Отец приезжал вчера, чтобы забрать свои вещи. Мама упаковала их в черные мусорные пакеты, потому что все чемоданы были заняты ее вещами. Они с Джулией уехали в галерею в Челтенгэм, а я сидел в своей комнате на сундуке и смотрел сериал "Счастливые дни", когда за окном вдруг послышался звук – неизвестная машина парковалась у нас во дворе. Я выглянул из окна в зале и увидел небесно-голубой "Фольцваген" Джетта. Отец вышел из машины – со стороны пассажирского сидения.
В последний раз я видел его в ту ночь, когда целовался с Холли Деблин, и когда он сказал мне, что они с мамой расстаются. Это было две недели назад. Мы, конечно, еще говорили с ним по телефону в Рождественскую ночь (Рождество мы праздновали в гостях у тети Эллис), но это было ужасно, ужасно, ужасно. Что я должен был ему сказать? "Спасибо за конструктор и за пластинку Жана-Мишеля Жарра"? (именно это я и сказал) Они уже давно не общаются, и мама даже не спросила меня, о чем мы с ним говорили.
Когда я увидел небесно-голубой "Фольцваген" Джетта, Червяк внутри меня зашипел: беги! Прячься!
– Привет, пап.
– Ох! – Сложно описать выражение его лица в тот момент: он был похож на альпиниста, который видит, как рвется его страховочный трос. – Джейсон, я надеялся, что… – он хотел сказать "надеялся, что никого не будет дома", но изменил фразу на: – я не знал, что кто-то дома.
– Я услышал машину (это было и так понятно). Мама на работе (он и так это знал).
– Она собрала мои вещи. Я приехал забрать их.
– Да. Она сказала.
Лунно-серый кот пробрался в гараж и теперь спал на мешке с картошкой.
– Ну, как там Джулия? – Спросил отец.
На самом деле он хотел спросить: "Джулия ненавидит меня?" Но даже Джулия не смогла бы ответить на этот вопрос.
– Она… в порядке.
– Хорошо. Хорошо. Передай ей от меня привет.
– Хорошо. (почему бы тебе самому не передать ей привет от себя?) Как провел Рождество?
– О… неплохо. В тишине. – Отец увидел гору мусорных пакетов. – Ох, это ужасно. Хотя я вполне понимаю, почему она сделала это. А ты сам – как провел Рождество?
– Мое Рождество тоже было ужасным. Ты отращиваешь бороду?
– Нет, я просто не… а может и отращиваю. Я не знаю. Как там родня в Ричмонде? Нормально?
– Тетя Эллис говорит, что все это к лучшему, потому что… ну, ты знаешь.
– Да, конечно.
– Алекс просто играл в свой ВВС компьютер. Хьюго такой же слащавый, как всегда. Найджел любит решать квадратные уравнения. Дядя Брайан… – Я не мог закончить предложение, и отец сделал это за меня:
– … напился и говорил про меня гадости?
– Мне иногда кажется, что дядя Брайан идиот.
– Ну, он может вести себя, как идиот. – Что-то изменилось в его лице. Он выглядел опустошенным и несчастным, но при этом умиротворенным. – Это нормально – люди иногда делают поступки, которые для них нехарактерны. Не нужно судить так строго. Иногда ты просто не видишь всей картины, поэтому делаешь ложные выводы. Понимаешь?
О да, я отлично тебя понимаю.
Меня мучило одно противоречивое чувство: я пытался быть дружелюбным с отцом, и мне казалось, что тем самым я предаю мать. Они могут бесконечно повторять "мы оба до сих пор любим тебя", но от этого не легче. Мне все равно приходится выбирать – чью сторону занять, кому оказывать поддержку.
Я видел силуэт внутри "Фольцвагена"
– Она… – я не знал, как назвать ее.
– Синтия подвезла меня, да. Она хотела бы познакомиться, если (бешеный органист вдарил сразу по всем моим нервным окончаниям, как по клавишам)… если, конечно, ты не против. – В его голосе появилась мольба. – Ты ведь не против?
– Нет, (я был против) я не против.
