Сочувствие, хоть и от прокаженных, было приятно: все-таки не Шептулин, приличные люди, хоть и попавшие в список, но ни в чем не виноватые. Кажется, первый этап пройден: Свиридов разрушился настолько, что радовался всякому доброму слову от полузнакомых людей, попавших в то же идиотское положение. Остановись, сказал он себе, радоваться тут нечему, - но безотчетно расплылся в улыбке.
- Спасибо, спасибо.
- Вы Свиридов? - новым жестким голосом спросил его приплюснутый.
- Ну! - ответил он с вызовом, сразу подобравшись.
- "Спецназ"?
- "Спецназ".
- Хороший сериал, - со значением сказал приплюснутый, подошел, пожал Свиридову руку и вернулся под березу.
- Слава России! - закричал вдруг злобный, и вся его тройка подхватила:
- Слава России!
- Слава, слава, - миролюбиво сказал толстяк. - Что это вы вдруг?
- А мы не вдруг! - крикнул злобный. - Это был тост.
- За Россию, что ли? - спросил Вулых. - За Россию можно…
- А с какой стати вдруг? - не поняла маленькая толстая девушка, небось Whiterat, судя по боевитости. - Она сегодня сделала что-то хорошее?
- Она много чего сделала, - ответил третий, до сих пор молчавший, свинообразный, с белесыми ресницами и длинными волнистыми локонами. - Не спрашивай, что сделала Россия, спрашивай, что сделал ты.
Непонятно было, издевается он или серьезничает: улыбочка была самая глумливая.
- Золотые слова! - сказала Галя Вулых и опрокинула стаканчик.
- А чего сидим? - с деланным непониманием спросил приплюснутый. - Не, я не понял, список, чего сидим? Мы за Россию пьем, вашу мать!
Никто не знал, как реагировать. Очкарик стал нерешительно подниматься. Скоро стояла уже половина списантов.
- Бодрей, бодрей! - командовал свинообразный, сам с кряхтеньем поднимаясь на четвереньки. - А девушки что, я не понял, не в России живут? Девушки, это не ваша страна?
- Женщины не пьют стоя, - попытался урезонить его толстяк у костра. Он уже вскочил и теперь стряхивал травинки с пуза.
- Женщины тоже люди и тоже россияне, - назидательно сказал злобный. Он уже скользнул по Свиридову своим косым, обрывающимся взглядом, и Свиридов, решив не заедаться, тоже встал. Чувствовал он себя отвратительно.
- Ну, слава России! - крикнул свинообразный и картинно осушил стакан.
Все молча выпили. Тройка синхронно крякнула и завалилась назад под березу. Остальные неловко уселись вокруг костра и молчали.
- А что ж, дельный тост, - сказал Клементьев. - Если бы не Россия, кто бы нас тут собрал?
- Если бы не Россия, - агрессивно начал приплюснутый, - если бы не Россия… Вы знаете, где вы были бы, если бы не Россия? Вас никого бы не было, ясно? Вот вас конкретно. Уже хватит вот хихиканий этих! Уже хихикаем, хихикаем!
- А зачем вы хихикаете? - спросил Свиридов.
- А мы не хихикаем! - развернулся к нему приплюснутый. - Сейчас вообще не об этом речь, ясно?
- Да ясно, ясно, - миролюбиво сказал Клементьев. - Вы очень любите Россию, все счастливы. Кстати, вы не представитесь? А то мы все тут знакомимся постепенно, для того и встреча…
- Меня зовут Бобров Игорь, - представился приплюснутый, - я специалист по продвижению брендов.
- Вячеслав Гусев, издатель, - сказал свинообразный в пространство, ни на кого не глядя.
- Панкратов Максим, координатор, - с вызовом рявкнул злобный, не уточнив, что такого координирует.
- Ну и отлично. А какие у вас, молодые люди, есть версии насчет списка? - поинтересовался Клементьев.
- Версии - не наше дело, - вальяжно ответил Гусев. - Внесли в список - значит, надо. Я считаю, кто вносит, тот знает. А то рассуждаем очень много, а дело делать некому.
- "День опричника", - тихо сказал очкарик.
