Разговор, по какой-то причине, изменил направление – и мальчишки стали спорить о том, какой вид смерти самый ужасный.
– Укус зеленой мамбы, – сказал Гилберт Суинярд. – Самая смертоносная змея на земле. Твои органы разорвет на куски. Агония!
– Агония – это да, – шмыгнул носом Грант Бёрч, – но все же укус змеи – довольно быстрая смерть. Гораздо хуже, когда с тебя сдирают кожу, медленно и постепенно, как будто снимают носок с ноги. Индейцы Апачи – мастера по этой части. Лучшие из них могли снимать скальп с живого человека – всю ночь.
Пит Рэдмарли рассказал о пытке Вьетконговцев.
– Они связывают тебя, заталкивают в гроб и кладут в промежность сыр Филадельфия. К гробу подводят трубу и запускают голодных крыс. Крысы начинают есть сыр, а потом – и тебя.
Все посмотрели на Тома Юи, ожидая вердикта.
– Мне приснился сон. – Он затянулся сигаретой – эта затяжка длилась целую вечность. – Я – один из последних выживших на земле, после атомной войны. Мы идем по шоссе. Машин нет, лишь стебли травы пробиваются сквозь асфальт. Каждый раз, когда я оборачиваюсь – людей все меньше. Радиация убивает их одного за одним, понимаете? – Он бросил взгляд на своего брата, Ника, потом – на замерзшее озеро. – Не то, чтобы смерть так уж беспокоила меня. Но остаться в одиночестве – на всем белом свете…
Все молчали.
Росс Уилкокс снова изменил тему беседы. Он взял сигарету, сделал затяжку – которая длилась целую вечность (ух, позер).
– Если бы не Уинстон Черчилль, вы бы сейчас говорили на немецком.
Ну, конечно! Он сказал это так, словно к нему это не относится – словно он бы уж точно избежал бы нацистского рабства и присоединился к Сопротивлению. Я ужасно хотел осадить его, хотел сказать, что, вообще-то, если бы Японцы не разбомбили Перл-Харбор, Америка никогда бы не влезла в войну, и Британцам бы пришлось сдаться, а Уинстон Черчилль был бы казнен как военный преступник. Но я знал, что не смогу. Заике не под силу произнести такую длинную речь, полную сложных, "заикательных", слов. Ведь мой Палач особенно безжалостен в январе.
Так что я просто сказал, что хочу отлить, поднялся и направился по тропе в сторону деревни.
– Эй, Тэйлор! Если тряхнешь своего малыша больше двух раз, это значит, что ты играешь с ним, – крикнул мне вслед Гарри Дрэйк, и Нил Броус с Россом Уилкоксом расхохотались. Я отмахнулся, не оборачиваясь. Вся эта чепуха насчет игры со своим малышом раздражала меня. И не у кого было спросить, что же это, черт возьми, значит.
Оказаться в лесу всегда приятно. Гари Дрэйк и Росс Уилкокс может быть и кричали мне вслед какие-то гадости, но чем тише становились их голоса, тем меньше я хотел вернуться. Я ненавидел себя за то, что не поставил Уилкокса на место, когда он стал нести всю эту чушь про Германию и Черчилля, но в то же время – я не мог позволить себя начать заикаться прямо на глазах у всех самых крутых парней в деревне. Иней на ветках таял, и я слушал кап-кап-кап-капель. Это успокоило меня немного. В низинах, куда не попадали солнечные лучи, все еще лежал снег, но этот снег был недостаточно хорош, чтобы слепить снежок. (Нерон любил пытать своих гостей, заставляя их есть битое стекло – просто ради смеха). Я видел малиновку, дятла, сороку, и далеко-далеко, мне кажется, я слышал пение соловья, хотя и не уверен, что они поют в январе.
Потом, в том месте, где едва заметная тропа, ведущая к Дому в Лесу, встречается с основной тропой, ведущей к озеру, я услышал приближающееся тяжелое дыхание. Я спрятался между двумя раскидистыми соснами, и Фелпс пробежал мимо, прижимая к груди пакетик с орешками и банку пива. За соснами я неожиданно увидел тропу, ведущую куда-то вверх, на холм. Мне казалось, что я знаю все тропы в этой части леса. Но не эту. Питер Редмарли и Грант Бёрч снова начали играть в Британских Бульдогов, когда Том Юи ушел. И, поразмыслив, я решил, что больше не хочу подвергать себя опасности, уж лучше я пойду – разведаю, куда ведет эта тропа.
