Она не успела договорить, как я неожиданно поняла то, что она пыталась объяснить без слов – этим куском старого картона. И в который раз за короткое время я задохнулась, как будто глотнула неразбавленного спирта: у девочки на фотографии и девочки, сидевшей рядом со мной, было одно лицо! Нет, ошибиться я не могла, они были похожи как близнецы, как две капли воды – точнее и банальнее не скажешь!
Я поднесла фото близко к глазам, жадно впитывая каждую знакомую черту, и не могла найти хотя бы два отличия. Даже косы разбросаны по плечам, как две потрепанные коршунами змейки.
Довольная эффектом, Ника забрала фотографию, нежно вытерла ее о рубашку.
И замерла, ожидая вопроса.
До того как он прозвучал, я должна была собрать воедино все свои речевые способности. Спросила как можно спокойнее:
– Это наши… то есть ваши родственники?
– Не угадала! – засмеялась девочка. – Это Мария.
– Кто такая Мария?
– Невеста Богдана Игоревича.
– Кто такой Богдан Игоревич? – пыталась не спеша докопаться до истины я.
– Мой друг, которого ты испугалась… – сказала девочка, кивнув за окно, как будто там, на скамейке, до сих пор сидел тот Человек В Черном Шляпе.
– Боже мой, девочка, что ты несешь? – наконец взорвалась я, заикаясь так, как никогда, даже зубы стучали. – Умоляю, объясни все немедленно!
Я тормошила ее за худенькие плечики. На какую-то долю секунды мне показалось, что в ее глазах промелькнуло недетское высокомерие.
Если бы я могла как следует ее отшлепать! Ужасный ребенок! Или – сумасшедший? Этого еще не хватало!
Ника обняла меня за шею и начала успокаивающе гладить по спине.
Я смотрела на ее освещенное луной лицо, тоненькие руки в широких вырезах рукавов ночной рубашки, на длинные ножки-палочки, скрещенные, как у паучка.
Девочка в круге света казалась такой эфемерной, словно сотканной из шелковой нити.
– Ты впечатлительная, – наконец сказала она. – Поэтому я тебе ничего не расскажу.
Она решительно забрала у меня из рук фотографию, перебралась на свою раскладушку и с головой накрылась одеялом. И больше не издала ни звука.
…Я уснула только под утро, когда лунное сияние превратилось в серые рваные лоскуты. Копаться в собственной памяти не было никакого смысла – что-то выпало из нее безвозвратно. Мне оставалось только наблюдать, слушать и ждать…
6 июня
Как любопытно устроена детская память!
Я вспомнила, как однажды общалась с беспризорным мальчиком. С какой любовью он рассказывал о своей матери – законченной алкоголичке, об отце-рецидивисте, которые посылали его на улицу попрошайничать и отбирали деньги, чтобы купить бутылку. Какими интересными казались ему уличные приключения, новые знакомства, дружба, приобретение опыта. Не так ли происходило и с Никой? Я пока что не могла ответить на этот вопрос. Просто заставила себя абстрагироваться от странности ситуации.
Проснувшись, долго лежала, слушая, как у виска урчит Дымка. Раскладушка уже была сложена.
Из кухни доносились приглушенные голоса.
Дверь тихо приоткрылась – заглянула Зоя. Заметив, что я не сплю, обрадовалась:
– А мы завтракаем. Присоединяйтесь!
Я поблагодарила и указала глазами на сложенную раскладушку:
– Вероника с вами?
– Нет. Ее утром соседи забрали с собой на дачу. Пару дней пускай дети побегают на свежем воздухе. Вам к скольки на работу?
Я ответила, что скоро должна бежать на очередное заседание. Зоя кивнула и закрыла дверь.
Значит, девочки не будет два дня. У меня есть время провести другие исследования.
Плохо только, что я забыла переодеться в старое платье. Придется ходить по городу в полупрозрачном топе, который Ника вполне справедливо приняла за комбинацию.
Я быстро оделась, умылась, привела себя в порядок и вышла в кухню.
За столом, заставленным вчерашними салатами, сидела вся троица.