- Нет, это не "День опричника", - так же тихо отозвался Свиридов. - Это Кафка в провинциальном исполнении.
- В общем, надо каждому на своем месте просто делать дело, - подытожил Гусев.
- Ой, бля, как надоело, - тихо сказала девица с прямыми волосами. - Почему все одно и то же? Везде, куда ни придешь. Обязательно такой есть и командует.
- В общем, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! - примирительно воскликнул бородач и запел одноименную песню. Со второго куплета все дружно подхватывали припев. Свиридова едва не вырвало. Он решил напиться, чтобы заглушить омерзение, и почти выполнил задуманное. Скоро ему было плевать и на тройку, и на список. Прямоволосая уже стала казаться ему симпатичной. Она подсела к нему и предложила выпить за знакомство.
- Я Марина, - сказала она.
- А я Сережа, - признался Свиридов.
- У тебя отец есть? - спросила Марина.
- Был, погиб. - Вдаваться в подробности Свиридов не хотел.
- А у меня не было. То есть был, но мать не говорила ничего. Знаешь, тут все без отцов.
- С чего ты взяла?! - такая версия Свиридову в голову не приходила.
- Ну, я поспрашивала. У Игоря давно умер, это понятно. Эдик вот, - она кивнула на очкастого, сомнамбулически подпевавшего "Городу золотому", - тоже без отца, развелись. Я думаю, это как-то связано.
- Да на кой им безотцовщина?
- Исследование такое. В одном списке будут без отцов, а в другом с отцами. И будут сравнивать, кто эффективней.
- Да ну тебя. Эти трое что - тоже без отцов?
- Точно, - сказала Марина. - Отсюда вижу.
- И как ты это видишь?
- Очень Россию любят. Она им за отца.
- Блин, - удивился Свиридов. - Тебе бы сочинять. Ты не сочиняешь ничего?
- Нет, я шью. В ателье.
- А я сочиняю, - гордо сказал Свиридов. - Сценарии.
- Ой! - обрадовалась она. - Хабеныча знаешь?
- Знаю. Что вы все на Хабеныче с ума сошли?
- Ой, он клевый! - Она сама захихикала над собственной глупостью. - Чего, родили они кого-нибудь?
- Не знаю, я у них не крестил. - Свиридов сердился, когда его начинали расспрашивать о звездах. Получалось, что сам он никому не интересен.
- Он клевый, - повторила Марина. - А ты что написал?
- Я много написал, неважно, - сказал Свиридов и неожиданно для себя начал ее тискать. Она не сопротивлялась и поощрительно повизгивала. Вскоре они уже целовались за домом.
- Мне нельзя сегодня, - деловито сказала она после особо затяжного поцелуя.
- Да я не рвусь, - успокоил Свиридов. - Знакомство.
- Знакомство можно.
Несколько стихийно образовавшихся пар уже укрывались в смородине и за гаражом. Запахло росой, скошенной травой, смородинными листьями. Контингент постарше перешел на советские песни.
- Светит незнакомая звезда-а-а! - неслось от костра. - Снова мы оторваны от до-о-ома…
Свиридов, чья злоба прошла, а страх притух, почувствовал вдруг невыносимую жалость к этим людям. У них все время что-нибудь отнимали, а они все умудрялись любить жизнь и то, что им предлагали вместо нее. Кому они что сделали, в конце концов, перед кем провинились, что их занесли в идиотский список? Теперь небось в Анталью не выехать. Сидят на садовом участке, умудряются быть довольными. "Светит незнакомая звезда"… Ехали, куда прикажут, срывались с места, были счастливы. Еще и пели. "Надежда, мой компас земной". Какой ужас, что они умудряются надеяться. Пойти и сказать им, чтоб не надеялись ни на что. Надежда - худший компас, обязательно заведет в бездну, и, падая в бездну, все еще будут надеяться. Марина в нетерпении тянула его к себе, но ему не хотелось ничего делать с Мариной. Опьянение вошло в элегическую фазу, он всех жалел.
- Эх, Маринка, Маринка, - сказал он. - Хорошие же люди.