В этом лесу есть только один дом, поэтому мы и называем его Дом в Лесу. Говорят, здесь живет какая-то старуха, но я никогда ее не видел, и даже не знаю ее имени. Дома с четырьмя окнами и трубой – точь-в-точь, как детский рисунок. Кирпичный забор с меня ростом окружал дом, и еще – высокие заросли кустов. Играя в войнушку, мы старались держаться от этого дома подальше. Не потому что здесь привидения или типа того. Просто эта часть леса вообще довольно неприятное место.
Но этим утром Дом выглядел довольно тихо и, кажется, был заперт на все замки, было сложно поверить в то, что он обитаем. Плюс мой мочевой пузырь уже почти лопался, я больше не мог терпеть, и это сделало меня менее осторожным. Короче, я расположился прямо напротив замороженной стены. Я только-только написал струей свое имя на снегу, когда ржавые ворота вдруг открылись с тихим скрипом, и на пороге появилась старуха, похожая на хмурую тетку из старого черно-белого кино. Она просто стояла там и смотрела на меня.
Я перестал писать.
– О господи! Извините, – я застегнул ширинку, ожидая скандала. Если бы кто-то додумался справить нужду на наш забор, моя мама освежевала бы его на месте, а останки спрятала бы в компостной куче.
– Я не знал, что здесь кто-то… живет.
Хмурая тетка продолжала пристально смотреть на меня. Мой мочевой пузырь был опорожнен не до конца, и я чувствовал, как мое нижнее белье слегка намокло.
– Мой брат и я родились в этом доме, – сказала она. Ее шея была вялая и обвисшая, как у ящерицы. – И мы не собираемся съезжать отсюда.
– Ох… – я все еще не был уверен, будет ли она стрелять по мне. – Это хорошо.
– Какие же вы шумные!
– Прошу прощения.
– Это очень не вежливо с вашей стороны будить моего брата.
Мой язык прилип к небу.
– Это не я шумел, честное слово. Точнее – не только я.
– Бывают дни, – она смотрела на меня, не моргая, – когда мой брат любит молодежь. Но сегодня, гос-споди, вы просто вывели его из себя.
– Я же сказал – мне жаль.
– Тебе будет еще более жаль, – с отвращением сказала она, – когда мой брат доберется до тебя.
Оглушительная тишина.
– Он… он здесь? Сейчас? Я имею в виду, ваш брат?
– Он не выходит из комнаты.
– Он болен?
Она сделала вид, что не услышала меня.
– Мне надо идти домой.
– Тебе будет еще более жаль, – она издала чавкающий звук, словно втянула слюну, – когда провалишься под лед.
– Под лед? На озере? Да оно до дна промерзло.
– Вы всегда так говорите. Ральф Брэддон тоже так говорил.
– Кто это?
– Ральф Брэддон. Сын мясника.
Все это было ненормально.
– Извините, мне пора домой.
Обед - на улице Кингфишер Медоус 9, в городке Блэк Свон Грин, Ворчестершир. На столе – полуфабрикатные пироги с сыром и ветчиной, жареный картофель и брюссельская капуста. Капуста на вкус как свежая блевотина, но мама говорит, что я должен съесть пять кусочков, не выпендриваясь, или останусь без сладкого. Мама говорит, что не допустит "детских капризов" за столом. Перед Рождеством я спросил – какая связь между вкусом брюссельской капусты и "детскими капризами". "Хватит умничать", – сказала мама. Мне стоило умолкнуть, но я заметил, что отец никогда не заставляет ее есть дыню (которую она ненавидит), и она никогда не заставляет отца есть чеснок (который он ненавидит). Она взбесилась и отправила меня в комнату – подумать над своим поведением. Когда отец вернулся с работы, он прочитал мне лекцию о высокомерии.
И, разумеется, никаких карманных денег.
Так что, в общем, в этот раз я нарезал капусту на мельчайшие кусочки и залил их кетчюпом.
– Па-ап?
– Что?
– А если ты утонешь, что случится с твоим телом?
