Дети шестого класса уже вышли из столовой, и только воспитатель шестого класса ещё крутилась около столов. Она сливала суп, оставшийся в кастрюльке для раздачи. Она сливала его себе в баночку. В другую баночку она складывала остатки плова.
Рядом, на тарелке, лежали кусочки хлеба, оставшиеся после детей. Воспитательница сливала суп, чтобы отнести эту баночку домой. И хлеб тоже - сейчас завернёт и спрячет в сумку.
Я сделала вид, что ничего не заметила. Боже мой, даже такой "плов" складывает!
До чего же мы нищие, Господи…
Поздоровавшись с кухонными, я встала возле раздатки.
Порции для восьмого и девятого классов были побольше, повесомее, но качество "плова" было то же самое. Я подозвала шефа. "Шефу".
Наша "шефа" - личность замечательная. Про таких говорят, что на них - "знак качества негде ставить". Это точно. Негде. Потому что всё - качественно весьма. В нашей "шефе", например, есть всё, чего нет у меня.
- Здравствуйте, Любовь Андреевна! Можно вас?
Эх, хороша была Люба в молодости! Это точно. Да она и сейчас хороша. Та самая баба-ягодка, которая опять.
У неё высокий рост, у неё стать. У неё - приятная для глаз полнота. У неё белые, крашенные волосы. Она проста в общении и обращении, она виртуозно ругается и заразительно хохочет. И вообще, она прекрасно знает в своём пищеблоке всё и умеет держать в руках своих кухонных.
И не только на пищеблоке - она всё знает. Она знает всё, что ей положено знать по пищеблоку, кладовой и бухгалтерии. А то, что ей знать не положено, она тоже знает. Знает, но молчит, как партизан.
Умеет Люба наша молчать и, что не маловажно, умеет вовремя прикинуться дурой. Такие качества всегда в цене у начальства.
- Любовь Андреевна, идите сюда! - настаиваю я.
Люба подходит. Она давно готова, и сейчас перейдёт в наступление. А что у нас скроешь? Ничего не скроешь! Все уже знают, что Татьяна Васильевна бегала ко мне жаловаться, да ещё потащила порции со столов.
- Что, Натальюшка? - Люба - сама предупредительность. А меня, иногда, она называет на ты, и без отчества. Так повелось как-то.
Иногда и я - её по имени называю хотя она и старше.
Я пришла на работу совсем молодой, по интернатовским меркам. Пришла, потому что, в тот момент, мне просто некуда было устроиться на работу.
Мы приехали в этот маленький городок четыре года назад. Вместе с мужем, военным в чине подполковника. Здесь он и на пенсию вышел, здесь и квартиру получили.
И я вот прикипела, осталась в этом интернате. Как устроилась сюда, не особо размышляя, так и уйти не смогла. Хотя, потом уже, и возможность была уйти. И в поликлинику, и на "Скорую". И даже - в стационар. Правда, на "Скорой" я подрабатываю, время от времени.
И вот, уже четвёртый год заканчиваю, работая врачом этого интерната. Четвёртый учебный год.
Нет, я не могу сказать, что плохо ко мне народ относится, нет. Сколько раз мне говорили, и говорят: "Как мы тебя любим!" И воспитатели, и кухонные, и технички. Самое главное - я сама детей люблю, к детям привязываюсь.
А с сотрудниками стараюсь не ссориться.
Если что надо - не кричу, а приду, попрошу. Потом - ещё раз приду. И народ откликается, почти всегда. Ни с первого раза, так с третьего. Ну, а если не откликается, то я, в основном, спускаю ситуацию "на тормозах". А, бывает - пойду, и сама всё сделаю.
Нет, надо честно признаться, что требовать я не умею. Не умею настаивать, не умею "стоять на своём".
Разве что, если касается больных. Тогда я могу. А в обыденной жизни… Нет, слаба.
Кухню я вообще раньше не трогала, и жили мы с Любой - душа в душу. Всегда была она мне симпатична. Хоть и разные мы с ней. Ох, какие разные.
Только на интернатских вечеринках мы одинаковые. Я петь люблю. Всякие песни, включая народные. И у Любы голос хороший. Как затянем мы с ней вдвоём…
Пожалуй, надо отвлечься от лирики.