На улице моросил дождь – капли такие мелкие, что они, казалось, не падают, а просто висят в воздухе. Я шел к "Фольцвагену", и Синтия открыла дверь. Она не была похожа ни на секс-бомбу с большими сиськами ни на злобную ведьму. Обычная серая мышь, простая и невзрачная. Русые волосы до плеч, карие глаза. Она совсем не выглядела как мачеха.
– Привет, Джейсон. – Женщина, с которой мой отец проводил больше времени, чем с моей матерью, она смотрела на меня так, словно я направил на нее пистолет. – Я Синтия.
– Здрасте. Я Джейсон. – Это было очень, очень, очень странно. Никто из нас не протянул руку. На заднем стекле ее автомобиля я увидел наклейку "В МАШИНЕ МАЛЕНЬКИЙ РЕБЕНОК". – У вас есть ребенок?
– Да, Милли уже почти научилась ходить. – Если б вы слышали ее голос, вы бы точно решили, что мамин голос звучит гораздо более женственно. – Камилла. Милли. Ее отец – мой бывший муж – был уже… я имею в виду, он уже не живет с нами.
– Угу.
Отец стоял в своем бывшем гараже и наблюдал за тем, как его сын общается с его будущей женой.
– Ну, – Синтия страдальчески улыбнулась. – Ты можешь приезжать к нам в гости, когда захочешь, Джейсон. Между Оксфордом и Челтенгэмом все время ездят поезда. – Голос Синтии гораздо тише, чем голос мамы. – Твой отец был бы очень рад видеть тебя иногда. Правда, очень рад. И я – тоже. Мы живем в большом старом доме. У нас там даже есть ручей на заднем дворе. У тебя там будет собственная… (она хотела сказать "собственная комната", но осеклась). Мы всегда будем рады тебе.
Я кивнул, потому что не знал, что сказать.
– В любое время. – Синтия посмотрела на отца.
– А как… – я начал говорить, испугавшись собственного молчания.
– Если ты… – она заговорила в ту же секунду.
– Извините, продолжайте.
– Нет, ты что-то хотел сказать.
– Как давно (ни один взрослый никогда не давал мне права говорить первым) вы знаете папу? – Я хотел разрядить обстановку, но мой вопрос прозвучал так, словно я из гестапо, а она – у меня на допросе.
– Мы выросли вместе, – Синтия тщательно выбирала слова, чтобы ответ не звучал двусмысленно, – в Дэрбишире.
То есть Синтию он знает гораздо дольше, чем маму. И вот вопрос: если бы отец женился на Синтии, а не на маме, и у них родился бы сын, это был бы я? Или совершенно другой мальчик? Или я – но лишь наполовину?
Все эти Нерожденные Братья Близнецы – они меня пугают.
Я смотрел на озеро в лесу и вспоминал, как ровно год назад мы играли здесь в Британских Бульдогов. Двадцать или тридцать пацанов скользили по льду и вопили. Том Юи прервал нашу игру, появившись здесь на своем "Сузуки". Он сидел на этой самой лавочке. А сейчас он лежит на кладбище, там, на островах, где даже не растут деревья, и где никто не слышал о прошлом январе. А его сломанный мотоцикл был разобран на запчасти, для починки других мотоциклов "Сузуки". Мир не позволяет вещам просто быть. Всегда есть начало и конец. Листья опадают с плачущих ив и тонут в озере и превращаются в ил. Какой во всем этом смысл? Мои мать и отец полюбили друг друга, у них появилась Джулия, появился я. А потом они разлюбили друг друга, Джулия уехала в Эдинбург, мама – в Челтенгэм, отец – в Оксфорд, к Синтии. Мир всегда разрушает то, что создает.
Но кто сказал, что в мире есть смысл?
Я уснул, и мне снился поплавок. Оранжевый, он болтался в глянцевой воде, совсем недалеко от берега. Рядом со мной на лавочке сидел Хлюпик с удочкой в руках. Этот Хлюпик из сна был удивительно реален, я видел каждую деталь, даже чувствовал запах – и только тут я понял, что, наверно, и не сплю.
– Как жизнь, Марвин? Мне тут снилось…
– Вставай вставай штанишки надевай.
– … что-то. Давно ты здесь сидишь?
– Вставай вставай штанишки надевай.
Мои "Касио" показывали, что я проспал всего десять минут.
– Должно быть…
– Скоро снег пойдет. Завалит все. Школьный автобус застрянет.