Джулия посмотрела на меня взглядом Христа, распятого на кресте.
– Тебе не кажется, что это не самая подходящая тема для застольной беседы? – Отец жевал пирог. – Почему ты спрашиваешь?
Я решил не упоминать о замерзшем озере.
– Ну, в книге "Арктическое приключение" есть сцена, там Каггс преследует Холла и Роджера Хантов – и проваливается под…
Отец вскинул руку, как бы говоря: "Хватит!"
– Ну, я думаю, что мистера Каггса съедят рыбы. Обглодают полностью.
– В Арктике есть пираньи?
– Там есть рыбы, а рыбы едят все, что могут съесть. Я тебя уверяю, если бы он упал в Темзу, его тело просто выбросило бы на берег.
Мой отвлекающий маневр удался.
– А что будет, если ты провалишься под лед? Ну, например, на озере? Что случится с телом? Оно превратится в лед?
– Пусть Оно замолчит, – простонала Джулия, – скажи ему, мам.
Мама скрутила салфетку в трубочку.
– Майкл, – сказала она, – в магазин Лоренцо Гассингтри привезли новую плитку (сестра бросила на меня победный взгляд) – Майкл?.
– Да, Хелен?
– Я подумала, что мы сможем заехать к Лоренцо Гассингтри по пути в Ворчестер. Новая кафельная плитка. Такая изысканная!
– Не сомневаюсь, что и цена у нее тоже весьма изысканная.
– У нас в любом случае есть рабочие, так почему не заставить их работать? Ты видел нашу кухню? Мне стыдно приглашать туда гостей.
– Хелен, почему…
Джулия иногда чувствует приближение ссоры даже раньше мамы с отцом.
– Можно я пойду к себе? – Встряла она.
– Милая, – мама выглядела оскорбленной, – а как же десерт?
– Я уверена, что это очень вкусно, но меня ждет Роберт Пиль (Роберт Пиль, 29 и 31-й премьер-министр Великобритании, жил в 19 веке). Нет ничего слаще гранита науки – пойду погрызу его. В любом случае, Оно испортило мой аппетит.
– Поедание шоколадок Кэдбери вместе с Кейт Алфрик, - вот что испортило твой аппетит, – огрызнулся я.
– Да? А если Оно такое умное, тогда может быть Оно ответит мне, куда пропала коробка конфет "Апельсин в шоколаде"?
– Джулия, – вздохнула мама, – мне не нравится, когда ты обзываешь Джейсона. У тебя ведь только один брат.
– И это на одного больше, чем нужно, – сказала Джулия.
– Кто из вас заходил в мой кабинет? – Вдруг, ни с того ни сего, спросил отец.
– Не я, – Джулия обернулась в дверном проеме, почуяв запах крови, – должно быть это был мой честный, очаровательный, послушный, младший брат.
Как он узнал?
– Это простой вопрос. – У отца точно были неоспоримые доказательства – они никогда не задавал праздных вопросов. Единственный взрослый, который блефует в разговоре с детьми – это наш завуч, мистер Никсон.
Карандаш! Когда Дин Моран позвонил в дверь, я должно быть оставил карандаш в точилке. Дурацкий Морон.
– Твой телефон звонил целую вечность, минут пять, честно, так что…
– У нас есть правило насчет моего кабинета? – перебил меня отец.
– Но я думал, что это что-то сверх-важное, поэтому я взял трубку, и там был к… – Палач заблокировал слово "кто-то", и мне пришлось искать новое слово, – человек на том конце…
– Мне кажется, – отцовская ладонь сказала "СТОП!" – я только что задал вопрос.
– Да, но…
– И какой был вопрос?
– "Есть ли правило насчет моего кабинета?"
– Ах, значит мне не показалось, и я действительно задал его. – Иногда слова отца похожи на ножницы – чик чик чик чик.
– Это забавно. – Вдруг сказала Джулия.
– Забавно? Разве кто-то смеется?
– Нет, пап, на следующий день после Рождества, когда вы с мамой поехали в Ворчестер, и Оно поехало с вами, телефон в твоем кабинете зазвонил. Честное слово – он звонил целую вечность. Я не могла сконцентрироваться на домашке. Чем дольше он звонил, тем страшнее становилось – мне казалось, что с вами что-то случилось, и теперь мне звонят врачи из больницы. Это сводило меня с ума. Я взяла трубку и сказала "Алло", но человек на линии ничего не сказал. И я повесила трубку.
