Когда я в интернат работать пришла, я живую вошь увидела впервые. До этого - только в институте, под микроскопом. Думала, что всех вшей поубивали в Гражданскую войну. Ан нет, на мою долю ещё осталось.
С этими вшами получается прямо по библейски. Нет У нас гарантий, что на чисто выбритую голову, когда волосики отрастут на два миллиметра от макушки, не приползёт такая же голодная и наглая до невозможности вошь от соседа…
Как там сказано: тащит за собой, на чистое место, "семерых страшнее себя".
А на обход - мы всё равно идём, идём обязательно. Иногда - мы вместе с Наденькой на обход идём, а иногда - Наденька и сама выходит. Наденька - это санитарка медпункта, это моя главная помощница и главная моя радость.
Сама идёт, сама этих вшивых выявляет, сама обработает их и сама вымоет. Как сегодня.
И проследит, чтобы потом всех гнид выбрали. И ещё сказку им какую-нибудь расскажет, пока они сидят в изоляторе за столом, кивая своими головками, замотанными в полотенца. И дети её любят.
А если СЭС приходит, то тактика у нас своя, отработанная. Пока я комиссию отвлекаю, Наденька по классам идёт, и всех, кто с гнидами, выводит из классов, и прячет где-нибудь.
Так что официально - вшей у нас нет. СЭС ведь не помогает, а только акты пишет, да штрафует. Приходится приспосабливаться.
Что бы я делала без моей санитарки, без Наденьки моей? Вот уж человек! Вот уж доброта!
А медсестры нет у нас. Не держатся медсестры. Приходят, и увольняются. Зарплата маленькая, объём работы - большой.
Это мы, с Наденькой, прикипели здесь, в интернате.
Мои больные собрались за столом, в изоляторской столовой. Одни рисуют, а другие просто болтают. Я тоже усаживаюсь за стол, вместе с ними.
- Ну как, гвардейцы? Всех вшей разогнали?
- Всех, всех!
- Сколько им ещё сидеть, Надежда Ивановна?
- Ещё час, - отвечает Наденька.
- А кто гнид выбирать будет?
- Мы сами!
Ну, смотрите, только чтобы чисто выбрали! Я проверю, и в спальню не отпущу, пока не выберете!
Едва ли выберут, маленькие ещё. Выбирать гнид трудно, муторно… Уходит на это много времени. А, главное, должен быть человек, который согласен просидеть с вами часа два, за этим неблагодарным занятием. Бывает, сажаем двоих вшивых, чтобы выбирали гнид друг у друга.
Да только терпения у детей не хватает. Разве что у старшеклассниц, если у них такие проблемы случаются.
Поэтому и не выводятся у нас вши. Вот такая старая, как мир, проблема.
- Надежда Ивановна, поставь кофейку! - прошу я.
Мне не столько хочется кофе, сколько хочется поговорить. А Наде хочется покурить, я знаю. Она курит по-настоящему, крепко и давно. Мы так с ней поступаем частенько. Сядем у меня, и говорим, говорим.
Надя тоже крещённая. В церковь не часто ходит, но так же, как и я, книги некоторые читает. Иногда мы с ней, по очереди, читаем одну и ту же книгу.
Бывало, и курили мы с ней одинаково: сигарету за сигаретой. А потом я стала бросать курить. Примерно с тех пор, как перестала продукты "брать" с кухни.
Я бросаю курить уже четвёртый раз. И никак не могу бросить. Последний раз продержалась две недели. Но зубы, один за одним, болели так сильно, что хоть иди, и вырывай. Кости, челюсти болели. И я не выдержала и начала снова. Неделю назад.
А сейчас мы идём ко мне, "в келью", и там я выкладываю Наденьке всё, что произошло на кухне.
У Наденьки на кухне - "связи". Там работает зальной, то есть уборщицей зала, её дальняя родственница, с которой они, вместе, живут в ближней деревне.
И Наденька знает о кухне гораздо больше, чем я.
