* * *
- Систа, пошли на заработки! Я в "Desigual" такой бэг себе нарыла! Отпад! Цвет - пинк! В мотыльки и фонарики!
На Саше платье "Desigual", поверх которого натянут клепанный кожанный фартук "Diesel" с армированным бундесверовским рюкзаком, на котором за ухо закреплена красная панда.
- А ты знаешь, как Ницше говорил про женскую любовь наряжаться? - пытается сбить ее энтузиазм Янка. - "Она выдает инстинктивную привязанность ко вторым ролям!" Тебе как феминистке должно быть приятно!
- В жопу Ницше, хочу сумочку! - орет Саша.
- И как ты планируешь заработать на своих мотыльков?
- Ну как еще может заработать убежденная феминистка? Конечно, торгуя своим телом.
"Нет, спасибо, - хочет сказать наша героиня. - Я уже торговала, пусть не телом, а дружелюбием".
- Не кисни, систа! - хлопает ее по плечу блонди. - Я не в бордель тебя зову! Тут есть опция по трудоустройству. Для нерезидентов! Совершенно легальная! Потому что ты ж знаешь: работать нам нельзя, даже тележки возить в гипермаркете. Застукает миграция - депортируют нахер. Поехали! Будет сюрпризом!
В троллейбусе Саша вставляет в Янкины уши пушистые пончики своих наушников и включает длинный и немножко сентиментальный микс DJ Lux. Мимо окон плывут сады и дворцы Антакальниса, а женский голос читает речитатив под сбивчивый и мелодичный big beat: "Time and life has changed us into strangers. Do I know you anymore? Do you remember, how I feel, the very essence of me? Too little time for love. Too much time for nothing. Right here is where you need to be. Here with me. You should be here with me".
Они выходят у поликлиники и идут к похожему на большую коробку из-под обуви зданию. В коридорах пахнет минским метро и зубным кабинетом. Подружки садятся в очередь под большим плакатом, на котором изображена человеческая туша средней степени разделки. Туша сопровождена обильными литовскими пояснениями, сообщающими то ли о назначении органов, то ли об их вкусе. Рядом с девушками в очереди с похмелья томится помятый жизнью социальный низ, нарядный по случаю визита к людям в белых халатах. Вышедшая из двадцать второго кабинета сестра выдает им бланки на шести страницах.
- Что это? Я же по-литовски не… - начинает Янка, но Саша больно наступает ей на ногу.
- Нам совершенно все понятно, девушка! - перебивает Янку Саша. - Мы у вас регулярные гости! Студентки!
- Так я… Немножечко не понимаю. Вы у нас были уже? - переспрашивает медработница, старательно выговаривая русские слова. Она не удивлена тому, что с ней заговорили по-русски: вся чешущаяся и мучающаяся очередь состоит преимущественно из русскоговорящих. Говорили бы по-литовски - сидели бы в офисах.
- А вы что, меня не помните? - встает Саша с лавки.
- Нет. Ну как сказать… Вас я как раз немножечко помню, - говорит сестра, глядя на клепанный кожанный фартук "Diesel" с армированным бундесверовским рюкзаком. - Ну так заполняйте бумаги и заходите на сдава-чу. - С окончанием литовка не справилась.
Саша достает ручку и командует Янине:
- Вот тут фамилию пиши латиницей, тут давай крестик ставь, тут и тут. Это длинные списки противопоказаний. Обычно по первому разу тут анализы берут, но я у них завсегдатай, скоро звание героя Литвы дадут. Подписываясь, ты гарантируешь, что у тебя нет лучевой болезни, цирроза, гепатита и глистов. Нет ведь? Нет? Потому что если есть - я с тобой целоваться не буду, систа! Ты меня не проси!
- Александра, зачем все это? - недоумевает Янка. - Мы что, почку мне будем продавать?
- Почка тебе еще понадобится, систа! Для победы феминизма во всем мире! Все просто: сцедим с себя немножко блада! 450 миллилитров крови - двенадцать е! Стоимость грамма ганжи у моего барыги - десять е! Все сходится, правда? Если сдаваться раз в месяц, на дубас хватает! Правда, это не вполне законно, нужно раз в два месяца, но они на слово верят, что был в прошлый раз шестьдесят дней назад.
- А это не вредно? Не опасно? - тревожится Янка.
- Да какое "вредно"? Корова производит молоко, человек производит кровь. Если кровь иногда не сцеживать, тебя нахер разорвет! Шучу! На самом деле совершенно не вредно. И даже немножко кайфово. Да и плюс в карму! Может, кого-то твоим бензином зальют, и он после аварии от смерти вырулит!
