- О, тогда мы весь день будем играть с тобой вдвоем!
- Меня тоже не будет.
- Ты уезжаешь? Когда?
- Скоро.
- Зачем?
А в самом деле, зачем? Но как объяснить пятилетнему человеку, что два-три часа в атмосфере этого дома для его отца невыносимы? Слишком о многом напоминает ему здешняя обстановка.
Экономка тоже была удивлена. Спускавшаяся по лестнице горничная спросила:
- Внести чемоданы, месье?
- Я ничего не взял с собой, Ольга.
Зазвонил колокол. Об оконное стекло, звеня, билась оса. Он и забыл, что на свете есть осы.
Обедать сели втроем: он, Патрик и мадемуазель Жак. Овальный стол был украшен синей фаянсовой вазой с большим букетом цветов.
- Ты не взял филе, папа.
- Сейчас возьму, я задумался.
- Что с тобой, ты устал?
- Да, было много работы.
Он не солгал, работы было много. Грязной работы. Той, какую обычно человек проделывает лишь раз в жизни: нисхождение в глубины своего "я". Он соскреб с себя оболочку, соскреб все, до самого нутра, до сердцевины, так что кровь выступила. Теперь это уже позади. Раны не кровоточат. Но можно ли от него требовать, чтобы он стал прежним человеком?
Минна не догадалась, что сегодня утром ей выпало на долю соприкоснуться с чем-то таким, что ей наверняка никогда больше не доведется испытать.
Но и здесь, дома, никто об этом не догадывается: ни Патрик, ни няня, ни Лулу…
Ален ел, улыбался сыну.
- Мусик, можно налить мне в воду капельку вина?
- Завтра. Ты же знаешь - вино только по воскресеньям.
- Но завтра не будет папы.
Мадемуазель Жак вопросительно посмотрела на Алена и налила Патрику в стакан несколько капель вина.
Завтрак тянулся бесконечно. Окно было раскрыто. Слышалось пение птиц. Иногда в комнату залетали мухи, кружили над столом и стремительно уносились в открытое окно, навстречу солнцу.
- Подать кофе в салон?
Салон. Холл. Будто никогда и не было слова гостиная.
Ален прошел туда, сел в кресло, обитое коричневой кожей. Он увидел, что капот "ягуара" жарится на солнце, но не было душевных сил подняться и отвести машину в тень.
- Пойду посмотрю, позавтракал ли Фердинанд. Он обещал сделать мне лук.
Мадемуазель Жак не знала, уйти ей или остаться.
- У вас будут какие-нибудь распоряжения, месье Ален?
Он долго думал.
- Нет, пожалуй, никаких.
- Если позволите, я пойду посмотрю, что делает Патрик.
Ален допил кофе, поднялся по лестнице и обошел все комнаты второго этажа. Потолки были низкие, обстановка почти вся в деревенском стиле. Грубая крестьянская мебель. Но в целом все выглядело весело и просто.
Нарочито просто. Поддельная, фальшивая простота. Чтобы гости, приглашенные на уик-энд, ахали и удивлялись. Таким же поддельным, фальшивым был интимно-вкрадчивый тон журнала "Ты".
И таким же фальшивым был… Ни к чему! Слишком поздно! А может быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не почувствовал.
Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.
К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал его.
- А на будущей неделе ты приедешь с мамой?
- Наверно.
Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.
Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.
- Вы уже уезжаете, месье Ален?
- Дела, Фердинанд.
- Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж немного фруктов?
- Нет, спасибо.
Ален пошел попрощаться с Лулу.
- Кто бы мог подумать, месье Ален! - соболезнующе затараторила она, утирая глаза краем передника. - Женщина - такая…
Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы "Монахиня".
VIII
А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной - все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера и только потому, что случай привел ее к нему в дом.
Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае, менее значительная, чем это воображает Минна.
Времени в запасе оставалось еще много. Он пробыл на вилле меньше, чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд - а он хотел уехать спокойно и никого не удивляя - походил на бегство.
Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых бистро, где виски, конечно, не подавали.
Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц, пока не заметил дорожный знак и надпись: "Шартр".
Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил туристский мотель. Его вывеска изображала стоящую на газоне старую коляску. Раз мотель - значит, непременно есть и бар.
Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со скачек.
- Двойное…
Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил бутылку "Джонни Уокер". Не он один употребляет этот термин. Двойной скоч, двойное виски, двойное… От одних этих слов его мутило.
- Неплохая погодка для автомобильной прогулки.
Он рассеянно буркнул "да". Плевать ему на погоду.
К его программе она отношения не имеет. Он едет не на парад.
- Еще раз двойное!
- Кажется, вы у нас бывали.
Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография напечатана на первых страницах газет.
- Счастливо оставаться!
- До скорого!
Наверно, "ягуар" вызывал зависть. Ален снова дал полную скорость, хотя дорога не была приспособлена для такой езды. На двух поворотах он чуть не перевернулся.
Вот и Шартр. Прекрасно. Он знал знаменитые витражи Шартрского собора, но особенно запомнил ресторан с уютным баром на углу одной улицы. Разыскать его не стоило труда.
- Двойной скоч!
Кажется, пошло веселей. Алкоголь делал свое дело. Ален вновь пришел в свое обычное приподнятое состояние. По всегдашней манере ошарашивать людей, он решил подшутить над барменом, но шутка обернулась против него самого.
- Помнится, вы тут работали уже два года назад? А?
- Нет, месье, я поступил сюда в прошлом месяце.
- Где же вы жили раньше?
- В Лугано.
Ален никогда не бывал в Лугано. Промах! Ну и начхать! Не имеет он, что ли, права промахнуться?
Ален ехал вперед, смотрел на встречные машины, на водителей, крутивших с серьезным видом баранку.
А он всю жизнь поступал как раз наоборот, делал все с самым несерьезным видом, и люди верили, что он и вправду таков.
Глядя на его развязность, никто не заподозрил бы в нем робкого мальчика, изображающего из себя отважного индейца.
А между тем он был подвержен таким же страхам, что и его ближние. Иногда он даже бывал трусливей их. Например, не решался смотреть людям прямо в глаза. И чтобы побороть робость, он небрежно бросал им:
"Привет, заинька!"
Или:
"Ах ты глупышка!"
Это помогало. А они - они покорно терпели. Но в действительности освобождало ли это его от страхов, давало ли подлинную уверенность в себе?
Нет, он мало выпил. Сейчас, проезжая Сен-Клу, он снова сделает остановку. Там большое кабаре, где по субботним вечерам играет оркестр и можно потанцевать. Как-то он провел там субботу с одной из своих машинисток. Воспользовался отъездом Мур-Мур в Амстердам: она отправилась туда брать интервью. У какого-то американского ученого, если память ему не изменяет.
А с машинисточкой они устроились на берегу Сены и занялись любовью прямо на траве.
Не они первые изобрели этот способ. Ален не боялся женщин, до этого не доходило. Но он преклонялся перед ними. Так было с детства, с первых прочитанных книг. В душе он ставил женщин на пьедестал, смотрел на них снизу вверх.
И чтобы победить в себе это, он задирал им юбки и подминал их под себя. Пьедесталы летели к черту.
Ален снова очутился на Западной автостраде, доехал до Сен-Клу, не пропуская по дороге ни одного кабачка. Пейзаж изменился. Вид домов тоже. Но бары были повсюду.
- Двойное виски!
Все же виски действовало медленней, чем это было третьего дня. Он сохранял хладнокровие, помнил советы комиссара Руманя. Он дал комиссару слово. Симпатяга этот комиссар, свой в доску. И он многое понял, даже слишком. Да, быть бы таким человеком, как комиссар Румань…
Положительным, крепко стоящим на ногах человеком, который не нуждается в…
Слишком поздно! Он по уши в дерьме!
- Сколько с меня?
Ну и занудливое же это дело! Однако решение, принятое вчера вечером, было непоколебимо. Он рассчитал всю программу до мелочей и ничего в ней не изменит.
Чепуха! Он вдруг понял, что досадовать сейчас на что бы то ни было нелепо. Образы пережитого отступили куда-то вдаль. Лица знакомых людей стерлись и расплылись. Он с трудом вспоминал их черты.
Елисейские Поля! Взгляд Алена проник в глубь улицы Мариньян, задержался на фасаде здания, на котором каждый вечер вспыхивало огнем огромное "Ты".
Он поставил машину на Биржевой площади. Зашел в бистро. Здесь часто бывали журналисты: в квартале расположены редакции многих газет. Иногда и он забегал сюда закусить.
- Красного, сынок!
Молоденький официант в синем переднике, видимо, еще не помнил постоянных клиентов в лицо. Алена он явно забыл, хотя тот заходил сюда совсем недавно.
- Еще стаканчик!
Терпкое красное вино. Это в программу не входило. Нет, надо быть точным.
- Сколько с меня?
Он ничего против них не имел, ни против одной, ни против другой. Мур-Мур шла за ним, пока могла. Может быть, она верила в него, думала, что она ему необходима? Не все ли равно!
Просто ей надоело быть Мур-Мур, вечно плыть в его фарватере. Ей тоже захотелось играть первую роль.
Первую роль! Смехота.