- Наталья, ты точно, с Луны свалилась! - поражается моей "некомпетентности" Надя. - Да Тамарка, кладов щица наша, - всегда продукты не додаёт из кладовой! А кухонные - и пикнуть не смеют, потому что Тамарка - с директором заодно. Тамарка их знаешь, как в кулаке держит! Помнишь, год назад повариху уволили?
- Помню. Я так и не поняла, как её поймали.
- А у Тамарки зять - милиционер. Они ту повариху после смены подкараулили, а у неё в сумке - буханка хлеба, полкило сахару, и ещё там чего-то. И уволили. А подловили её потому, что она попыталась с Тамарки все продукты, из кладовой, заполучить. Скандалить с ней стала, что готовить не из чего!
- Вот это да!
- Поняла теперь, почему они пикнуть боятся? Потому что у них - у всех в сумке чего-нибудь, да лежит, когда они из кухни уходят. А Тамарка им говорит: "Пикнете - я вас с буханкой хлеба поймаю, и посажу!"
- И они все молчат.
- Все молчат, и Тамарку тебе не сдадут никогда. Потому что ты - никто, а Тамарка - сила. За ней - и милиция, и директор. А у директора - своя милиция. Через нашего куратора, из СЭС.
- Как? - оторопела я.
- А муж! Муж у нашего куратора - замначальника отдела по борьбе с организованной преступностью. Вот так. Жаловаться - бесполезно.
У меня сперло дыхание. У меня не было слов.
- Дай мне сигарету, Наденька.
- Ты же бросаешь! Ты же говорила, что это грех!
- Грех… Дай, пожалуйста. Спасибо.
Я затянулась, и сидела молча, обдумывая услышанное. И я готова была ещё долго сидеть, потому что услышанное пригвоздило меня к стулу.
Вот они, розовые очки. Четыре года проработала, и не знаю, кто муж у нашего куратора из СЭС! И какие возможности открываются, при надлежащем использовании этого мужа.
Надо, надо смотреть правде в глаза. Раньше мне это было ни к чему. Меня, как свою - никто не трогал. Я жила за спиной директора, как за каменной стеной…
Сигарета погасла, и я раздавила окурок в пепельнице, вместе с последними осколками моих розовых очков.
Это так мне казалось, что с последними. Казалось, что больше я не смогу услышать ничего. Ничего подобного.
Однако, я ошибалась.
И тут послышался топот ног за дверью, и раздался резкий стук в дверь.
- Наталья Петровна! Вы тут?
- Тут, тут! - крикнула я из-за двери.
- Выходите скорее! У нас Антоха убился!
- Как убился? - вскочила я.
За дверью стояли девчонки из восьмого класса, и наперебой щебетали.
- Он на крышу полез… Он за мячиком полез… Он вниз съехал… Он свалился… Он лежит… У него кровь идёт…
Я побежала. Наденька побежала за мной. Я заскочила в процедурную, взяла пару бинтов, йод, ещё что-то - и мы выскочили на улицу.
Глава б
Антоха лежал под крышей перехода из учебного корпуса в спальный. Он уже начал подниматься с асфальта. Высота, с которой он упал, была примерно на уровне высокого третьего, или низкого четвёртого этажа.
У Антохи была разбита голова и, видимо, поломана рука. Левая. Он присел, опираясь на правую руку, а левую - держал навесу. Кровь из пробитой головы текла на одежду и на асфальт.
Я присела рядом с Антохой и спросила:
- Жив?
- Угу, - ответил Антоха.
Ничего, жив! - громко сообщила я окружающим.
Потом я мельком осмотрела рану, прощупала Антохе голову, шейные позвонки и спину.
- Где больно?
- Рука… - сказал Антоха. - И голова…
- Встать можешь?
- Могу. Сейчас…
Я подставила Антохе плечо, и он поднялся. Двое ребят из его класса, восьмого "Б", подхватили Антоху с обеих сторон.
- Куда его?
- Туда, к изолятору! Только потихоньку!
Пока Антоха, с сопровождением, продвигался в сторону входной двери, из неё выскочила встревоженная Светлана Сергеевна, "старшая".
- Что? Что? Что опять случилось? - закричала она от самой двери. - Опять ты, Протока? Опять?
Она приблизилась к группе сочувствующих и спросила меня, уже значительно тише:
- Что с ним?