- Я из Краснодара сама, - сказала она, не понимая, о чем речь. Она-таки крепко набралась. Он и сам крепко набрался, но ясности ума не утратил. Подойти к костру, сказать им всем, что они прелестные люди, что он рад разделить с ними список… "Ты ж мене пидманула", - грянули они. Хорошие советские люди, которым ничего не сделалось, вот они, все тут как тут. Маринка стала рассказывать про Краснодар, как она там училась в балетном. Когда они со Свиридовым вернулись к костру, список уже частично разбрелся - кто-то ушел на станцию к вечерней электричке, кто-то храпел на веранде.
- Сергей! - окликнул его кто-то.
- Ау! - дурашливо отозвался он.
- Здравствуйте, я Борисов. Лева Борисов. Вы небось не помните меня?
- Нет, не помню. А откуда?
- А я у вас однажды на "Родненьких" юридическую помощь оказывал. Я адвокат, цивилист. Вам не надо?
У списка были свои преимущества, хорошо, если найдется стоматолог или водопроводчик.
- Пока без надобности, - сказал Свиридов. - Хотя скоро, наверное, вы нам всем понадобитесь.
Борисов одобрительно усмехнулся.
- А ничего тут у нас, а?
- Да отлично, - сказал Свиридов. - Разве б иначе собралось столько хороших людей?
- Ездить будем, выпивать, - продолжал адвокат. Он был хитрый, но доброжелательный, словно предлагал свою хитрость как орудие в борьбе против темных, но неизменно тупых сил. Зло всегда тупо, потому-то мы и живы.
- А у вас какое мнение - почему нас всех это… сюда?
- Почему вы думаете, что я знаю? - трезво спросил Борисов. Он подошел к перилам веранды, и Свиридов разглядел его по-настоящему: толстый, но сильный, он знал этот тип. Круглая, наголо бритая, но не лысеющая голова. Что ж он, бреется, чтобы братки за своего держали? Но вроде цивилист…
- Мало ли, адвокаты всегда все знают…
- Адвокаты много болтают, это да, - прежним дурашливым голосом подтвердил Борисов. - А знают не больше вашего. Но знаете - думаю, ничего страшного. Мне кажется, лучше попасть в этот список, чем в другой.
- А будут и другие?
- Обязательно, - кивнул Борисов. - Только те уже будут знать, за что. А эти - кто попался. Всегда бывает такой период, хватают, кто попался. И ничего особенного не делают. Насколько я знаю, этот список - первый. А при терроре очень важно успеть в первый список. - Он назидательно поднял палец. - Еще есть ограничения, понимаете? Еще им не все можно. И я всегда клиентам говорю: лучше раньше.
- Что раньше?
- Все раньше. Вы мой телефон запишите, если понадоблюсь. Я адвокат вообще хороший, дорого беру, но своим бесплатно.
Это он явно сказал не спьяну, оценивая себя трезво. Свиридов внес прямой номер Борисова в мобильник, обменялся с адвокатом вялым рукопожатием и отпустил досыпать в темную, с настоем древних дачных запахов глубь веранды.
- А как бы нам уехать? - спросил он хозяина.
- Есть автобус на Москву в девять, - сказал Вулых, одобрительно глядя на них с Мариной. - От Алтырина.
- Ну, пойдем на автобус, - сказал Свиридов.
- А че, ты остаться не хочешь? - спросила Маринка. - Можно же.
- Нет, мне домой.
- Ну щас, еще выпьем и пойдем.
- Тебе хватит.
- Не командуй.
Хор грянул "Ой, да не вечер, да не вечер". Гусев присоединился и визгливым поросявым фальцетом подтягивал за второй голос: "Мало спало-о-ось"… Свиридов терпеть не мог эту песню, неизбежную в любом застолье, и решительно встал.
- Пойдем, Мариш, хватит.
- Ой, ну ты нудный, - сказала она. - Ты нудный жутко. Как тебя Хабеныч терпит, я вообще не пойму.
- Ну и сиди, - обозлился Свиридов и пошел к воротам.
- Ладно, - она вскочила и догнала его. - Поехали. Будешь по дороге рассказывать про Хабеныча.
