Эпизод 5
Разочарованный и отчаявшийся Максим бредет по ночному городу куда глаза глядят. Идет, шлепая по черным лужам, спотыкаясь на выбоинах в тротуаре, слепо продираясь через группки подозрительных юнцов, толпящихся у подъездов и подворотен.
В конце концов его заносит в какие-то трущобы: уличных фонарей почти нет, двери многих домов заколочены досками, стекла в окнах выбиты. У входа в полуподвальное ночное заведение, откуда на мокрый щербатый тротуар падают тусклые квадраты света и доносятся звуки злокачественной музыки, дорогу Максиму преграждает огромный тучный молодчик - то ли битник, то ли хиппи, одним словом, забулдыга в расстегнутой дубленке с поднятым воротником поверх потрепанного джинсового костюма. Обнимая левой рукой за плечи тщедушное существо женского пола, забулдыга приближает волосатую физиономию к лицу Максима и, жутко глядя очками в мощной роговой оправе, сипит:
- Дай десятку!
Максим молчит. Забулдыга огромной дланью берет его за лацканы пальто и сипло повторяет:
- Дай десятку! Не видишь, кисочка выпить хочет!
- Раскошеливайся, шляпа! - пищит кисочка.
Максим молча лезет в карман.
В этот момент дверь кабака распахивается, и свет падает на его лицо.
- Ба-а-а! - неожиданным басом гремит забулдыга. - Да никак это профессор? Профессор, вы?
Выскочивший из кабака юркий человечек деловито произносит:
- Хухрика наколол? Возьми в долю, Тарантул...
- Отзынь! - Тарантул отталкивает человечка так, что тот стукается о стену. - Это свой... Какими вы здесь судьбами, профессор?
- Простите, я...
- Не узнаете? И не надо. Деньги у вас есть?
- Есть.
- Тогда пойдемте, угостите нас. У нас здесь весело. Одно плохо: за веселье приходится платить. Пока.
Он подхватывает Максима под руку, и они втроем скатываются по склизким ступеням в полуподвал.
В обширном, с низким потолком помещении кабака зверски накурено, гремит отвратительная музыка, на дощатой эстраде трое обритых наголо молодых людей в брезентовых бесформенных портках, голые по пояс и босые, извиваясь, надрываясь, шлепая себя по голым бокам голыми локтями, орут песню - то ли на иностранном языке, то ли состоящую из междометий. Несколько пар кривляются на площадке перед эстрадой. За столиками сидят, беспрерывно курят, пьют, болтают или даже спят мальчики и девочки, мужчины и женщины, есть несколько стариков и старух. Все одеты весьма разнообразно - от живописных лохмотьев до скромных плащей, курток и пальто.
Тарантул уверенно протаскивает слегка обалдевшего Максима и свою кисочку к столику в полутемном углу. Там в одиночестве спит, положив голову на столешницу, молодой бритый мужчина в новенькой хромовой куртке и таких же штанах, заправленных в высокие сапоги. На груди у мужчины Железный крест, на полу рядом с ним валяется железная каска вермахтовского образца.
Тарантул глядит на него, произносит раздумчиво:
- Наладить его отсюда, что ли?
- А, пусть себе спит, - отзывается кисочка и садится.
- Присаживайтесь, - говорит Тарантул Максиму. - И давайте деньги. Я быстро.
Максим дает Тарантулу несколько бумажек и садится за столик. Тарантул исчезает в дыму. Кисочка с любопытством приглядывается к Максиму.
- Вы действительно профессор? - спрашивает она.
- Да.
- Как странно.
- Что именно?
- Тарантул ненавидит профессоров. И я тоже. И многие здесь. Вы не физик?
- Нет.
- Гуманитарий?
- Я профессор философии.
Бритый мужчина, не просыпаясь, гогочет. Максим и кисочка смотрят на него.
- Совсем плохо, - говорит кисочка.
- Что - плохо?
- Да что вы профессор философии. А впрочем, черт с ним совсем. Какая разница, действительно...
Тарантул возвращается, грохает на стол бутылку и расставляет бумажные стаканчики. Валится на стул, разливает.