- Руку, видимо, сломал. Рана на голове - не страшная. Впрочем, кровь надо отмыть, тогда точно скажу. Возможно, есть сотрясение. Сейчас, разберусь.
Светлана пропустила детей вперёд и задержала меня у двери.
- Наталья… Ты там того… справься, пожалуйста, без больницы… А то придётся травму - в область сообщать… Ты же понимаешь… И воспитателю не поздоровится, и мне. И тебе, между прочим.
- Знаю, знаю, - ответила я. - Подождите, я должна посмотреть его, как следует.
И тут нам навстречу выбежала воспитатель восьмого "Б", в распахнутом белом халате. Выглядела она не очень симпатично. Седоватые волосы, со следами краски по краям, развевались неопрятными космами. Стоптанные туфли болтались на худых ногах. И кривилось - такое же, как и туфли - старое, "стоптанное" лицо.
Класс её дежурил по кухне, и она была в столовой, вместе с дежурными. Не видела, как Антоха полез на крышу.
- Ты! Ты! - кричала она на Антоху. - Ты вгонишь меня в гроб! Я не могу с ним, я больше - не могу! Всё Светлана Сергеевна, я увольняюсь! Я не могу больше терпеть этот ужас! Или забирайте его из этого класса, или я сюда больше на подмену не выхожу! Не выхожу! Или он, или я!
- Наталья Петровна, он как? - спросила она у меня. Конечно, она волновалась. Случись что - первой бы пострадала она.
Эта воспитательница, Ангелина Степановна, была на восьмом "Б" не постоянной, а подменной. Ей уже было за шестьдесят. Годы такого тяжёлого, и такого нервного, а так же практически неоплачиваемого труда давно уже сделали своё дело.
Справиться с трудным восьмым классом, состоящим на треть из сирот, было ей не по силам.
Она мельтешила, мельчила, ругалась со своими восьмиклассниками, а когда они успокаивались, начинала к ним придираться и дёргать их по пустякам.
И дети её не боялись, не слушались, а иногда - просто издевались над нею. Иногда её было просто жаль.
Но сколько не грозилась она уволиться и уйти, всем было ясно, что она никуда не уйдёт. Куда ей было идти, на старости-то лет?
Вот она и работала "подменной" воспитательницей, на трёх классах. С двумя третьими классами она ещё худо-бедно справлялась, квохтая над ними, как курица.
Но восьмой… Да ещё восьмой "Б"…
- Ничего, ничего. Жив, - успокоила я Ангелину Степановну. - Головой ударился.
- Может, у него мозги теперь не место встанут! И тут герой сам подал голос:
- А у меня мозги и так на месте! - сказал Антоха.
Я тебе дам - на месте! Я тебе покажу твоё поганое место! - воспитательница восьмого "Б" могла и дальше продолжать, выкладывая всё, что накопилось у неё на душе, но мы уже подошли к двери изолятора.
- Всё, всё. Дальше, пожалуйста, уже никто не проходит! Всё! Надежду Ивановну-то пропустите!
И я закрыла двери изолятора. Надя прошла за мной.
По специальности Наденька - инженер-конструктор. Так вот сложилось у неё в жизни, что пришлось ей идти в санитарки.
Наденька с сыном убежали из Прибалтики, бросив там квартиру и всё нажитое. И сейчас Наденька, со своим видом на жительство, нигде устроиться не может. Нет для неё работы у нас в городе. Нет никакой работы, кроме как санитаркой.
Хотя, по сути, работает она, иногда, и получше квалифицированной медсестры.
Благослови тебя Бог, Наденька.
Не очень я была, в жизни своей, дружбой избалована. Всё переезды, да новые места. Только привыкнешь, а уже и уезжать пора.
И вот, наконец… Спасибо, Господи, за то, что послал мне подругу. И по жизни, и по духу.
Глава 7
Хорошо, что я врач.
Для начала мы с Надеждой завели Тоху в ванную.
Антон Протока, или Антоха, или просто Тоха, - вызывал у меня симпатию. Мне, конечно, надо было бы поругаться, надо было. Но мне не хотелось. Можно даже было сказать, что я не могла. У меня ведь у самой - два сына. Бывало, и на крыши лазили.