– О! А вот и наша загадочная квартирантка! – радостно воскликнул Вадим. – Вчера вы произвели настоящий фурор! Петр уже звонил, интересовался вами! Говорит: какое неземное существо!
– Садитесь! – сказала Весна. – Сейчас быстренько поедим, и надо разбегаться.
Она поставила передо мной тарелку, налила чаю.
– Вы научный работник? – спросила Зоя. – Чем вы занимаетесь?
– Планированием будущего, – наобум ответила я.
– Как интересно! – воскликнули женщины.
– А что его планировать? – засмеялся Вадим. – Оно уже запланировано. Как сказал двадцать лет назад Хрущев: "В 1980 году советский народ будет жить при коммунизме!" Видимо, фокус не удался и все перенесено еще на двадцать лет? Новую версию готовите?
– Ну мы уже до этого не доживем… – растягивая слова, сказала Зоя. – Через двадцать лет будет конец света…
– Так вы планируете конец света? – не унимался Вадим.
– Никакого конца света не будет, – улыбнулась я.
– А что же тогда будет?
– Капитализм…
– Вы шутите? – подозрительно прищурился он.
– Нет, – серьезно сказала я.
Вся троица напряженно притихла.
– Интересно… – произнес Вадим. – И что же тогда будут делать такие, как мы, – простые смертные?
– Такие, как вы? – вздохнула я и решила перейти на шутливый тон. – Торговать на рынке, страдать от кризисов, носить марлевые повязки от птичьего гриппа, смотреть дурацкие сериалы, говорить о ценах…
– Не очень интересные у вас прогнозы, – усмехнулся Вадим.
– …ездить за границу, даже эмигрировать, – добавила я, вспомнив, где и когда встречу его через двадцать лет, – распродавать фабрики и заводы, покупать заграничных футболистов, пить коктейль "Малибу" на Канарском побережье.
– Да вы что?! – совершенно серьезно забеспокоились обе женщины. – И это все вы сейчас просчитываете? А кто же такое разрешил?!
– Это пока не разглашается, – с таинственным видом сказала я. – Надеюсь на ваше понимание.
Женщины кивнули, мужчина опять засмеялся:
– Утопия! Сдвинуть с рельсов эту машину невозможно.
– Тем не менее она сдвинется! – уверенно сказала я.
Больше я ничего не могла им сказать. И прикусила язык.
– У нас тут неподалеку живет один старикан, который распространяет подобные мысли, – строго сказал Вадим. – Только вы на семинары ходите и, судя по вашему виду, не бедствуете, а он лет десять отсидел за антисоветчину. Свирепый дед. Мы держимся от него подальше…
– Мы! – гневно взглянула на него Весна. – Мы – да, а вот твоя дочь бегает за ним, как щенок. – И, поясняя свою мысль, обратилась ко мне: – Понравилась Верка этому чудаку – ничего не можем сделать! Верка ходит за ним и ходит. То молока ему надо купить, то хлеба – тимуровское движение якобы. Но я чувствую: здесь что-то не так! Задурит ей голову…
– Она такая же моя дочь, как и твоя! – ответил Вадим. – А если запретить, еще хуже. Пускай помогает.
– А если он маньяк? Педофил?!
Собственно, она озвучила мои опасения.
– Кто-кто? Бред! Он просто старый дурак.
Они стали спорить.
А я подумала, что совсем потеряла какой бы то ни было контроль над своим прошлым. Как будто у меня его и не было.
Слава богу, завтрак закончился. Зоя засобиралась на электричку.
Вадим решил ее проводить. Это не прошло мимо моего внимания. Весна начала складывать грязную посуду в мойку.
Я поблагодарила и тоже заторопилась "на семинар".
В запасе было еще два дня, пока девочка не вернется с дачи. Решила проверить теорию Ивана Александровича: перед тем как выйти из квартиры, положила в сумочку тапочку Ники.
Если уж он сказал "тапку", пусть так и будет!