В старое здание на улице Монмартр Ален вошел, как к себе домой. На лестнице с выщербленными ступеньками валялись окурки. С той поры, когда он бывал здесь, стены ни разу не перекрашивались. На дверях висели все те же эмалевые таблички. Исчезла только одна - на двери, за которой помещалась редакция еженедельничка, где он сотрудничал. Собственно, не исчезла, вместо старой появилась новая:
АДА
Искусственные цветы
А может, это всего только камуфляж и на самом деле там не цветы, а дом свиданий? Возможно, эта Ада изготовляет заодно и траурные венки? Отлично моющиеся, не боящиеся дождя венки из пластмассы.
Еще два этажа. Алену стало жарко. Наконец он вошел в коридор. На третьей двери слева была прибита не эмалевая табличка, а визитная карточка, обернутая в целлофан:
ЖЮЛЬЕН БУР
Фотограф-художник
Фотограф-художник! Только и всего. В замке торчал ключ. Ален открыл дверь и оказался в довольно просторном салоне. Повсюду стояли юпитеры. Над дверью в соседнюю комнату горела красная лампочка. Мужской голос крикнул:
- Не открывай. Я сейчас выйду.
Это был голос Бура. Кого он ждал? Может быть, комиссар предупредил его о приходе Алена?
В углу, установленный на четырех деревянных обрубках, помещался пружинный матрас, покрытый марокканским ковром. Он служил хозяину одновременно диваном и кроватью. Ален толкнул вторую дверь. Она вела в крохотную туалетную комнату с сидячей ванной. От времени под кранами образовались ржавые борозды.
Он прикрыл дверь, обернулся и оказался лицом к лицу с Буром. Фотограф был в жилете, без галстука. Он застыл на месте и побледнел, как мертвец.
- Не волнуйся, глупыш!
Бур оглянулся на дверь, словно намеревался бежать.
- Садись. Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.
Почему вчера вечером ему казалось, что этот визит так уж необходим? Видеть жалкого, до смерти перепуганного Бура не доставило ему ни малейшего удовольствия. Так же равнодушно смотрел он и на диван, на котором поочередно валялись его жена и свояченица. Он попытался представить себе рядом с ними голого Бура. Но даже и тут ничего не шевельнулось в его душе.
- Клянусь вам, патрон…
О господи! Да плевать мне на это на все! Просто захотелось посмотреть, где ты живешь и на тебя заодно. И вот смотрю и думаю: пожалуй, ты прав, что не следишь за собой. Наверно, есть женщины, которым это нравится.
Он закурил сигарету, подошел к окну и посмотрел на двор, загроможденный ручными тачками. Вероятно, это был один из немногих парижских дворов, где вместо машин стояли ручные тачки.
- Ты ждешь кого-нибудь?
- Должна прийти натурщица.
Ален вглядывался в Бура. Непривычно так внимательно рассматривать человека, от которого тебе ничего не требуется, о котором ты даже не собираешься составить мнение. Так рассматривают какое-нибудь животное. Видишь, как оно дышит, как косит на тебя настороженными глазками. Отмечаешь, что губы у него тревожно дергаются, а над верхней губой от страха проступил пот.
- Сфотографируй меня, а?
Это тоже не входило в программу. Случайно промелькнувшая мысль.
- Зачем? Вы не шутите?..
- Какие могут быть шутки.
- Сделать портрет?
- Можно и портрет.
Бур встал, нетвердыми шагами подошел к одному из юпитеров и включил его. Повернулся и двинулся к стоявшему в углу аппарату на штативе. По тому, как он втянул голову в плечи, было видно, что он ждет выстрела или удара ножом в спину.
Ален сидел не шевелясь.
- Анфас?
- Все равно.
Бур навел аппарат. Его пальцы дрожали.
- А Мур-Мур ты снимал?
- Нет, честное слово. Клянусь вам!
- Что за привычка клясться по любому поводу! Сказал "нет" - и баста. И тебе ни разу не захотелось снять ее голой? У тебя на диване?
- Что вы!
- А Адриену?
- Адриена сама меня попросила.
- И ты ее снимал?
- Да.
- Пленка сохранилась?
- Нет. Она ее уничтожила. Она только хотела посмотреть, как это выглядит.
- А в какой позе ты ее снял?
- В разных.
Ален услышал, как щелкнул затвор.
- Второй раз не надо?
- Нет. Выйдет хорошо.
- У тебя есть виски?
- Осталось только немного вина.
Ален еще раз пристально посмотрел на Бура, глаза в глаза.
- Прощай!
Что ему было здесь нужно? Чего он ждал от этой встречи? Помощник комиссара зря опасался. Все обошлось самым лучшим образом. В Алене ничто не возмутилось при виде соперника. По совести говоря, во всей этой истории Бур ни при чем, ему выпала случайная роль.