И я ограничилась законным вопросом:
- Как же это тебя угораздило?
- А мячик…
- Откуда у вас мячик?
- А Сашка из дому принёс. Теннисный. Ему дома попадёт, если потеряет. Вот он и говорит: "Тоха, залезай!"
- А чего же он сам не полез?
- Так он же толстый! Кабан! Да он - боится…
- И ты - полез.
- Угу. Да я бы не упал, это кроссовки у меня….
И Тоха поднял ногу. Кроссовка была разорвана до середины стопы. И видно, уже давно.
- А чего же ты воспитателю не говорил, что у тебя такие кроссовки?
- Говорил. Только у них нету ничего. В кладовой - ничего нету. Сорокового размера - только тапки. А что я, в тапках, что ли, буду ходить?
Пока шёл наш немудреный разговор, мы с Надеждой успели снять с Тохи куртку и рубаху.
Мы смыли ему кровь с головы, с волос. Руку же - пока подвесили на косынку, и я повела Тоху в процедурную.
- Когда упал - сознание не терял?
- Не-а…
- И всё твёрдо помнишь - как упал, как приземлился, как очнулся?
- Да. Вроде бы…
- Так да, или вроде бы?
- Да.
- Тошнота была?
- Немножко. И сейчас - мутит.
- Понятно. Ну, давай голову.
Рана на голове была примерно сантиметра три длиной, но края были не совсем хорошими, слегка раздробленными. Кости черепа, наощупь, были целы.
- Понятно, - сказала я.
- Что понятно? - Спросил Тоха.
- Надо шить. Надо рану твою обработать, как следует.
- Не надо! Не надо ничего шить! Я уже эту голову раз десять разбивал. На мне всё заживёт, как на собаке!
- Тоже мне, волкодав! - сказала я.
Дворняга ты наша! - вступила в разговор Надежда, выходя из ванной, где она вытирала кровь. - Двор-терьер.
- Да ладно вам, - обиделся Тоха.
- Ладно, - сказала я. - Немецкая овчарка. И мы рассмеялись.
- Давай руку.
Очень похоже на перелом лучевой кости. Смещения отломков, по всем признакам, нет. В принципе - можно наложить пока шину, тугую повязку…
Пожалуй, так я и сделаю. День-два, а там видно будет. Даст Бог, заживёт. Я здесь таких чудес насмотрелась…
Я перекрестилась. Теперь-то вот - помоги мне, Господи. Помоги мне, Господи, всё правильно сделать.
Так… Начать-то с чего… Сейчас. Начать надо - с начала.
- Давай-ка, зад подставляй! - я набрала в шприц анальгина с димедролом.
- Давай, давай! - помогла мне Надежда. - А то, по крышам лазить - вы все храбрецы!
Тоха подчинился.
Потом я приготовила две шинки, обложила их ватой, обмотала бинтом.
С помощью Надежды я фиксировала их на Тохиной руке. Снова подвязала косынку.
- Теперь, Тоха, тебе придётся потерпеть.
Я знала, что делаю. У меня - хорошая хирургическая подготовка. Я готовилась стать детским хирургом, да не получилось у меня. По обстоятельствам, совершенно к сегодняшнему дню никак не относящимся.
У меня есть хирургический набор, всегда тщательно мною оберегаемый.
Я уложила Тоху на кушетку и сама присела рядом, на маленький стульчик.
Обезболила новокаином, обработала и зашила рану. Всего-то три шовчика.
Тоха - не пикнул.
Я мыла под раковиной руки, запачканные в Тохиной крови, и вдруг вспомнила надпись на стене, возле чёрного хода. Там было написано: "Тоха - мой брат".
Я усмехнулась про себя и подумала: "Теперь Тоха - и мой брат".
- Наталья, а ты знаешь, сколько времени? - спросила Надежда, когда мы уложили в кровать чистого, перевязанного, успокоенного и благостного Тоху.
- Сколько?
- Уже восьмой час. Уже ужин заканчивается.
- А ты изоляторских накормила?