Отец молчал, но говорить о том, что опасность миновала, было рано.
– Точь-в-точь как у меня, – добавил я. – Но я не повесил трубку сразу, потому что думал, что он меня не слышит. А у тебя на заднем плане плакал ребенок?
– Так, немедленно прекратите болтовню. Если какой-то шутник валяет дурака по телефону, я не хочу чтобы вы отвечали, не важно что вам там мерещится. Если это случится снова, просто выдерните его из розетки, понятно?
Пока мы обсуждали странные звонки, мама просто сидела там и молчала. Это было очень странно.
Отцовское "ЭТО ПОНЯТНО?" было похоже на кирпич, брошенный в окно. Мы с Джулией подпрыгнули от неожиданности.
– Да, отец.
Я, отец и мама доедали "Сахарную Ангельскую Сладость" в полнейшей тишине. Я не решался даже взглянуть на родителей. И уйти к себе в комнату я не мог – этот козырь уже использовала Джулия. Я понимал, в чем провинился я, но что случилось между отцом и мамой – почему они даже не смотрят друг на друга – я не знал. После последней ложки "Сахарной Ангельской Сладости" отец сказал:
– Это было прекрасно, Хелен, спасибо. Мы с Джейсоном помоем посуду, правда, Джейсон?
Мама лишь издала тихий "угу"-звук, и ушла к себе в комнату.
Отец мыл тарелки, беззаботно напевая что-то себе под нос. Я складывал грязные тарелки в раковину, и потом вытирал их полотенцем. Мне стоило бы помалкивать, но я подумал, что смогу как-то сгладить напряженное молчание.
– Скажи, пап, а с-соловьи (мой Палач просто обожает это слово) живут в лесу в январе? Мне кажется, я слышал сегодня одного.
Отец натирал сковороду до зеркального блеска.
– Откуда мне знать? – сказал он.
Я решил надавить. Я знал – отце на самом деле очень любит поговорить о природе и всяком таком.
– Но та птичка в больнице у дедушки. Ты говорил, что это был соловей.
– Ничего себе, и ты это запомнил? - Отец смотрел в окно, на сосульки, свисающие с кромки крыши на заднем дворе. Потом вдруг издал странный звук – словно победил в соревновании на звание "Самого Несчастного Человека в Мире"-1982.
– Повнимательней со стаканами, а то еще уронишь. – Сказал он, а потом включил радио и стал искать прогноз погоды… Температура на Британских островах сегодня опустится ниже нуля. Мотоциклисты в Шотландии и в Северной Ирландии должны быть осторожны – на дорогах будет гололед. В средней части острова ожидается вьюга.
Поднявшись к себе в комнату, я поиграл немного в "Игру жизни", но играть в одиночку было совсем не весело. Подружка Джулии, Кейт Алфрик, позвала ее к себе домой – вроде как для того, чтоб готовиться к экзаменам – но это для родителей – на самом деле они всегда просто сплетничают насчет того, кто с кем встречается, и слушают группу Police. А мои проблемы – миллиард проблем – одна за другой всплывали на поверхность, как трупы в затопленном городе. Мама и отец за обедом. Палач, мешающий мне говорить (с такими темпами мне скоро придется учить язык жестов). Гарри Дрейк и Росс Уилкокс. Они никогда особо со мной не дружили, но сегодня прямо-таки объединились против меня. Нил Вроус – тоже. И наконец, эта Хмурая Тетка в лесу не давала мне покоя. Почему?
Вот бы найти способ избавиться от всех проблем сразу, оставить их позади. На следующей неделе мне исполнится тринадцать, но тринадцать – это гораздо хуже, чем двенадцать. Джулия постоянно ноет, что ей восемнадцать, но на мой тринадцатилетний взгляд восемнадцать – это самый эпический возраст. Никакого тебе комендантского часа, в два раза больше карманных денег, и в свои восемнадцать Джулия ездит в Ночной Клуб "Tanya" в Ворчестер со своими друзьями – с тысяча и одним другом. В клубе "Tanya" самый мощный ксеноновый диско-лазер во всей Европе! Я бы все отдал, чтобы увидеть его…
Отец уехал куда-то по улице Кингфишер, один.