Вот он, стоит передо мною, этот "плов". И что, я опять не смогу ничего сказать? Опять спущу всё "на тормозах" и ласково спрошу "шефу": "Ах, Любовь Андреевна, почему это плов… не совсем хорош?" Ох, помоги мне, Господи!
- Любовь Андреевна, объясните мне, пожалуйста, что это за "плов"? Где тут мясо? Где тут масло? Где эти пять граммов масла на человека, которые написаны в меню? Вы сами масло в плов закладывали?
- Конечно, Наталья Петровна, конечно! Только такое плохое масло! Одна вода! Просто ужас! Я хотела вас позвать, да вас не было!
- А мясо? Мясо-то где?
- А мясо - такое было ужасное, такое ужасное! Одни кости!
- Вы взвешивали кости? В журнал отходов записали?
- Конечно!
- Сколько?
- Пять килограммов костей! Передок, одни рёбра, и хребет. Что тут можно взять?
Мяса, по меню, на плов полагалось одиннадцать килограммов. Но то, что размешано в "плове", не тянет и на шесть килограммов. У меня уже есть небольшой опыт. Накопился, за время проверок. Я уже могу без весов определить, сколько заложено. Примерно, конечно.
- Что это за мясо такое?
- А это ты уже у кладовщицы спрашивай, почему она такое мясо берёт! А мы что, что нам дают, из того и варим!
- Люба, я не знаю, из чего ты варила, - говорю я, - но ты посмотри, что ты сварила! Это же ужас, что такое! Это пластилин какой-то! И масла тут нет никакого!
"Шефа" переглянулась с поваром.
И в этот миг на кухню вошла кладовщица Тамара Васильевна. Эдакий вплыл корабль, с другого входа, со стороны мойки.
Тамара Васильевна плотно упакована в толстую безрукавку и в толстые, с начёсом, рейтузы. В кладовой отопление плохое, там холодно.
С видом полноправной хозяйки, даже не хозяйки, а барыни. Медленно, с тарелкой и ложкой в руках, кладовщица подплыла к маленьким кастрюлькам, стоящим на плите, и положила себе плова.
Плова настоящего, нормального цвета, с мясом, видимым издалека. Эти кастрюльки не для всех. Они - для "элиты" интернатской. Для администрации.
И мне сейчас положат из них, если я буду есть. И директору, и завучу, и старшему воспитателю. И бухгалтерии. И кухня поест из этих кастрюлек. В общем, на эти кастрюльки - достаточно клиентов.
Я сама ем из этих кастрюлек, из этих сковородок. Почему же меня так задевает круглая фигура нашей кладовщицы?
- Тамара Васильевна, подойдите сюда! - позвала я кладовщицу к общему котлу. - Посмотрите, что это сегодня за плов у нас?
- Что? Чего там? - не подойти Тамара не могла. Формально, конечно, но я была старшей по положению.
- Тамара Васильевна, вы в этот котёл гляньте! Ведь на эту еду - без слёз смотреть нельзя!
- А мне что? Они варили, с них и спрашивайте!
- А они утверждают, что мясо плохое. Вот, журнал отходов. Костей - почти пятьдесят процентов!
Я, что ли, выбираю его, это мясо? Мне что на базе Дали, то я и везу. Спасибо ещё, что это дают! А то - вообще ничего не дадут. Мясо - передок, говядина старая. Эта корова, наверно, старше меня была. А вы говорите - мясо!
Да ладно, Натальюшка, перестань! - "шефа" обняла меня сзади. - Перестань, перестань! Вот, смотри - плохой плов, а уже доели. Ишь, как выскребают!
Повариха Света во время нашего разговора хранила молчание, иско'са поглядывая в нашу сторону мутноватым взглядом, утопающим в припухших скулах. Она уже всем раздала второе и теперь выскребала со дна слегка пригоревшее "нечто". Это она и раздавала девятому классу, на добавку.
Худые, бледные, прыщавые девятиклассники стояли с той стороны раздатки, маленькой группкой. Дети у нас, в основном, из многодетных семей. Из социально неблаго получных, а половина - вообще сироты. Сироты официальные и неофициальные. С оформленными документами и с неоформленными.