- Давно! Вшивые - там домываются.
- Это - хорошо. А я хотела проверку сделать. Масло в кашу заложить. И взвесить масло порционное.
- Видно, не судьба! Но сегодня тебя на кухне ждали. Ты же сказала, что проверять придёшь.
- Ну, и что?
- А то. Сегодня тебе все воспитатели "спасибо" говорили. Кашу нахваливали. Сразу видно было, что каша с маслом. Я слышала, когда ходила еду брать на изолятор.
- Ну, и хорошо. Может, так буду ходить, проверять потихоньку, и всё наладится. Дай-то Бог. Я сегодня уже на кухню не пойду. Может, давай по кофейку? Мы сегодня заслужили!
- Давай.
И Надежда пошла ставить чайник.
Я зашла в свою "келью", включила свет, села на свой стул. Мою любимую икону, "Умиление", было отсюда видно. Я её специально так поставила, чтобы она всем входящим в глаза не бросалась, а мне - всегда видна была.
Спасибо, Господи. Спасибо Тебе за всё. За Надежду. За Тоху за кухню.
Спасибо, Господи.
Глава 8
Тоха поступил в наш интернат два года назад. Перевели его из детского дома, то есть, из сиротского интерната. Так это теперь называется.
Перевели - в порядке, так сказать, "культурного обмена". Это когда один интернат меняется с другим. Как, извините, в анекдоте про смену белья. Когда первая палата меняется со второй.
Как правило, передают из интерната в интернат народ особый, заслуженный. Становится администрации совсем невмоготу кого-нибудь воспитывать, она и передаёт объект воспитания в другие руки.
Передаёт в надежде, что на новом месте трудный воспитанник станет другим. Или просто, честно говоря, избавляется. Но, часто, взамен отправленных в другой интернат заслуженных кадров, получает - ещё кого и похлеще.
Куда же ещё девать этих сирот? Которые не вписываются в общую, коллективную жизнь?
Так вот и Тоху передали. Мы "получили" его два года назад.
Мать - лишена родительских прав, отца - не имеется. Типичный современный сирота.
В четыре года нашли его одного в квартире. Голодного, полуживого. И пошёл Тоха по инстанциям: дом ребёнка, дошкольный детдом. А потом - три, или четыре интерната, которые передавали его друг другу. По всей области прокатился. И везде выделялся, везде выпендривался, и нигде больше года-двух - задержаться не мог.
Теперь он осел у нас. Уже целых два года выдержал. Вернее, второй учебный год заканчивается.
И уже вполне созрел наш Тоха для дальнейшего перевода. Только куда? Он уже все областные интернаты обошёл. Кто его возьмёт теперь? В девятый класс вообще трудно кого-либо перевести, а уж такую известную личность, как Тоха - и подавно.
Дальше светила Тохе "спецуха", специнтернат для детей, совершивших правонарушения. Уже не раз ловили его на воровстве. Но пока прощали, только пугали. Конечно, жалко было его в "спецуху" отправлять.
Тоха, при всём своём хулиганском поведении, не был злобным, не был мстительным, а, скорее, был весёлым и мог рассмешить других.
Жалко, жалко. Основная воспитательница восьмого "Б", Елизавета Васильевна, прикрывала Тоху, как могла и когда могла. Правда, и она, в последнее время, стала выдыхаться.
Буквально два дня назад она ко мне приходила, как раз насчёт этого Протоки. Пришла, села…
Усталая, симпатичная женщина. Детей любит и умеет управляться с ними. Если бы не она - неизвестно, что было бы с этим восьмым "Б".
- Наталья, давай что-нибудь с Протокой делать! - сказала мне Елизавета Васильевна.
- Что? Что делать?
- Давай его психиатру, что ли, покажем. Не могу я с ним больше. Я ведь к нему - со всей душой. Сядем, поговорим - он всё понимает. Только выйдет - и опять что-нибудь сотворит. Выключатели сломал, чтобы света не было… Двери в палату разбил, двери в туалет - разбил. Подрался с Закутным, у того синяк во всю щёку. Родители За-кутного приходили, разбирались. И всё это - за одну неделю.
- Да… Не мало.