Саша тянет ее с собой в кабинет. Тут все немножечко как в Малмыжском исполкоме у Виктора Павловича Чечухи: стол, три стула, папки на стеллажах. О том, что они в медицинском, а не административном интерьере, говорит лишь белый кафель на полу и стенах, а также то, что лавка для посетителей обита лопнувшей клеенкой. В девушек втыкают капельницы. Саша держит Янку за пальцы свободной рукой: "Не боись, систа! Не боись!"
"Взя-ча" крови сообщает ушам легкий гул, а голове - приятное головокружение. С учетом того, что Янка не успела поужинать вечером, сэкономила на завтраке и решила не обедать, головокружение может быть обусловлено и рационом.
Потом они сидят в коридоре и ждут расчета. Двадцать четыре евро на двоих. На свои деньги Янка будет ужинать два вечера подряд. Она достает калькулятор и считает, сколько ее крови нужно сдать республике Литва, чтобы выплатить долг республике Беларусь. Получается, при цене двенадцать евро за поллитра и текущем курсе конверсии, пятьсот литров.
- А много крови в человеке? - интересуется Яся у Саши.
Саша умная. Саша знает все.
- В тебе - меньше пяти литров, - уверенно отвечает блонди.
Янка продолжает считать: чтобы рассчитаться с судом Фрунзенского района, нужно полностью, до донышка, высосать сто Ясь. И этого еще может не хватить.
Из кабинета показывается сестра. У нее обеспокоенное лицо.
- Вас мы попросим проходить в кассу, - говорит она, обращаясь к Александре. Русские слова в ее речи - кубики. Она старательно ставит их один на другой и следит за тем, чтобы башенка не разрушилась. И, обращаясь к Янке: - А вам нужно немножечко зайти обратно к доктору.
- Ну ни хера себе, систа! - толкает ее в бок Саша. - У тебя что, ВИЧ? Ты б сказала!
Она смеется. Она уверена - дело в какой-то смешной заминке. Как у всякого бедного человека, на которого вот-вот свалятся небольшие и случайные деньги, у нее хорошее настроение.
Янина Сергеевна, волнуясь, заглядывает в кабинет. Там - целый консилиум: сестра, еще сестра, седой мужчина и докторша. Последняя выглядит величественно, как хирург перед первым надрезом.
- Мы не нашли по фамилии вашу карточку донора, - говорит врачиха на правильном, как метроном, русском. - И по процедуре провели анализ забора, чтобы выявить группу и резус фактор. - Янка думает: и снова это слово, "забор", не слышанное с детства. И снова оно употребляется не для обозначения преграды, а для описания действия. В лесной школе она ждала забора отцом, сегодня у нее забор крови. - И анализ нас удивил… - Лоб докторши идет морщинами. - Вы, наверное, сами этого не знали. - Говорящая обводит многозначительным взглядом сестер, чтобы показать, как она удивлена половой распущенностью этих современных доноров. - Но вы на первом триместре беременности. Мы не ставили целью определить срок по количеству хорионического гонадотропина в вашей крови, вам это должно быть лучше известно. Но я бы сказала, что мы где-то между пятой и шестой неделей, - строго говорит она Янке, а сама сверлит, сверлит взглядом ее безымянный палец, делая какие-то явно обидные для девушки выводы. - Не видели задержки?
Янка не может подобрать слов для ответа. Эта версия Благовещения не описана ни в одной из священных книг. Переезд и обустройство перебили ее внимание к календарю. А безопасно ли было сдавать кровь? Ее потяжелевший взгляд сообщает врачихе что-то, из чего та делает свои выводы:
- Ну а если вы это знали и скрыли от нас, это вообще нарушение! У вас на третьей странице противопоказаний было написано: "период беременности и лактации"! И также "год после его завершения"! Вы что, надеялись вот так вот, с кондачка, двенадцать евро заработать?
"Противопоказания свои на английском дублировали бы! - злится девушка про себя. - Раз кровь могут не только кошерные литовцы сдавать!"
- А о плоде вы подумали? - не унимается врачиха. - Из вас сейчас десятая часть крови ушла, а ребеночку как теперь? Раньше после такого ЧП беременную на десять дней на сохранение в стационар помещали! Сейчас считается, что угрозы при единовременном взятии крови нет! Но из вас же сейчас десятая часть крови ушла! Десятая!
Яся облегченно выдыхает и дожидается завершения нотации.
- Но самое главное! Мы не можем абсорбировать произведенный у вас забор. Вы ввели нас в заблуждение по противопоказаниям! Поэтому расчет с вами произведен не будет! Как это и написано на шестой странице нашей инструкции!