Мама должно быть до сих пор в своей комнате. Она все чаще запирается там.
Надеясь поднять себе настроение, я достал дедушкины часы "Омега". Недавно отец позвал меня в свой кабинет и сказал, что у него есть для меня подарок. Он хранил его, дожидаясь времени, когда я стану достаточно взрослым. Это были часы. "Омега" Seamaster de Ville. Дедушка купил их у настоящего араба в порту Аден в 1949 году (Аден находится в Арабских Эмиратах, но когда-то он принадлежал Британии). Дед всегда носил эти часы с собой, каждый день своей жизни, и даже в момент смерти они были при нем. И этот факт делает часы еще более особенными. Корпус у них серебряный и широкий, размером с монету в 50 пенни, но при этом тонкий, почти как компакт-диск. "Тонкость корпуса – это признак качественных часов, – сказал отец, серьезный как могильный камень, – это не то, что сегодняшние пластиковые поделки, которые молодежь крепит на запястье".
Я прячу "Омегу" в самом надежном месте на свете – я придумал гениальную идею. Ножом я вырезал круглое отверстие в толще страниц в одной идиотской книге под названием "Строительные наборы для мальчиков". Эти "Строительные наборы для мальчиков" стоят в моем книжном шкафу, бок о бок с реальными книгами. Джулия часто роется в моих вещах, но еще ни разу не нашла заначку. Я это точно знаю, потому что я всегда оставляю монетку на этой книге. Плюс, если б Джулия нашла ее, она бы по-любому скопировала мою гениальную идею. А я проверял ее книжный шкаф – и там нет ни одной книги-заначки, как у меня.
За окном я увидел незнакомую машину. Небесно-голубой "Фольцваген" Джетта медленно катил по району, как если бы водитель разглядывал номера домов. Остановившись возле нашего дома, водитель, женщина, развернула автомобиль и укатила в сторону улицы Кингфишер. Мне следовало бы запомнить номер машины на случай, если что-нибудь странное случится в нашем районе в ближайшее время…
Дедушка умер недавно, я мало что помню о нем – и тем не менее… нарисованные мелом дорожки для моих игрушечных машинок на заднем дворе его дома. Телешоу "Предвестники бури", мы смотрели их в его бунгало в Грандж-овер-Сэндс и пили этот странный напиток – из одуванчиков и лопухов.
Я завел "Омегу" и установил время на пол четвертого.
Мой Нерожденный Брат Близнец пробормотал, Иди на озеро.
Огромный старый пень охранял узкую лесную дорожку, ведущую к озеру. На пне сидел Хлюпик. Его настоящее имя Марвин Хилл, но однажды в раздевалке перед физкультурой он снял штаны, и мы увидели, что он носит пеленки. Ему было лет девять. Грант Бёрч назвал его Хлюпиком, и с тех пор уже, кажется, никто и никогда больше не называл его по имени. Легче провести пересадку глазных яблок, чем избавиться от прозвища.
Ну, в общем, Хлюпик прижимал к груди что-то пушистое и лунно-серое.
– Я нашел – значит мое.
– Что там у тебя?
Хлюпик оскалился, обнажив коричневые зубы.
– Не покажу!
– Да ладно тебе! Мне-то ты можешь показать.
– КитКат, – пробормотал он.
– Шоколадка?
Хлюпик приоткрыл объятия, и я увидел голову котенка.
– Котеночек, – сказал он, - я нашел его – значит он мой!
– Ух ты! А где ты его нашел?
– Возле озера. Я пришел туда сегодня утром раньше всех, и спрятал котенка, пока мы играли в Британских Бульдогов. Спрятал в коробке.
– Почему ты не показал его нам?
– Бёрч и Суинярд и Рэдмарли и остальные сволочуги отобрали бы его! А это я его нашел – значит он мой. Я спрятал его. И теперь вернулся за ним.
Кто его поймет – этого Хлюпика?
– Он тихий, а?
Он держал котенка как младенца.
– Можно я подержу, Марв? – Спросил я.
– Хорошо, только никому ни слова об этом, – Хлюпик бросил на меня подозрительный взгляд, – можешь подержать, только сними перчатки. Они колючие.