Где же машина? Ален искал ее на улице, потом вспомнил, что оставил "ягуар" на Биржевой площади.
Теперь торопиться больше некуда. Времени - пропасть. Надо только найти побольше приятных баров. Желательно таких, где его не знают. Говорить с людьми не хотелось.
Надоедало лишь отыскивать всякий раз стоянку для машины. Не отыскав стоянки, нельзя попасть в бар. Ну и ну!
Ален ехал по улице Фобур-Монмартр. Нет, на площадь Клиши он не завернет. С этим покончено, как и с "Монахиней". Он последователен.
Он очутился на площади Мадлен. Какой-то бар с девицами, поджидающими клиентов. Девицы его не интересовали.
- Двойное виски!
Красотки подмигивали ему, а он смотрел на них, как недавно смотрел на Бура, будто это не люди, а рыбы или кролики, в общем, всего-навсего какие-то живые твари, которые двигаются и дышат. Правда, когда смотришь, как они дышат, становится чуть-чуть не по себе.
- Еще стаканчик, старина!
Не легко отыскивать бары, где его не знают. Он попытал счастья на бульваре Осман. Какой-то новый бар. На бармене была красная куртка.
- Двойной!
- "Джонни Уокер"?
Как медленно действует на него алкоголь! И вкуса у виски никакого.
- Я похож на пьяного?
- Нет, месье.
Верно, Ален убедился в этом, посмотрев на себя в зеркало, но ему хотелось услышать подтверждение. Глубина зала тонула в полумраке. Какая-то парочка сидела на мягком диванчике, держась за руки.
Видно, все-таки любовь есть на свете! Есть! Ален пожал плечами и чуть не забыл заплатить. Впрочем, ему напомнили бы.
- Привет, Боб.
- Меня зовут Джонни, месье.
- Привет, глупыш!
Он невольно продолжал разыгрывать индейца.
Допустим… Нет! Слишком поздно менять решение. У него было довольно времени для размышлений. Но допустим. Просто так, из интереса. В понедельник он приходит в редакцию… Прекрасно… Все, и первый Борис, делают вид, будто ничего не случилось…
Вот только он, Ален, не сможет больше делать вид… И это главное! Ни перед другими, ни наедине с собой.
Все дело случая, пусть так. Когда Мур-Мур пожалела Жюльена Бура и потом влюбилась в него, она не могла предвидеть, что это приведет ее к убийству родной сестры.
Теперь и она знает. Знает. Как комиссар Румань. Потому и передала через Рабю, что не хочет его видеть.
"…Лишь на суде…"
Она уже обдумала все детали и мелочи. Это женщины умеют: обдумывать детали и мелочи. На это-то и уходит вся их потрясающая толковость.
А он оказался идиотом. Вполне достойным идиотских статей журнала "Ты".
- Двойное, бармен!
- Мартини, месье?
- Виски!
Это было где-то за Бурбонским дворцом, неподалеку от дома его зятя. Интересно, осмелился ли Бланше после всего, что произошло, заглянуть себе в душу при свете дня? Ну нет, не так-то он глуп! Знает, наверно, что это дело опасное.
Начать все сначала?.. Только вот с какого конца, спрашивается… И что, собственно, начинать?..
Если бы он не завалил бакалаврские экзамены… Э, не надо искать для себя оправданий! Завалил бы что-нибудь другое.
- Налейте-ка еще стаканчик!
Бармен посмотрел на него и помедлил, прежде чем налить.
Значит, заметно, что он пьянеет. Теперь пойдет быстро.
- Не бойтесь, я привык.
- Все так говорят, месье.
С чего это сегодня бармены так важничают?
Ален допил стакан и пошел к двери с подчеркнутым видом собственного достоинства. Он пытался скрыть неуверенность походки. В машине он с трудом зажег спичку, чтобы закурить сигарету.
"Ты ему нужен, Ален".
Слова матери. Казалось, он слышит их, видит тусклый взгляд ее глаз. Глаз женщины, никогда не знавшей радостей жизни. Впрочем, не знал этих радостей и его отец.
Что он, Ален, может дать Патрику? Не больше, чем Мур-Мур. Они ничего не значат для сына, ни он, ни она.
Патрик гораздо лучше чувствует себя с мадемуазель Жак, с Мусиком, как он ее называет, со стариками Лулу и Фердинандом. Он никогда не поймет, что "Монахиня" - это "липа", неудавшаяся мечта.
Патрик унаследует много денег. Миллионы читателей и читательниц - в особенности читательниц - принесли Алену богатство.