4
Но рассказывать про Хабеныча он не стал. Сгущался красно-синий ветреный вечер. По всему окоему вольготно разлеглись сиреневые облака. За лесом начиналась тоскливая звенящая даль, через дальнее поле шагали вышки ЛЭП, пахло нагретой травой - вокруг было все, что Свиридов давно запретил себе видеть. Он не мог этого выразить, а в невыразимом виде все это было слишком грустно, потому что обманывало, говорило о том, чего нет. Вся красота мира прикрывала в лучшем случае пустоту, в худшем - зловонную пасть, и отсюда была невыносимая детская тоска, с которой он смотрел на зеленые летние закаты, сырые леса, вечерние спальные районы. Он смотрел, а все это его пожирало и никаких других целей не имело. Но сейчас он был пьян и не видел изнанки всего, а видел только дивную просторную тоску, красный восток и синий запад, и след самолета через все небо, медленно расплывавшийся в широкую розовую колею. Надо было ловить момент - он знал, что скоро наступит безразличие, а сейчас можно было кое-что сформулировать.
- Это все-таки не Кафка, - говорил Свиридов, не особенно заботясь о том, слушает ли Марина. - Особый жанр, чисто местный. Научились уютно существовать внутри Кафки, вот в чем дело. Все пытаются понять, а ведь очень просто. Вся так называемая особость заключается в уютном существовании внутри того, в чем жить нельзя. Человек этого вынести не может, но особый отдельный тип может - и счастлив. Им спустили список, вырвали из жизни, выставили на позор, подвергли непонятной репрессии неизвестно за что. Им - Божия роса. Они поехали на дачу, нажарили шашлыков, ужасно счастливы. Это как, знаешь, бывают выезды инвалидов на природу. Я читал. Их ничто не объединяет, кроме того, что больны. Ходить в походы с нормальными людьми они не могут, им тяжело, они отстают, задыхаются, с чужими стыдно. А тут все свои, крестовый поход инвалидов, тоже наверняка с гитарой, сидят у костра, едят инвалидный шашлык, поют инвалидные песни. Умение сделать жизнь из всего, вот так бы я сформулировал. Всякое сообщество структурируется как лагерь, и во всяком лагере уют. Нарастает субкультура, фольклор… Если б это было где напечатать, я бы написал. Вот ноу-хау, двухступенчатое! - Он даже остановился, так ему понравилась эта конструкция. - Сначала делаем невыносимым, потом выносимым. Сперва научиться из всего делать барак, потом этот барак обустраивать, вешать занавесочки, поливать цветочки. Песня была - мы рождены, чтоб Кафку сделать былью; нет, мы рождены, чтоб Кафку сделать дачным поселочком, цветочком, палисадничком. И все наши песенки, все наши ремесла - роспись стен в бараке, плетение из колючей проволоки…
- Это точно, - сказала Марина, как если бы все понимала, хотя не понимала ничего. - Вот у меня тетка в Таганроге, у нее первый муж. Алексей. Водитель. Он пил, но выпиливал, а второй не пил, но и не выпиливал…
Такие люди, как Марина, всегда рассказывали исключительно о своей родне - то ли потому, что их мир ограничивался ближним кругом, то ли потому, что эта родня была так огромна и разнообразна (простые люди учитывают всю родню, вплоть до самой дальней, ибо дальше базовых идентификаций не идут), что в самом деле могла заменить собою мир: все, что может случиться, уже случилось с теткой Настей, шурином Юрой и деверем Колей. Свиридов не слушал историю про тетку в Таганроге, он восхищался собственной формулой про способность сначала построить ад, а потом сделать его уютным, привязать к себе кучей сентиментальных обстоятельств, чтоб и переезжать жалко. Он еще не знал за Мариной удивительной способности рассказывать истории со сдвигом - не к случаю, а под углом к случаю, так что слушатель, взявшийся проследить ее прихотливую логику, понял бы что-то необыкновенное, но такого слушателя, как назло, не находилось, и у Марины была репутация блаженной, хотя она всего-то мыслила ходом коня. Правда, Свиридов уже вошел^в такое состояние, в котором развитие собственной мысли интересней любого резонанса с чужой.