Я потянулся, захрустел косточками.
– А почему ты не смотришь "Лунного гонщика"?
Хлюпик с сочувствием глянул на меня, так, словно я – сертифицированный деревенский идиот.
– Потому что здесь нет телека, я на рыбалке вообще-то. Пришел посмотреть на лебедя.
– В Блэк Свон Грин нет лебедей, Марвин. В этом вся шутка.
– Дурацкие яйца! – Хлюпик сунул руку в штаны и стал чесать мошонку. – Дурацкие яйца!
Малиновка подлетела к кусту и села на ветку так, словно позировала для рождественской открытки.
– Итак, если не секрет, Марв, сколько щук ты уже поймал?
– О чем ты говоришь, я не ловлю сук, я ловлю рыбу.
– Оу.
Хлюпик, щурясь, смотрел на меня.
– Однажды я поймал огромного толстого карпа. Поджарил гада на палке, дома, на заднем дворе. Глаза – вот самая вкусная часть рыбы. Это было прошлой весной. Или позапрошлой. Или позапозапрошлой.
Звук сирены донесся до нас, приглушенный лесом.
– Что там случилось, как ты думаешь? – Спросил я у Хлюпика. – Кто-то умирает?
– Дебби Кромби везут в больницу. Ее ребенок скоро вылезет наружу.
Грачи кар… кар… каркали, их карканье было похоже на ворчанье старика, забывшего, зачем он поднялся по лестнице.
– Я уезжаю из Блэк Свон Грин сегодня.
– Что ж, увидимся еще.
– Нет, скорее всего не увидимся.
Хлюпик приподнял ногу и пернул так громко, что малиновка сорвалась с куста и в ужасе полетела прочь.
Оранжевый поплавок был неподвижен.
– Помнишь, в прошлом году ты нашел тут мертвого котенка?
– Я не люблю "Кит-Кат". Только "Киндер сюрприз" и "Твикс".
Оранжевый поплавок был неподвижен.
– Хочешь мармеладу?
– Нет. – Он взял у меня пакет с мармеладом и сунул себе в карман. – Не ошобенно.
Что бы это ни было, оно пролетело над нами так низко, что, я, наверно мог бы коснуться его кончиками пальцев, если б не был так напуган. Сначала я даже не понял, что это было. Дельтаплан… мой мозг пытался ухватить форму этой штуки, "Конкорд"…
… ангел-мутант, упавший с небес на землю…
Лебедь скользил по воздуху и замедлялся, готовясь встретить свое отражение.
Отражение скользило по водной глади и замедлялось, готовясь встретить лебедя.
Перед тем, как сесть на воду, гигантская птица раскинула огромные крылья и стала как-то неуклюже, как мультяшка, перебирать неловкими, перепончатыми лапками по поверхности. Она замедлилась и, наконец, белым животом упала на воду. Утки крякали, словно посмеивались над лебедем, но лебедь был сам по себе – он замечал только то, что хотел замечать. Он вытянул шею, словно разминаясь, совсем как мой отец после долгой поездки.
Если бы лебедей не существовало, их стоило бы придумать.
Я выпрямился и убрал руки от головы, постепенно приходя в себя после приступа паники. Хлюпик даже глазом не моргнул.
Оранжевый поплавок запрыгал на поверхности воды – плывущий лебедь создавал небольшие волны.
– Да, Марвин, – сказала я, – ты был прав.
С Хлюпиком никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
Заросли дикого кустарника, окружавшие Дом в Лесу, были спилены. Спиленные ветки аккуратной кучкой лежали на газоне. Входная дверь была приоткрыта, и изнутри доносился грохот какого-то рабочего инструмента. Потом инструмент замолчал, и я услышал голос комментатора – он говорил о футбольном матче "Ноттингэм Форрест" против "Вэст Бромвича". Затем снова – грохот.
Двор был полностью очищен от деревьев и кустов.
– Здесь кто-нибудь есть?
Грохот продолжался.
– Ау-у?
Внутри, в прихожей, я увидел мужчину – примерно одного возраста с моим отцом, только гораздо более шипрокоплечий и мускулистый – в одной руке он держал кувалду, в другой – зубило.
– М-гу я чем-то п-мочь тебе, сынок?