Девятый класс, подростковый возраст. Денег у них нет. Вся их еда - только отсюда, из столовой.
Этим, что ни дай - всё сметут.
- Вкусно, ребятки? - слащавым голоском обратилась к ним Люба.
И получила ожидаемый ответ.
- Вот видишь! - и она повернулась ко мне. - Видишь, всё в порядке! Иди лучше, Натальюшка, пообедай!
В это время к раздатке подошла старший воспитатель, или просто - "старшая", как её все называют у нас. Светлана Сергеевна.
- Здравствуйте всем! - сказала она бодрым голосом. - Наталья Петровна, вы не обедали? Пойдёмте, пойдёмте вместе!
И я прошла с ней в комнатку для избранных персон. Для администрации. На пороге я обернулась и сказала им обеим - и "шефе", и кладовщице:
- Я завтра приду с утра. Без меня - не разделывайте мясо. Я хочу его сама посмотреть и взвесить. А также масло. В кашу, утром - не закладывайте без меня. И сегодня на ужин - я тоже приду, масло заложу в кашу. И порционное масло - взвешу. Имейте в виду.
Глава 3
Светлана Сергеевна прошла к столу впереди меня. Светлана Сергеевна - красивая женщина. Высокая, белокурая. Ей - лет около пятидесяти, и характер у неё твёрдый. Твёрдый - в том смысле, что эта женщина всегда твёрдо знает, что ей нужно.
Это не значит, что она всегда следует к своим целям твёрдо и прямолинейно. Нет. Иногда она подбирается к тому, чего хочет, очень мягко. Она мягко стелет, но спать бывает - по-разному.
Частенько воспитатели приходят ко мне поплакать, "от Светы", или мерить давление - после разговоров с нею.
Болтают про неё, что ей самой очень хочется быть директором. Но я, обычно, не прислушиваюсь к этим разговорам.
- Правильно вы их, правильно! - сказала "старшая", когда мы остались за столом вместе, вдвоём. - Правильно вы их, Наташа. Давно пора их пошерстить. Совсем уже за-воровались.
- Я раньше как-то и не думала, что так всё ужасно… Самой противно… - Я не могла успокоиться после своих резких слов. Тяжело они мне дались… Не умею я требовать, не умею…
- Правильно, ты раньше их почти не проверяла, - продолжала "старшая". - Ни кухню, ни кладовую.
- Да ведь не было же такого безобразия. Нет, ну брали, конечно…
- Брали, и брали всегда…
- Брали. На ведь и порции не были такими страшными.
Правильно, - сказала старшая. - Времена были другими. Всего было много, и всем хватало. И нашим, и ва вашим. Хватало - и приготовить вкусно, и в карман положить щедро. А теперь - время другое. Им хочется в кар ман так же щедро класть, как и раньше, а нету. Вот они и начали тянуть от детей, напрямую. И это происходит уже давно.
- А я - как-то и не видела… не замечала…
- А вы, Наталья Петровна, простите меня за прямоту, всегда ходили по интернату - в розовых очках. Или - в голубых. Или уж - не знаю, в каких. Вы же из них…
- Из кого?
- Сами знаете, из кого. Из тех, кому "положено". Это мне - что когда перепадёт, а вы? Вы ведь, сознайтесь… в доле?
Мне стало страшно. Всё, что говорила старшая, было правдой. Я "дружила" со всеми и розовые очки не собиралась снимать. Мне было тепло, уютно и сытно в них, в моих розовых очках.
И доля у меня была, доля не малая - плата за мои розовые очки…
- Вы же знаете, Светлана Сергеевна… Да, вы правы… Только это всё - в прошлом. Кажется, мои розовые очки дали трещину.
"И потом, я же крестилась год назад, - подумала я про себя. - Стала книги читать, писания святых. Вот какая у меня подготовка была - для снятия розовых очков".
- Есть десять заповедей, - сказала я, - и одна из них: "не укради". Короче, я уже несколько месяцев не в доле… Поэтому я могу теперь их проверять. Никто уже не может мне тыкнуть в нос, что я сама беру.
- Ну что ж, удачи вам. Удачи тебе, Наташа.