- Дурной прием, - говорил он, не особенно заботясь, слушает Марина или нет. На вечерней автобусной остановке, кроме них, сидели две старухи с корзинами грибов да печальный длинноволосый старик с прозрачными глазами Божьего странника. За шоссе растекался закат, и земля под ногами вздрагивала от тяжелых фур, грохотавших в сторону Москвы. - Двойка по профессии. Замкнутое сообщество. Не умеем выстраивать нормальный линейный сюжет - собираем компанию в замкнутом пространстве, искусственная невротизация, истерика. Захват заложников или двенадцать разгневанных идиотов.
- "Теремок", - подсказала Марина.
- А… ну да. Вашему терему крышка. Нас этому учили на втором курсе. Я тебе заранее расскажу все, что будет с этим списком. Потому что нет ничего более предсказуемого, Господи, ничего более идиотского, чем все эти сюжеты в замкнутом пространстве со списком типичных представителей. Ты никогда не думала, почему они сейчас все эти сюжеты выстраивают в закрытом пространстве? "Команда", блин. Десять, двадцать, сто двадцать человек. Все расписаны по нишам, только в одном случае это ниша на одного, а в другом на десять. Дальше все понятно. Сначала краткая эйфория от того, что все нашли друг друга, никто больше не одинок, никто уже не наедине со своей болячкой. Можно вытащить на люди свой позор, ужас, не стыдиться его больше. У вас трофическая язва? Подумайте, какое совпадение, у меня тоже трофическая!
Марина хотела было встрять с историей про бабушку, належавшую себе трофическую язву в боку, но прикладывание отварного лука сделало чудеса. Свиридов терпеливо переждал первые три фразы, взял ее за плечи и слегка встряхнул.
- Марина, - сказал он. - Я тебя обожаю.
Она захихикала.
- Я тебя обожаю, Марина, - повторил он. - Я ужасно опасный маньяк, вампир, сейчас темно, лес кругом, эти несчастные тебя не спасут, до автобуса еще долго. Если ты мне расскажешь еще хоть одну историю про своего родственника, я съем твою печень всю, всю. Целиком. Ты поняла, Марина?
- Все, все, молчу, - сказала она, пьяно смеясь. Он не напугал ее ничуточки, вообще был прикольный.
- Ну вот, - продолжал Свиридов. - Я сейчас легко могу потерять нить, а тут ты со своими бедными родственниками, с Хабенычем… Ненавижу, блядь, бедных родственников, вообще любых родственников, что вы лезете с вашими имманентностями! Все зло в мире от имманентностей: кровь, почва, родня. Все списки составляются по этому признаку. Родственники. Куда тебе на хер столько родственников, ты с собой разобраться не можешь… Идем далее: эйфория кончилась начисто. Больному нужен врач, а не другой больной. С другим больным можно в лучшем случае успокоиться, перекурить, а болезнь прогрессирует! Она не может не прогрессировать, вирус вброшен, одних уже выгоняют с работы, за другими устанавливается слежка. Что мы имеем внутри замкнутого сообщества? Элементарное драматургическое правило: имеем рост взаимной ненависти, раздражение, раскол по группам. Что распространяется не только на списки, не только на камеру, но на закрытую страну, в которой все меньше чего делить. Закрытость предполагает, что обязательно станет нечего делить. Все закрытые ресурсы исчерпаемы, на чем ни объединяйся. Начинается ненависть, вражда, склоки в интернете, а главное - составление списков внутри списка. Этот недостаточно лоялен, тот не явился на воскресный пикник, третий хотел перебежать в другой список. Возникает альтернативный центр. Одному - положим, это будет Бодрова, - все сдавали деньги на шашлык. Сдавали и сдавали, но тут появился второй, который сказал, что шашлык жесткий. Ты меня слушаешь вообще?
- Я сикать хочу, - захихикала пьяная Марина.
- Ну поди вон в кусты посикай, я хоть поговорю спокойно. Когда никто не слушает, легче, чем когда одна не слушает.
Язык у него уже слегка заплетался. Марина спрыгнула с дороги и зашуршала кустами. Свиридов подумал, что совершенно ее не хочет. Подкатил высокий белый автобус из Сергиева Посада, Марина еле успела выбежать из кустов. Народу было мало, в субботу вечером никто не рвался в Москву. Они уселись впереди, прямо за водителем.
- Ну дальше-то? - спросила Марина. - Шашлык жесткий.