- Ну, за красотку Танатос! - провозглашает он.
- Постой... Танатос - ведь это смерть, да?
- Ага!
- Сам целуйся с этой красоткой, - произносит кисочка с достоинством. - А я так выпью за жизнь.
Тарантул хохочет, затем обращается к Максиму:
- Вы, конечно, не помните меня. А я был вашим студентом. Лет десять назад. Вышибли.
- Нет, не помню, - отзывается Максим.
- Еще бы... Посмел иметь свое мнение! Философия... Сейчас и вспомнить стыдно - этакое дерьмо. Но ведь доходное, ежели повезет, а?
Максим поднимает на него мученические глаза.
- Что вы имеете в виду?
- Не что, а кого. Вас, профессор, вас! Ну, эрго бибамус!
Залпом выпивает и наливает снова. Максим, поколебавшись, тоже выпивает залпом, морщится.
- Экая дрянь...
- Другого здесь не держат. Зато крепко. О чем бишь мы... Да! Кисочка, ты, кажется, тоже на философском была?
- Видала я твою философию... Я биолог. Тычинки и пестики.
- Надо понимать, главным образом - тычинки... - с понимающим видом произносит Тарантул. - Ладно, все равно. Так что я хочу сказать, профессор? Слышал я вас намедни по телеку - и какая же вы сволочь! Сколько вам там заплатили эти гады - двадцать тысяч?
- Простите, - говорит Максим, уже несколько опьяневший. - Премия, строго говоря, не является платой...
- Бросьте, бросьте... Академик. Доктор. Знаете, почему я не бью вас по морде? Потому что пью на ваши деньги... Да, кстати, вы уже взошли или не взошли?
- Не понимаю, что вы мелете, - угрюмо произносит Максим и снова выпивает.- Ну как же... Ведьма, целительница... Так взошли?
- Идите вы в задницу, студент.
- Ага, не взошли. Смотрите, профессор! Ведьма ведь тоже женщина. И если как женщина она рассердится, то как ведьма...
- Погодите! Откуда вы знаете?
- Так это же я вам звонил. Помните?
Максим молчит, тупо глядя на свой стаканчик. Тарантул снова разливает. Затем говорит убежденно:
- Да, он - великий человек!
- Кто? - с ужасом спрашивает Максим.
- Да вам-то что? Вы его только слушайте, а то пропадете. А впрочем, пропадайте, черт с вами. Одним профессором больше, одним меньше... Выпьем!
Они выпивают. У столика возникает из дыма человек неопределенного возраста, облаченный в нелепый балахон с большими перламутровыми пуговицами.
- Тарантул, - произносит он стонущим голосом. - Ты пьешь, Тарантул, эрго ты при деньгах. Дай десятку. Без отдачи.
- Дам. А ты спой.
Человек в балахоне закидывает голову и поет:
Кими-га ё-но
Хисасикарубэки
Тамэси-ни я
Ками-но иэкэму
Сумиёси-но мацу...
- Это гимн бывшей Японской империи, - сообщает он, закончив. - Могу еще "Хорст Вессель", "Боже, царя храни..." Спеть?
- Не надо, - машет рукой Тарантул.
- Не надо, так не надо. А где десятка?
- Дайте ему десятку, профессор, - приказывает Тарантул.
Максим достает десятку и вручает человеку в балахоне.
- Реквизиция, - произносит тот и исчезает в дыму.
- Однако нас прервали, - говорит Тарантул. - Так как там насчет Танатоса? Отбросим страх смерти, как костыли? Смерть самое прекрасное приключение? Идеал - дух без материи? А когда приперло - к ведьме в постель? Нам бы хоть немного пожить, так?
- Оставь его, - морщится кисочка. - Ему и без тебя тошно.
- Молчать! - ревет Тарантул. - Ну-ка, профессор, извлеките еще десятку!
Максим безропотно извлекает десятку. Тарантул сует ее кисочке.
- На, и иди отсюда.
- Я хочу здесь...
- Иди, я тебе сказал! Купи жратвы! Ты со вчерашнего утра ничего не жрала, только спирт хлещешь, др-раная кошка... И вообще, даже порнография лучше, чем наша беседа с профессором, доктором, академиком, лауреатом... Пошла!