…Двор уже не дышал таинственной сумрачной прохладой, как это было вечером. Залитый до краев солнечным светом, он напоминал поверхность зеркала, на которой, словно темные острова в воде, лежали глубокие тени от кустов и деревьев. Я забыла взять с собой солнцезащитные очки, и поэтому весь свет, сконцентрированный во дворе, ударил мне в глаза. И я побежала по раскаленному желтку, как по сковородке, к спасительному островку, образованному тенью "моего" дерева вокруг "моей" скамейки.
Там сидели тетя Нина с первого этажа и Нахал Нахалыч (я его сразу узнала, звали этого старика Михаил Михайлович, но меткое прозвище приклеилось к нему раз и навсегда).
Возле тетушки стоял ее неизменный инвентарь – таз с бельем, которое она только что сняла с веревок.
Я присела рядом, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.
Кроме того, мне надо было настроиться на переход в "старый город" и я волновалась: не очень-то верилось в магическую силу старой детской тапочки.
Поздоровалась.
Оба с огромным любопытством посмотрели на меня. Тетя Нина, осмотрев мой наряд, задала вопрос в лоб:
– Вы из Прибалтики?
Ага, в нашем дворе почему-то все увлекались Прибалтикой и все необычное связывали именно с ней. Духи "Дзинтарс", вязаные шерстяные пальто, шелковые платки, очки-хамелеоны и особенный акцент, который мы копировали, казались верхом "красивой заграничной жизни" и вызывали уважение.
– Да, из Прибалтики! – с важным видом ответила я, и ответ вполне устроил тетушку.
Что я помню об этой женщине? Только то, что ее сын – красавец и умница – погибнет на войне в Афганистане.
– Сын пишет? – словно угадывая мои мысли, обратился Нахал Нахалыч к соседке.
Наверное, своим вторжением на скамейку я прервала течение их беседы.
– Пишет, хоть и нечасто, – вздохнула тетя Нина. – Пишет, что кормят хорошо… Что все будет в порядке. Спрашивает о Марте – этой вертихвостке. Я, конечно, не пишу, что она уже замужем…
– Ничё, парень молодой – все еще впереди, – сказал Нахал Нахалыч.
Я опустила глаза, чувствуя укол острого стыда за то, что знаю наверняка: впереди Колю ждет пуля. И тут я уже ничем помочь не смогу…
Пожевав воздух губами, Нахал Нахалыч полностью оправдал в моих глазах свое прозвище.
– Нальешь борщика мне? – спросил он у тети Нины. – А я тебе тазик в дом занесу.
Соседка кивнула, и они поднялись.
Нахал Нахалыч схватился за таз, но то ли случайно, то ли нарочно уронил из него на землю полотенце. Пришлось тетушке самой перехватить свое богатство. Они пошли к подъезду и растаяли в свете солнца, как две черные точки.
Я прижала к груди сумку с тапочкой и поднялась со скамейки. Мне надо было сделать три шага в сторону арки, до которой я никогда не доходила.
Теперь же должна была преодолеть это расстояние и выйти за пределы двора, не ломая границу времени. Я глубоко вдохнула горячий воздух, закрыла глаза, сделала три шага вперед и…
…и вышла!
Вышла в другой маленький дворик, где также под "грибками" стояли детские песочницы, висели на ржавых трубах старые качели и развевалось на ветру белье. Посередине возвышались деревянные голубятни, кое-где примостились у подъездов "запорожцы".
Я пересекла несколько таких дворов и вышла к троллейбусной остановке. Она осталась на том же месте.
Конечно, ехать пришлось зайцем, ведь в кармане не было ни одной советской копейки. Кондукторша, взглянув на мои джинсы и топ, не решилась подойти. А я чувствовала себя голой, поскольку люди все время посматривали в мою сторону – женщины поджимали губы, юноши и мужчины улыбались. Один прямо-таки прилип ко мне, напирая на спину.
И вдруг я вспомнила трагедию всей своей жизни, о которой с возрастом рассказывала, улыбаясь: когда я училась в старших классах и преодолевала расстояние до школы в транспорте, ни одного дня не обходилось без того, чтобы ко мне сзади не прижался какой-нибудь маньяк. Тогда мне казалось, что весь мир состоит из таких троллейбусных маньяков.