– Я… я не хотел… беспокоить вас.
Строитель жестом показал "погоди секунду" и вырубил радио.
– Простите. – Сказал я.
– Да без проблем. Р-бята Клаффа с-годня в ударе, они из нас катлету сделают. Мне прямо больно слушать. (*Брайан Клаф – один из самых выдающихся футболистов и тренеров в истории Англии. В 1983 году работал тренером футбольного клуба "Ноттингэм Форрест*) – У него был какой-то совсем инопланетный акцент. – Кр-ме того, с-час как раз самое время для передышки. Я уже запарился возиться с этой гидроизоляцией. Это, к-нечно, ужасно глупо – браться за эт дело в од-ночку. – Он сел на нижнюю ступеньку лестницы, открыл термос и налил себе кофе. – Так чем я могу тебе помочь?
– Здесь… здесь ведь живет одна женщина.
– Мья теща? Миссис Греттон?
– Она старая. Черная одежда. Белые волосы.
– Да, эт она. Похожа на бабушку из "Семейки Адамс", да?
– Типа того.
– Она пеерехала к нам, мы выделили ей комнатку. Это недалеко отсюда. Ты знаком с ней?
– Я (Палач задушил слово "знаю")… я понимаю, что это звучит странно, но ровно год назад я повредил лодыжку. На замерзшем озере. Было поздно. Я прихромал сюда и постучал в дверь.
– Так, значит, это был ты? – На лице строителя появилось удивление. – Она починила тебя с помощью компресса из припарки, верно?
– Да, верно. Это действительно помогло.
– Да, она это умеет! Пару лет назад она сделала то же самое с моим запястьем. Это было удивительно. Но мы с моей женой были уверены, что она тебя придумала.
– Придумала меня?
– Она и до инсульта была чуть-чуть… ну, не в ладах с реальностью. Мы думали, ты – одна из ее фантазий. – Он изобразил замогильный голос, словно из фильма ужасов. – Мальчики-утопленники, с озера.
– Ох. Ну. Когда я уходил, она спала…
– Это так на нее п-хоже! Готов п-спорить, она заперла дверь на ключ, а?
– Вообще-то, да, действительно заперла. А я ведь так и не поблагодарил ее за то, что она вылечила мою лодыжку.
– Можешь поблагодарить ее прямо сейчас. – Строитель осторожно выпил кофе из чашки, стараясь не обжечься. – Правда нет никаких гарантий, что она вспомнит тебя, или заговорит с тобой, но сегодня она в хорошем настроении. Видишь это желтое здание, за деревьями? Это мы.
– Но… я думал, что здесь, в этом лесу только один дом.
– Здесь? Ха! Это не такой уж и большой лес, сынок. От Пиг Лэйн до карьера. Ну, того, где цыгане жили этой осенью. Два или три футбольных поля. Это тебе не Амазонский и не Шервудский лес.
– Есть один мальчишка, Росс Уилкокс. Он был там, на озере, в прошлом году, когда мы с вами впервые встретились…
Лица старых людей похожи на кукольные лица, а их кожа – тонкая и полупрозрачная.
В комнате щелкнул термостат, и включился-загудел обогреватель.
– Там, там, – бормотала миссис Греттон, – там, там…
– Я никому об этом не рассказывал. Даже Дину, моему лучшему другу.
В желтой комнате пахло сдобой, сыростью и скукой.
– На ноябрьской ярмарке я нашел его бумажник. Там была целая куча денег. Серьезно, куча! Я знал, что это его бумажник, там было его фото. Вы должны знать, что Уилкокс издевался надо мной весь прошлый год. Он вел себя очень мерзко, как настоящий садист. Поэтому я решил оставить бумажник себе.
– Так оно и бывает… – бормотала миссис Греттон, – так оно и бывает…
– Уилкокс был в бешенстве. Но те деньги принадлежали не ему, это были деньги его отца, а отец у него – настоящий психопат. Когда Уилкокс понял, что потерял бумажник, он вспылил и поссорился со своей девушкой. И поэтому она связалась с Грантом Берчем. И поэтому Росс Уилкокс украл у Берча мотоцикл. Его занесло на перекрестке, он упал с него. И потерял… – я прошептал, – полноги. Ногу. Понимаете? Это была моя вина. Если б я сразу отдал ему его бумажник, он бы сейчас ходил на двух ногах. Когда год назад я подвернул свою ногу и прихромал к вам, это было ужасно. Но Росс Уилкокс… его нога теперь… это обрубок.