Девушка встает и, слегка пошатываясь, идет прочь из кабинета. Ей хочется потребовать залить ее беременную кровь обратно.
- Они-таки нашли у меня глисты, - сообщает она подруге, криво улыбаясь.
Та не вдается в расспросы.
Вечером они наедаются на Сашкин гонорар хрустящей кисло-сладкой свинины у китайцев.
* * *
Нелегалами, зажилив полтора евро, они прорываются в дворики Вильнюсского университета, где Янка имеет честь лицезреть те самые составные ренессансные дымоходы, о которых ей рассказывал большой любитель труб и поговорить. Саша тянет ее вверх по лестнице одного из корпусов, шепча по дороге:
- То, что ты сейчас увидишь, - квинтэссенция Литвы, ее метафизическое сердце. Для того чтобы понять эту страну, не нужно лазить на башню Гедимина или фотографироваться у святой Анны. Нужно прийти сюда и провести тут несколько часов.
Они оказываются в разрисованном кармином, кобальтом и ультрамарином зальчике, на стенах которого с языческим минимализмом выведена сотня подчеркнуто примитивных фигурок, совершающих действия странные и страшноватые. Обвязанный сеном конь волочет в железном шипастом ящике обнаженную; женщина страстно вжимается своим лоном в набухшее почками дерево, в ее руках - снятый башмак; нагая плещет молоком в мужчину, чье тело обвязано стеблями сухого тростника, и молоко застыло в вечном полете, в миллиметре от цели. Плодородие, семя, чернозем, звезды, яблоки, совокупление, страсть, страх, смерть, семья, луна, женственность, возбуждение - все это перемешано в такой горько-сладкий коктейль, что Янка одновременно чувствует прозрачную жуть и невесомое желание.
- Потрясающе, правда? - Саша разглядывала картинки, закусив губы, и оттого ее уста раскраснелись. - Весь этот tribal создал местный знахарь, которого зовут Пятрас Ряпшис. Чувак расписал университетские стены колдовскими ритуалами и крестьянской магией, замешанными на сперме, крови и молоке, - когда тут, как и везде, был самый махровый совок, с семьдесят шестого по восемьдесят пятый. В Минске в это время Кищенко на Ленинском проспекте свои панно с красноармейцами и советскими учеными создавал. Тоже красиво, но, согласись, есть отличие.
Янка смотрит на картинку с застывшей в полете лентой молока и поглаживает живот.
* * *
Пол будет виден на пятнадцатой неделе. Для этого понадобится УЗИ (23 евро). Янка мечтает о мальчике.
* * *
Она вновь хочет написать sms, но все попытки сформулировать последние новости выглядят либо упреком, либо попыткой обратить на себя внимание, либо втягиванием в обязательства. Янке противно и первое, и второе, и третье.
* * *
Любой город - это в первую очередь люди, которые тебе его показывают. Янка увидела Москву глазами Рустема, Аслана и Вички Есючени. Поэтому она складывалась из кафе, клубов, шопингов. По Вильнюсу ее водит безбашенная белорусскоязычная феминистка с выбеленными волосами, дырой в кошельке и еще большей - в голове, поэтому город слагается из находящихся на перманентной реконструкции палаццо магнатов; выставочных холлов, в которых отличить выблеванное современным художником и представленное им в качестве реди-мейда сложно; арт-хэппенингов, трогающих куда меньше, чем сценки, увиденные на улице; баров, наиболее изящные из которых стилизованы под Гавану и в них не подают пиво.
Яся с Сашей посещают кинопоказы, с тапером и без, под открытым небом и в интерьерах. Яся поражается стилистическому совершенству, с которым составлена Конституция Ужуписа. Каждый имеет право быть счастливым. Каждый имеет право быть несчастным. Каждый имеет право любить и опекать кошку. Каждый имеет право молчать. Каждый.
* * *
Подруги стоят у подножия храма, который выглядит вполне обычно снаружи, но через пять минут заставит Янку выдохнуть из-за двух тысяч выполненных из пены капуччино скульптур, расположенных в трех скромных по размерам нефах.
- Видишь на фасаде надпись? Regina pacis funda nos in pace? Ее прямое значение: "Царица мира, укрепи нас в мире".
Яся слушает Сашу и думает о том, что иногда воспоминания определенного рода вызывают не только незнакомки в белых платьях из воздушного шелка с рукавами буф, но и просто интонации, которыми люди тебе рассказывают об истории или архитектуре.