Вот и сейчас дыхание незнакомца за моей спиной вызвало тот же страх и те же неприятные ассоциации: я стою в короткой школьной форме, еле дыша, а кто-то липкой ладонью облапывает мои ягодицы. Обернуться – страшно и стыдно. Сделать замечание – выше моих сил. А силы исчезают, испаряются. Потом целый день ощущаешь на себе мерзкую шелуху этих прикосновений. И собственное бессилие. Однажды я все-таки решилась обернуться и увидела над собой лицо мужчины лет сорока, в очках, с благородными залысинами на висках. Оно было таким заурядным, обычным и даже добродушным, что я растерялась, ведь ожидала увидеть за своей спиной монстра. Он сосредоточенно смотрел в окно, как будто его блудливые руки не имеют к нему никакого отношения.
Теперь мне даже показалось, что я узнала эту противную, толстую, невыразительную рожу.
– Убери лапы! – сквозь зубы процедила я.
Он испугался, отшатнулся.
– Я давно за тобой слежу, гнида педофильская! – сказала я. – Тронешь хоть одну девочку – урою!
Его лоб покрылся мелким потом.
Он отстранился.
Если бы знать раньше, какие они пугливые!..
Вполне довольная собой, я начала рассматривать город, проплывающий за окном. Таким зеленым я его не видела!
Более того, деревья и кусты были раскидистыми, лохматыми, непричесанными и как раз поэтому – прекрасными и живыми. Одна из улиц была густо усеяна маленькими райскими яблочками. По ней ходили женщины и дети с корзинками, собирали их на варенье…
Я вышла там, где, как помнится, должен быть центр. Посмотрела по сторонам.
Не знаю, с чем сравнить то, что открылось моему взору. Визит на другую планету?
Город не был таким красочным и калейдоскопическим, каким я его знала. По цвету – довольно монотонный, с преимуществом в пользу серого и зеленого. Меньше стекла и металла, меньше блеска, меньше тех вещей, на которых можно было бы остановиться глазу. Никаких билбордов, рекламных щитов, мало уличных кафе под зонтиками, ресторанов, меньше машин. И кажется, людей тоже вдвое меньше.
Я зашла в небольшой сквер и села у фонтана. Узнавала и в то же время не узнавала этот сквер, мимо которого проходила почти каждый день. Посередине на невысоком пьедестале выступал бюст Карла Маркса – синюшное, покрытое пятнами патины лицо. Такое, наверное, бывает у мертвецов на стадии разложения.
Бр-р-р… Меня охватила тревожная мысль: а если я не вернусь? Даже в свой старый двор! Я вышла за его пределы, а он – исчез?! Что тогда делать?
А если я и вправду останусь здесь навсегда – куда податься? К кому обратиться? Кому объяснить, кто я такая?
Не загнала ли я саму себя в ловушку, выхода из которой нет? А если нет, то… ох… как прижиться здесь, когда у тебя нет ни одного документа, ни денег, ни жилья?
Теперь я откровенно пожалела, что решилась на этот опасный эксперимент. Хотелось пить. Через несколько часов захочется есть. Или просто услышать хоть один знакомый голос…
Еще никогда не ощущала такого одиночества.
Мимо меня прошла группа молодых людей.
Эта веселая говорливая стайка повернула мои мысли в другом направлении. Господи, где-то здесь ходит девятнадцатилетний Миросик! И Томочка! И эта странная старушка – Аделина Пауловна. Она, конечно, еще работает в своем четвертом управлении и красит губы морковной помадой. Наверное, где-то здесь, в дебрях города, есть много и других людей, которых я знаю.
Но – стоп! Они же не знают меня! А как объяснить им, кто я такая?
Это нельзя объяснить даже собственным родителям!
Словом, я здесь одна. Одна, как Нил Армстронг на Луне! И все люди для меня – инопланетяне. Я сижу в центре лунного кратера, где движения замедлены и тени проплывают насквозь, как рыбы в водах океана. И жутко смотреть на них, так как знаешь, что отчасти находишься в городе мертвых…
Вот проплыла женщина лет сорока в ярко-синем "модном" костюме: широкий блузон, скроенный по фасону летучая мышь, юбка-карандаш до середины колена, босоножки на платформе. На губах – ярко-красная помада, длинные широкие стрелки на веках а-ля Нефертити. Прическа – атомный гриб.