- Давайте вместе! Ведь вы - тоже имеете право! И закладку проверять, и выход готовой продукции. Если нас будет двое, мы уже будем - такая сила!
Светлана Сергеевна посидела немного, отставив от себя тарелку с недоеденным, очень жирным и вкусным пловом, положенным из особой кастрюльки. Потом она как-то особенно посмотрела на меня и сказала.
- Я - не могу пока. В прямую борьбу я пока не могу вступить. Но я твой союзник, Наташа. Если что, я поддержу. Потом, ты ведь должна главное понимать. Рыба гниёт с головы. С головы! А ты и она - это разные весовые категории.
Я посмотрела на Светлану Сергеевну. Она впервые говорила со мной об этом. И она была права.
- Ты должна это понимать, если хочешь добиться чего-нибудь.
- Я особо ничего не хочу добиваться. Чтоб не воровали в наглую, только и всего. Чтобы плов не был таким страшным, как сегодня. Я не собираюсь никого свергать с пьедестала.
- Ну-ну. А кто будет это определять: в наглую они воруют, или не в наглую? Или ты думаешь, что можно вылечить хвост, не откручивая головы?
Теперь уже пришла моя очередь смотреть на Светлану Сергеевну. Мои розовые очки трещали…
Светлана Сергеевна поднялась и величественно пошагала из кухни.
- Девочки, спасибо! Большое спасибо! Всё очень вкусно! - сказала она таким же, как и до обеда, бодрым и радостным воспитательским голосом.
- Спасибо… - буркнула и я, себе под нос, и побежала в своё, медицинское крыло.
Глава 4
Все эти тайны "мадридского двора" были мне, признаться, не по нутру. Всё-таки хорошо, что я врач, и у меня есть моё дело, в котором отсутствуют подобные сомнения и колебания. Я пошла смотреть больных в изоляторе.
Там у меня лежали трое. Двое - с бронхитом, и одна девочка с высокой температурой, и болями в животе. Её положили утром, без меня. Воспитательница привела.
Я начала с этой девочки, с Анютки. Боли были не сильными, и пока - совершенно мне неясными. Аппендицит? Нет, не похоже. Симптомов раздражения брюшины не было.
Я решила немного подождать, не отправлять её сразу в больницу. Может, проявятся эти боли. Или понос начнётся, или просто простуда такая. Завтра закашляет, и сопли потекут.
Я принесла Анютке жаропонижающее, принесла табле-точку ношпы.
- Укройся, Анютка, - сказала я, - и. постарайся уснуть. Я к тебе ещё приду.
Терпения, терпения дай мне, Господи. Терпения и внимания, чтобы не пропустить ничего.
Как же это терпение нужно, когда ты остаёшься с больным наедине, и надолго. Чтобы не паниковать, не бояться. Доверять себе и, главное, Богу доверять.
Господи, вразуми меня, чтобы я поступила правильно, и не навредила больным моим…
Паника - страшная вещь Я раньше работала под началом такой паникёрши-заведующей. В детском отделении, в стационаре. Вот уж мастерица была! И себя запугивать, и больного - в панику вгонять. И больного представляла всегда в три раза тяжелее, чем он был на самом деле.
Потом, после того, как мы с мужем уехали, я ещё целый год вздрагивала.
Мало того, что паника, так ещё и вечная "презумпция виновности". Ещё ничего не произошло, а мы все уже виноваты. Подчинённые, конечно.
Каким же надо быть неуверенным в самом себе, чтобы так третировать подчинённых, своих коллег?
А здесь у меня - всё совсем по-другому. Здесь я - сама себе хозяйка. Предпочитаю справляться сама, до тех пор, пока это возможно. Оставляю и бронхит, и ангину, если не очень тяжёлые. Мне ведь ещё и жалко их, этих детей. Одним, без родных, не сладко им в больнице. А навещать их тяжело.
Обычно воспитатели берут весь класс и - пешком, через весь город. Навещать. Пишут директору заявление, чтобы выписать продукты. Выписывают пару пачек печенья, пару банок сгущёнки, или килограмм яблок. Берут в кладовой и несут в больницу. А выпишут больного - надо санитарку посылать, чтобы забрала.