- Так вот, деньги на этот костел дал белорусский гетман по фамилии Пац, - чешет как по писаному Саша. - Поэтому тут тройная игра слов: "Царица мира, храни нас с Пацем". И "Царица Пацев, храни нас в мире". Не хило нигга по себе зарядил, правда? Соответственно, Царица мира недолго томила с обраточкой. Когда Пац отдуплился и был похоронен на входе в заведение своего имени, по плите с именем шарахнула молния. Чтобы и Перуна не забывали, и Царицу в респекте держали. Видишь трещину? Вот это - за "Regina pacis". А что она ему на тонком уровне сделала - одному Пацу известно.
* * *
- Ты веришь в нее? - спрашивает Янка, наблюдая за тем, как Саша забивает в стеклянный мундштук обычной пипетки ярко-зеленую измельченную смесь шишек и листьев марихуаны. Бесполезная для Сашиных целей резинка с пипетки снята и валяется на столе.
- В кого? - Блонди тщательно трамбует вещество в трубочке, стараясь, чтобы мимо не просыпалось ни крошки.
- В Царицу Неба и Земли. В Агну.
Они сидят в залитом золотистым закатом зимнем саду на старомодных венских стульях. Сентябрь скрутил листву каштанов, высящихся за окнами, в комочки, по цвету и фактуре напоминающие чай.
- А кто ж в нее не верит? - Саша шарит по столу в поисках зажигалки, натыкается на свой бумажник, раскрывает его. За пластиковым клапаном, в котором девственницы хранят портреты любимых актеров, неверные жены - фотографии любовников, а пенсионерки - проездные билеты в метро, - небольшая цветная картинка. Саша вытягивает ее из клапана и протягивает Янке.
Это ламинированный прямоугольник, изображающий женщину с темным лицом, то ли стоящую, то ли лежащую на золотистом фоне. Ее правая ладонь лодочкой покоится на животе, левая - сжата в кулачок. Из женщины исторгаются разноцветные лучи: аквамариновый, коралловый, палевый. Глава у изображенной закрыты и напоминают полумесяцы.
- Что это? - удивляется Янка.
- А ты не знаешь, - хмыкает Саша.
- Нет, я никогда это не видела.
Визуальный исследователь в Янке мог бы заявить, что картинка напоминает польские католические образки, сделанные в новом художественном каноне, в котором не менявшийся сотню лет формат уже перекликается с акварельной пластикой модерна. Где у Иисуса глаза темные и печальные, как будто рисовал их Васнецов. Где у Maria Misericordia тонкие пальцы и сердце, увитое пояском роз и увенчанное огненным факелом. Но эти закрытые глаза. Но это положение рук - не обращенных к смотрящему, не обрамляющих скорбящее сердце, но - сложенных на животе. Но эта статичность позы, как будто икона посвящена уже умершей или спящей. И эта кика на голове, переданная с фотографической точностью…
- Ну ты темная. А в "Гугле" "Царица Неба и Земли" забивать пробовала?
- Да как-то руки не доходили. - Янка сама удивляется, почему не сделала этого до сих пор: с момента, когда она ковыряла данные про Царицу в книгах, слово "библиотека" стало значить нечто совершенно иное.
- Это - самый известный образ Матери нашей Земной и Небесной. - Саша берет образок в руки и рассматривает его. - Он написан в двадцатых годах двадцатого века. Причем не художником, а художницей, женщиной, что уже само по себе интересно. Звали ее Регина. Документальных сведений про Регину не сохранилось, да и кто бы их собирал? Костел? Историки? Смешно, согласись! Так вот, говорят, что она была прихожанкой Остробрамского храма. Такой, знаешь… Немного не от мира… Она рисовала странное и говорила странное. Регина изображала Богоматерь - то есть все считали, что она изображает Богоматерь… Так вот, она рисовала ее без младенца. Как ты видишь. И без креста. С закрытыми глазами. С какими-то лучами. Иногда - в окружении планет и звезд. Иногда - на этом янтарном фоне. Бывает, фоном служат лунные кратеры. Бывает - города на Сатурне. Богоматерь на ее картинках всегда спит. Спит, понимаешь?
Саша протягивает образок Янке. Та еще раз осматривает его и думает, что настоящее искусство должно быть именно таким - пробивающим пелену рациональности и тревожащим те струны в человеке, о существовании которых он сам не подозревает. Так что ни понять природу своих эмоций, ни объяснить их он толком не сможет. Сотни импрессионистов изображали интерьеры баров, в которых пили. И только Эдуард Мане смог в "Фоли-Бержере" сделать это так, что отдельно поговорить об этой картине решил Мишель Фуко.