- Не желаю! Мне скучно одной!
- Скучно - подцепи кого-нибудь... Ну, кому сказано?
Кисочка плачет, поднимается и неверными шагами устремляется прочь.
- Сейчас мы снова выпьем, профессор, - произносит Тарантул, разливая по стаканчикам остатки спиртного из бутылки. - Но прежде чем выпить, профессор, и для того чтобы выпить, профессор, а может быть, и вместо того чтобы выпить, профессор, я должен сказать вам еще несколько слов. Иначе у меня будет тяжело на душе и я все-таки набью вам морду. Итак. Вы не паразит. Вы - новая порода. Лицемер, карьерист и так далее, это я не ругаюсь, это я даю дефиниции. Не вы первый, не вы последний. А вот получать деньги, общественное положение, авторитет за чудовищную подмену - жизнь менять на смерть - это уже новенькое. А впрочем, этим занимались все религии. Вы только перенесли эту подмену с религиозной почвы на научную. Да ведь эти сволочи должны вам не то что лауреатство - памятник вам поставить! Золотой! С полудрагоценными камнями в глазных впадинах.
- Я не желаю разговаривать в таком тоне, - с пьяным достоинством объявляет Максим. - Вы ничего не понимаете, а туда же, беретесь осуждать...
Человек с бритым лицом снова гогочет, не просыпаясь.
- Вы мелете чепуху, - говорит Максим, и по лицу его текут слезы. - Философия - это нечто... А жизнь... Я, знаете ли, много, очень много передумал... и вот надо умирать... да еще мучиться, как будто я виноват... А она меня не хочет... а казалось бы, чего ей стоит? Но я упрошу... я не побоюсь никаких унижений, потому что жизнь, знаете ли...
- Надрался профессор, - с видимой симпатией объявляет Тарантул и выпивает.
Эпизод 6
Яркий солнечный день. По пригородному шоссе между двумя стенами начинающих зеленеть лесов мчит автобус. Следом на некотором расстоянии мчит роскошный "Мерседес".
За рулем "Мерседеса" Максим. Он осунулся, под глазами темные пятна. Машиной он управляет мастерски и рассеянно, одной рукой на баранке. Глаза его прикованы к автобусу.
Автобус тормозит и останавливается. Из него выпрыгивает Марта - белый плащик, косыночка, большая сумка в руке. Мельком оглянувшись на "Мерседес", она скрывается в лесу. Автобус трогается и уходит, а "Мерседес" останавливается там, где вышла Марта. Максим открывает дверцу и выходит. Смотрит на тропинку, уходящую в лесную чащу, делает по ней несколько шагов и вдруг останавливается как вкопанный, притиснув ладонь к левой стороне живота. На лице его выступает испарина. Постояв немного, он идет дальше, держась за живот.
Он идет по тропинке, а лес вокруг тихий, молчаливый, и на ветвях деревьев распустились почки, а земля под ногами пружинит и не расползается в грязь, а в верхушках деревьев временами шелестит ветер.
И вот конец тропинки: заросший густым чертополохом и выцветшим бурьяном полуразрушенный дом. Максим обходит развалины, затем сквозь дверной проем заглядывает внутрь. Через сгнившие доски пола торчат блеклые стебли травы, по стенам выцветшие ободранные обои, над головой дырявая крыша. И никого.
И вдруг шорох. Максим оглядывается и видит в нескольких шагах от себя великолепную лисицу. Секунду они глядят друг на друга. Затем лисица неторопливо поворачивается и уходит в заросли. Видно, что к хвосту ее пристало несколько сухих репьев. Максим смотрит ей вслед.
Он идет через лес и вскоре выходит на поляну, почти круглое пространство, покрытое пожухлой травой, освещенное ярким солнцем, и посередине поляны стоит Марта и смотрит на него, улыбаясь. Он оглядывает ее... несколько сухих репьев пристало к поле ее белого плащика.
Затем он молча подходит к ней.
- Все-таки догнал, - говорит она.