Вот я и кручусь - лечу сама. Балансирую, так сказать.
Медикаменты у меня пока есть. Правда, тоже - всё меньше и меньше, год от года. Но пока хватает. И на бронхит, и на ангину, и на понос.
Бывает, конечно, что и "Скорую" вызываю. Только стараюсь пореже.
Но в общем-то я - фигура трусливая и зависимая. Забилась в свой угол, смотрю себе детей, гоняю своих вшей, мажу свою чесотку. Никого не трогаю, и меня никто не трогает… Разве хватит у меня силёнок - порядок навести в пищеблоке?
И СЭС нас беспокоит, конечно, но не сильно. Больше - формально.
У нашего директора - и СЭС прикормлена. Надо смотреть правде в глаза. Надо, надо. И в эту сторону - мне тоже надо теперь смотреть.
Никогда от нас СЭС не уезжает с пустыми руками. Когда бы не пришли, им сейчас же - мини-банкет, или макси-обед. И уже бежит Тамара с коробками, грузит им в машину. А, бывает, и так приезжают, и ко мне даже не заходят. А сразу - к директору, и сразу - коробки, коробки.
Почему это не трогало меня раньше? Почему не возмущало? Строго говоря, эти коробки дают и мне определённую свободу. Может, из-за них СЭС не слишком мучает меня, а закрывает глаза на всякие мелкие недочёты?
Мы ведь существуем в мире субъективном. Вам что-то не нравится? Вы считаете это нарушением? А вот это, батенька, как посмотреть… Если через коробку, то совсем не так уж и плохо. Не правда ли?
Почему же я раньше воспринимала все это, как должное? Ведь, строго говоря, всё, что отдавалось СЭС, всё это - не доставалось детям?
А я была совершенно спокойна!
И вообще, где та граница, за которой заканчивается благодарность, положенная, так сказать, по долгу вежливости и службы, и начинается неприкрытое воровство, взятки, подкуп?
Где заканчивается делёжка - от щедрот, и начинается воровство - от сирот?
Как оценить отдельную кастрюльку для сотрудников? Накрытый для комиссии стол? Подарок проверяющему?
Как оценить? Скажите мне, как? Где тут правда, Господи? Или в этой порочной системе, где воруют все и вся, совсем нет правды? Или всё это - и есть наша правда, как бы не была она противна на вкус?
Я одно могу сказать точно. С тех пор, как я перестала брать, мне стало легче. Но, одновременно, мне стало и гораздо труднее.
Помоги мне, Господи. Помоги разобраться во всём этом!
А то розовые очки сняла, а теперь - свет режет мне глаза…
Глава 5
К вечеру я снова зашла в изолятор. Больным моим полегчало. У Анютки Аксёновой температура упала до тридцати семи и трёх. Она встала с кровати и вышла к столу, ко всем остальным.
В изоляторе, кроме троих больных, сидели ещё трое вшивых. Вшей у них нашли утром, при проверке. Утром санитарка моя ходила проверять младшие классы, и троих нашла. И вот теперь, к вечеру, воспитатели привели их на обработку.
Вшивый народец, в основном, клиенты постоянные. Мажешь их, мажешь, чешешь их, чешешь, а они - всё со вшами.
Где найти объяснение этому факту? Может быть, на уровне генетики где-то. Или ещё выше?
Эти несчастные позволяют шестиногим тварям жить на себе, кормят их, и дают им возможность размножаться. Бр-р-р!
Ну а мы - мажем, мажем, чешем, чешем. Гнид выбираем. А за окном - заканчивается двадцатый век. Так-то, господа.
Вши - это наша, интернатская, хроническая болезнь. Осмотр на педикулёз, то есть на вшивость - каждую неделю. Обязательно! И сколько не ходим, сколько не обрабатываем - всё равно, избавиться не можем. Потому что вещества для обработки вшей не убивают гнид, то есть яиц этих насекомых.
Стричь? Стричь налысо, конечно, было бы самым надёжным лечением. Но стричь волосы можно только малышам, да и то - со слезами. А старшие… Оставишь одну гниду, не выберешь, и вновь эти паразиты плодятся. Хоть и обрабатываем мы их, да по нескольку раз подряд.