Красивая женщина, полная энергии и сил. Я ужаснулась: сейчас, то есть в МОЕ время, ей семьдесят лет или даже больше. И все – в прошлом: и этот летний день, и этот синий костюм, и эти "стукалки" на платформе. И тонкая талия. И узкие икры…
Все обезобразится, все уйдет в песок времени. И этот песок облепит ее со всех сторон, присыплет лицо, погрузит в безысходность тоски и нездоровья.
Я скользила придирчивым взглядом по прохожим. Мысленно убрала с улицы тех, кому за пятьдесят, – довольно бодрых мужчин и женщин, спешащих на работу. И скверик опустел. Даже младенцы в колясках в моих глазах превратились в почти ровесников. Вылезли из пеленок и уселись с сигаретами и пивом на соседних скамейках. И над всем этим очагом времени возвышалась синяя физиономия Карла Маркса…
Бежать! Немедленно вернуться!
Рассказать обо всем Миросю, сдаться врачам! И больше никогда не ездить на эту окраину.
Я встала со скамейки. Ужасно хотелось пить. Но даже выпить кваса из круглой бочки ценой в пять советских копеек было не за что. Смотрела на людей безумными глазами, как Ихтиандр, надолго покинувший свою водную стихию.
Хотелось отчаянно колотить в стены домов с криком: "Выпустите меня отсюда!" Вот что значит не с кем "хлеб преломить". Или попросить у кого-то хотя бы глоток воды.
Перед моим внутренним зрением, как неоновая вывеска, выплыл адрес: "улица Октябрьская, дом 7…"
Как в горячке, я схватилась за задний карман своих джинсов и нащупала там… вчерашний бублик. Вчерашний? Этому бублику теперь было плюс тридцать лет! От этой мысли я захохотала, как сумасшедшая, даже мамочка с коляской испугалась и поспешила быстрее проехать мимо меня.
…В троллейбусе опять ехала зайцем, сказав кондукторше: "Икскьюз ми, ай дон’т андерстенд". Она посмотрела на меня испуганными глазами и быстро пошла дальше. Я мысленно улыбнулась. Мне были знакомы эти испуганные или опущенные долу глаза наших за границей. Конечно, отсюда до того времени было еще далеко и народ ездил разве что в Болгарию по профсоюзным путевкам, которые дозированно выдавали "передовикам производства". Но даже через двадцать лет тень этих испуганных взглядов еще прочно лежала на лицах наших туристов. Никто не привык смотреть прямо, а тем более улыбаться. Просто улыбаться прохожим или здороваться в магазинах.
Я посмотрела на пассажиров. Все они ехали с сосредоточенными лицами, готовые в любую минуту дать отпор друг другу или поднять крик, вырвать зубами свое место под солнцем – ближе к окну.
…На улице Октябрьской почти ничего не изменилось со "вчерашнего" дня, разве что старенькая церковь выглядела более прилично и на площадке двора реяли белые знамена белья. Такое впечатление, что по всем окрестностям шла капитуляция. "Конечно, – подумала я, – стиральные машины с сушкой были не у всех…"
Что же я ему скажу? Дайте мне попить. Абсурд.
Я вчера была у вас. А теперь пришла сообщить, что ваша теория вполне реальна.
Тоже абсурд на грани безумия.
А если пойти тем же путем, опять представиться журналисткой из газеты и попросить комментарий по поводу аномальных явлений?
Но я не знаю: разве писали об аномальных явлениях тридцать лет назад? Хотя, кажется, были такие рубрики, как, например, "Удивительное – рядом".
Это удачное решение. Поняв, как действовать, я вошла в подъезд и сразу в нерешительности остановилась: сегодня рабочий день, если его сейчас еще не поперли с работы, то вряд ли он будет дома.
Придется ждать до вечера, пока я не умру от голода и жажды. Но не только это заставило меня замедлить шаг. Я почувствовала невероятное волнение, как будто иду на свидание.