- Догнал.
- А я сюда нарочно заехала. Загадала: если и сюда за мной проберется...
- Тогда что?
- Ничего.
Он снимает пальто, бросает на землю, садится и притягивает Марту к себе.
- Очень уж вы торопитесь, - говорит она, отворачивая лицо.
- Да я уже столько дней...
- Знаю. Когда ни выйду из дому, а он уже тут как тут и на меня таращится... Смешно, право. Я уж боялась, что соседи замечать станут...
- Поверьте, я не хотел вас обидеть. Но только в вас мое спасение. Да и то я все не решался.
Максим застывает и хватается за бок.
- Что с вами?
- То самое... - с трудом улыбаясь, произносит он. - Теперь все пройдет. Ведь верно? Пройдет?
Он обнимает ее за плечи и медленно опрокидывает на спину.
- Вы очень настойчивы, Максим...
- Да, да...
- Ты очень настойчивый, очень упрямый...
- Да, да...
- Я тебя съем сейчас, Максим...
- Прелесть моя, прелесть...
- Боже, как мне странно... Боже, как хорошо... Максим!
- Да, хорошо...
- Пусть так... и пусть так... и пусть так...
Эпизод 7
Кабинет Максима. За французским окном - зелень парка. Максим сидит на ковре перед камином и рассматривает рентгенограммы. Лицо у него счастливое и встревоженное. В кресле для посетителей у стола сидит Эрнст и исподлобья смотрит на него.
- Слушай, - произносит Максим и бросает рентгенограммы на ковер рядом с собой. - Я же в этом ничего не смыслю... Ты мне скажи по-человечески.
- Я даже не смею радоваться, - отзывается Эрнст. Он встает и, заложив руки за спину, идет по кабинету. - Просто не могу... Никогда не видел ничего подобного. Ведь не может же быть, чтобы я тогда ошибся.
- Значит, я здоров? - спрашивает Максим.
- Да, здоров. Как самый здоровенный бык-производитель. Никаких следов опухоли. Никаких следов метастазов. Что-то поистине поразительное. Если бы я не видел своими глазами...
- К черту твои глаза! Скажи по-человечески...
- Здоров, здоров! Великолепно здоров! Был обречен, а ныне здоров... Черт! Впрочем, были, конечно, прецеденты... Но это все не то.
Эрнст подходит к Максиму, наклоняется над ним, уперев руки в колени, пристально его рассматривает.
- Чепуха какая-то... - медленно произносит он. - Морда веселая. Глаза ясные, блестят. Дыхание чистое. Румянец во всю щеку. А тебе сейчас самое время валяться в постели и выть от болей... Хотел бы я знать, как ты это сделал... Не скажешь?
- Это ты доктор, ты должен мне сказать...
- Брось, брось, брось! Я уже давно заметил... Ты как-то лечился, суетился чего-то... Да и сейчас, стоит на твою физиономию посмотреть, на твою самодовольную, хитрую, счастливую рожу, совершенно ясно становится, что это не случайность, что ты на это рассчитывал... Что, нет?
- Это уж как тебе угодно...
Максим, без помощи рук, поднимается на ноги и отходит к французскому окну. Эрнст становится рядом, кладет руку ему на плечо.
- Ты должен мне об этом рассказать, - убеждающе говорит он негромко. - Я допускаю, что ты можешь и не знать механики этого своего... ну, исцеления, что ли... Поэтому твой долг - описать день за днем, час за часом, что ты делал, как себя ощущал, что испытывал с того самого часа, как мы... как я тогда открыл тебе... помнишь? Что ел, как спал, с кем говорил, о чем и так далее. Может быть, нам удастся нащупать... Ты представляешь, что это может означать для человечества?
- Чихал я на твое человечество, - произносит Максим с большим чувством. - Ничем я не могу ему помочь. Если расскажу, все равно не поверишь...
- А ты все-таки попробуй.
- Нет. И пробовать не буду. Вам, дешевым позитивистам, такого не понять. Ничего я не буду описывать. Пусть всяк спасается сам, как может. Коемуждо по вере его, слыхал такое? Вот и весь секрет. Миром правит любовь. И судьбою тоже. В том числе и раковыми заболеваниями, как выяснилось.