– Время спать… – бормотала миссис Греттон. – Время спать…
Из окна я видел задний двор и дом, в котором живет семья строителя. Крокодилоподобная собака вразвалочку шла по двору, сжимая в зубах красный лифчик. Мне казалось, она ухмыляется.
– Зигги! Зигги! – Великанша, тяжело дыша, бежала за ней. – Отдай немедленно!
– Зигги! Зигги! – Двое детей бежали за великаншей. – Отдай немедленно!
Интересно: сохранился ли еще разум миссис Греттон внутри этой дряхлой старухи? Понимает ли она, о чем я говорю? Осуждает ли меня?
– Иногда мне хочется вотнкуть копье себе в висок, только чтобы перестать чувствовать себя виноватым. Но потом я думаю: "если бы Уилкокс не был таким уродом, я бы сразу отдал ему бумажник. Любому другому мальчишке, ну, кроме Нила Броуса, наверно, я бы сразу сказал: "эй, придурок, держи, и больше не теряй". Так что... Уилкокс, наверно, тоже виноват. Ведь если все последствия всех наших поступков – это наша вина, тогда нам лучше вообще не выходить из дома, верно? Потому что тогда кого угодно можно обвинить в чем угодно. Поэтому, я думаю, что история с Уилкоксом – это не моя вина. И в тоже время – моя. И в то же время – не моя.
– Полно здесь… – бормотала миссис Греттон. – Полно здесь…
Великанша тянула за один конец лифчика, Зигги – за другой.
Дети визжали от восторга.
Пока я говорил с миссис Греттон, я не заикнулся ни разу. Я думаю, что мое заикание не зависит от Палача. Оно зависит от людей. От их ожиданий. Возможно, поэтому я без проблем могу читать книги вслух, когда нахожусь в пустой комнате, я могу говорить с лошадью, с собакой или с самим собой (или с миссис Греттон, которая, возможно, и слышит сейчас чей-то голос – но не мой). Когда я говорю с человеком, время меняется – оно становится похоже на горящий фитиль динамитной шашки, как мультике "Том и Джерри". И если я не успеваю выговорить слово до того, как фитиль догорит, – динамит взрывается! Возможно, мое заикание вызвано именно этим – страхом перед горящим фитилем, который все короче и короче – и издает этот ужасный звук ссссссссс. Возможно, мне когда-нибудь удастся сделать этот фитиль бесконечно длинным, настолько длинным, что динамит никогда не взорвется. Но как?
А очень просто: нужно перестать бояться. Если собеседник ждет ответа, то пусть. Пусть ждет. Две секунды? Две минуты? Нет, два года. Сейчас, когда я сидел в комнате миссис Греттон, это было очевидно. Если я смогу научить себя не беспокоиться о том, что обо мне думают другие – тогда Палач, наконец, уберет свои пальцы от моих губ.
Термостат щелкнул, и обогреватель перестал жужжать.
– Возьми навсегда… – бормотала миссис Греттон. – Возьми навсегда…
Строитель – его звали Джо – постучал в дверь.
– Как у вас там дела? Все нормально?
Я спрятал за пазуху черно-белое фото с изображением подводной лодки, пришвартованной в арктическом порту. Вся команда стоит на палубе и салютует. У старых людей всегда только старые фотографии. Я застегнул свою черную куртку.
– Это ее брат, Лоу. – Сказал Джо. – Первый ряд, крайний справа. – Его палец с посиневшим, отбитым ногтем остановился рядом с лицом на фото. – Вот он. – Лоу был почти неразличим, лишь тень от носа на лице.
– Брат? – Это было мне знакомо. – Миссис Греттон говорила, чтоб я не будил ее брата.
– Что, сейчас?
– Нет, в прошлом январе.
– Тебе бы вряд ли удалось его разбудить. Немецкий эсминец потопил его подлодку в 1941, рядом с Оркнейскими островами. Она, – Джо кивнул на миссис Греттон, – так и не смогла смириться с этим, бедняжка.
– Господи. Это, наверно, было ужасно.