Зиночка! И как всегда - прекрасна. Постой, постой: я вижу что-то новое в прическе, что-то новое в лице.

- Оставь, пожалуйста. - Зина застыдилась, как девочка, и рукой на него махнула.

- Изведать неизведанное, изваять неизваянное…

- Ты все обещаешь.

Борька Маслов повалился на тахту, на застонавшие пружины.

- Вот дом, где я дома. Единственный дом на земле.

Аня всплеснула руками:

- Опять!..

- Приму поношение из уст твоих и чарку из рук твоих.

- Да? Можешь не надеяться.

- Ибо не то, что из уст, а то, что в уста.

- Из рук моих ты получишь сейчас завтрак.

С тем Аня вышла на кухню. Борька подложил себе диванную подушку под шею - он сидел, опершись спиной о стену, - подтянул к себе лежавшую на тахте книгу.

Любимое его занятие, любимейшее положение: с книгой на тахте, зажмуря левый глаз.

Чаще на боку лежа.

Однажды в момент своих семейных разногласий он прожил на этой тахте не вставая четверо суток. Дети затевали на нем игры, он засыпал под их голоса, просыпался, прочитанные книги шлепались на пол; стопка их под конец сровнялась с тахтой.

Разговаривал он с детьми преимущественно кратко: "Приблизьтесь!.. Изыдите!" А они обожали его. И сейчас, едва только голос его раздался, две головы всунулись в дверь: одна над другой. Две пары карих Аниных глаз смотрели на него. Таким от них потянуло теплом, что Борькины толстые губы сами поплыли в улыбке. Но он тут же остановил кинувшихся к нему детей.

- Изыдите, аборигены, с глаз моих. И обследуйте куртку.

А когда дверь за ними закрылась, сказал Андрею:

- Что делается, что делается! Лето не видал - ну, ну! Девка - красавица растет.

Еще наплачешься с ней.

- Пока что гадкий утенок, - говорил Андрей обрадованно.

- Помолчи. Твоей заслуги тут никакой. Авторство едва-а проглядывает.

Отвернувшаяся к окну Зина тем временем быстро начесала челочку перед раскрытой пудреницей. Она, быть может, и помаду обновила бы, но Виктор сказал самолюбиво:

- Ты смотри, что с бабами нашими происходит!

- Виктор! Какие ты пошлости говоришь! Фу!

- Спи спокойно, дорогой товарищ, - заверил Борька. - Разве Зиночка позволит?

Зиночка не позволит.

- Вот правильно, Борис, - сказала Зина.

Вошла Аня с подносиком в руках.

- Может, ты все-таки к столу пересядешь?

На красном глянцевом помидоре дрожали капельки воды, огурец - вчера сорванный с грядки, еще колючий; двумя масляными нерастекшимися желтыми глазами смотрела со сковороды яичница; на пышных оладьях вздувались и лопались радужные пузыри - вот так подавалось Борьке в их доме! Сидя перед всем этим великолепием, он только руками развел и взмолился жалостно:

- Аннушка!

- И не думай.

- Анюта! Единственно чтоб оценить.

- Меня нет.

- Не горло зачерствело - душа.

Аня глянула на него, вышла. Принесла в чайной чашке, будто от самой себя тайком, как приносят в кафе, где водку подавать запрещено.

- Хотели провести этот день с детьми. Последний день перед школой. Так вот на тебе…

Борька поднял чашку.

- Тост мой безгласен, ибо чувства слов превыше.

Он шумно выдохнул воздух, зажмурился, выпил.

- А этим двум не давай. Творческие работники, им вредно.

- Эти уже сами успели. Пойду поставлю чай.

Андрей следом за нею вышел на кухню. Аня мыла под краном заварной чайник.

- Дурак ты, дурак! - сказала она.

- Ну ты же знаешь Витьку. Надавила Зина на него…

- Надавила… Ведь вот умный человек, а дурак. Дай заварку! Заставить можно того, кто сам этого хочет. Роли у них распределены. За спиной жены удобней. А то бы заставили его, если б не захотел…

- Он и так расстроен.

- Расстроен… Вот Борька никогда не предаст. На, отнеси. - Она сунула ему в руки солонку.

Борька ел, поглядывая сузившимися, смеющимися глазами.

- Аннушка! - вскричал он, когда Аня вернулась. - Да отчего же у тебя всегда так все вкусно? Брось ты его, соединим судьбы.

- Только с моим характером. И буду бегать к ним обеды готовить. Нет уж. Да и пропьешь ты меня.

- Не исключено.

Назад Дальше