- Что-то ты... Впрочем, направленные интенсивные эмоции... Ты имеешь в виду семью? Лизу, Петера?
Максим вдруг мрачнеет.
- Какая тебе, черт подери, разница? И вот что: хочешь водки с лимоном?
Эпизод 8
Комната Марты. По-прежнему чистенько, но уже не так опрятно.
На полу и на стульях небрежно брошены одежды: брюки, чулки, платье, пиджак, рубашка... На столе початые бутылки, тарелки с едой, раскрытая коробка конфет. А на кровати лежит Максим в трусах и майке, и рядом сидит, прижимаясь к нему, Марта в короткой ночной рубашке.
Марта рассказывает:
- ...И вот обмеряю я ее ниже пояса, а она мне: "Не прикасайтесь, - говорит, - у вас пальцы холодные..." А я ей: "Как же, - говорю, - не прикасаться, обмерять и не прикасаться?", а она ведь лавочница, лахудра, пальцы ей, видишь ли, холодны, а давно ли луком на рынке торговала?.. Ты меня слушаешь?
- Слушаю.
- А чего улыбаешься? Лежит и улыбается... Ну, чего улыбаешься? Чего тебе весело?
Он берет ее за руку.
- Ты знаешь, как я тебе благодарен?
- Так ведь и есть за что!
- Есть, есть...
Максим тянется через край кровати, подбирает с пола пиджак и достает из внутреннего кармана кубическую коробочку. Раскрывает ее и протягивает Марте. Там в лиловом бархатном гнезде сияет ослепительным камнем тонкое золотое кольцо.
- Ох! - произносит Марта, принимая подарок. - Неужели это мне?
- Тебе.
- Да что ты?
- Тебе, тебе. На память с благодарностью.
Марта достает кольцо, надевает на палец и любуется.
- Красота какая... Сроду у меня такой красоты не было. И дорогое, поди... Сколько стоит?
Максим привлекает ее к себе и крепко целует.
- Ты в миллион раз больше стоишь. Ты стоишь жизни моей. За такой подарок мне никогда не отдариться.
Марта нетерпеливо освобождается из его рук.
- Ну, это уж не надо. Так только в кинофильмах да в романах разговаривают. Жизни его я стою... Подумаешь, пожалела мужика, так он до сих пор слюни пускает...
- Так просто пожалела, и всё?
- Нет, конечно, и мне много радости от тебя было, я же не скрываю... Что же мне - тоже тебе что-нибудь подарить за это?
- Фу, Марта! Что ты такое говоришь?
- То-то и оно. Ты же просто землю рогами рыл. Даже страшно было. А в лесу как на меня накинулся? Помнишь? Ничего ты не помнишь.
Я уж думала - конец мне, раздавит, сожжет...
Она счастливо смеется.
- И ведь смотри... - продолжает она, отсмеявшись, не замечая, каким отчаянным и страшным взглядом он смотрит на нее. - Я и думать не могла никогда, что со мною такое может быть. Я ведь не девочка, да и тебе за пятьдесят... Ах, Максим, так хорошо было, так хорошо!
Максим садится и опускает голые ноги на пол.
- Было... - горько произносит он. - Почему же было?
- Да потому что... было! Не век же нам миловаться? Побаловались, порадовали друг друга, пора и расходиться. Я как раз нынче хотела тебе сказать: я уезжаю. Тетка у меня старенькая в Заречье, совсем на ладан дышит, меня зовет... Да ты не огорчайся, неужели мало тебе было?
Пауза. Затем Максим тяжело произносит, глядя под ноги:
- Да, понимаю. Что ж, ты права, наверное. Ты ведь ведьма, целительница... Сделала свое дело, спасла человека... Можно и расходиться.
Марта изумленно смотрит на него, затем растерянно обводит взглядом комнату, снова смотрит на него.
- Постой, постой... Кто я?
- Ведьма... Целительница...
- Что-то я тебя не пойму никак. Какая я ведьма? Я портниха, а не ведьма...
Максим кричит: