Полная луна светила в окно, освещая моих мальчиков. Заскрипела раскладушка, и увалень Васька что-то произнёс во сне. Точно, увалень. И обещает вырасти из него - что-то огромное и, по-моему, добродушное.
Я надеюсь на твою мудрость, сынок. На мудрость, и на доброе сердце.
И я перекрестила их, всех троих. Благо, теперь я знала, на какую сторону надо крестить, чтобы крестное знамение легло правильно.
Глава 26
Надо было сделать ещё одно дело. Надо было ещё отчитаться в интернате. И уйти, наконец, в отпуск.
Я пошла к директору, повторяя про себя: "Господь со мной, чего убоюся? Господь со мной, чего устрашуся?"
- Галина Николаевна! Что бы вы сказали, если бы я Протоку - на лето к себе взяла? Я вам честно скажу: мне жаль его в психушку отправлять. Просто сердце разрывается, и всё.
- Да ты думай, о чём говоришь, Наталья. Нет, формально - можно сироту на лето взять, и даже пособие на это дело оформить. Но это же… не маленькую девочку взять! А почти мужика, пятнадцатилетнего хулигана. Ты что?
- Галина Николаевна, но ведь формально - можно?
- Ты что, забрала его? - в проницательности нашему директору не откажешь.
- Да. Я хочу написать заявление и всё оформить.
Директор помолчала.
- Значит, так… - сказала она, немного погодя. - Значит, мы все - жестокие и несправедливые. А вы одна, Наталья Петровна - не такая, как все. На рубль дороже. Все решили - его на лечение отправить, а вы, такая добренькая, что взяли его в собственный дом… Как же вам его в больнице отдали?
- Под расписку.
- Ив чём же это вы расписались? В собственной глупости? Или вы у себя дома собираетесь психиатрическое отделение устраивать, и сами в нём лежать будете?
Я молчала. Я не могла, и не хотела ничего объяснять.
- Так… Ну что ж… Взяли, так взяли. Кому закон не писан, вы знаете… Но пощады - не просите! Взяли - так на всё лето, если даже он у вас, из дома, вынесет всё, вместе с вами! И смотрите! Вы несёте ответственность за его жизнь и здоровье! И если что-нибудь случиться - отвечать будете вы, и по полной программе. Я уж постараюсь, что бы вы ответили. И имейте это в виду.
Я молчала.
- Идите к секретарю, пишите заявление.
И я вышла из кабинета.
Секретаря не было. На месте секретаря сидела Надежда.
- Надюша, Надюша! Привет! - сказала я. - Я тебе рассказать хочу… Столько всего… А ты что тут делаешь?
- А я - вместо секретаря пока. Отчёт печатаю. Я же умею печатать, вот директор и попросила меня… секретарю помочь.
- А. Сейчас я заявление напишу. Я Протоку забрала из больницы.
- Ты что?
- Да. Забрала. И теперь я снова в немилости - ещё больше, чем по кухне.
- Ну, ты даёшь…
- Надь, сейчас я эти формальности доделаю. Пойдём, кофейку выпьем. Может, поставишь чайник? Там и поговорим.
И тут…
Надя помолчала, потом посмотрела на меня совершенно однозначно, и сказала:
- Ты знаешь, сейчас мы будем пить кофе с Галиной Николаевной. Так что, я не могу. Давай заявление, я сама его представлю на подпись. За пособием можно будет подойти во время зарплаты.
- Надя…
Тут подошли воспитатели и оттёрли меня от секретарского стола. Да я и сама - оттёрлась, и выпала из секретарской на ватных ногах.
Надя, Надя… Надя, моя Надя! Нет, может, это мне показалось? Нет! Нет! Этого не может быть!
- Наталья! - меня догнала Елизавета Васильевна. - Наталья, ты что, Протоку забрала?
- Да.
Слава Богу, Слава Богу! А то, ты знаешь, как мы его отправили, так я себе места не находила. Хоть я и хотела его отправить. Я же всё это и затеяла, дура старая. А потом уже винила себя, да поздно было. После того, как санитары его забирали… Наталья, ты прости. Нет, слаб человек, ох, как слаб… Я-то не могу его взять, даже бы если за хотела. У меня муж парализованный… уже второй год, как лежит…
Елизавета Васильевна держала в своих руках мою руку.
- Я рада, рада. За него - рада, и за тебя - рада. Ты же знаешь, что тебе пособие положено? Деньги небольшие, но всё-таки, по нашей бедности…
- Знаю. Я уже заявление написала.
- И продукты тебе положены. На сироту, продуктовое довольствие. Иди, на продукты - тоже напиши.
- Потом. Сейчас я туда возвращаться не могу.
- А… Беснуется, директриса-то?
- Вроде того.
- Но ты - всё равно, напиши заявление на продукты. Напиши, напиши. А то всё его довольствие кладовщице достанется. И можешь его в гости ко мне отправлять. Телефон мой знаешь?
- Где-то есть.
- Звони.
- Ладно.
Елизавета Васильевна, сама того не ведая, поддержала меня очень вовремя. Но Надя, Надя… Что же это, а? Может, вернуться? Это - наверняка ошибка, или я не так что-то поняла? Надо вернуться!
Нет, не могу. Возвращаться не могу. Может, она позвонит? Да, наверное. Она мне позвонит, или я ей, как всегда. И даст Бог - всё будет хорошо.
Пойду-ка я домой. Ведь я - в отпуске. Всё, всё.
Всё будет хорошо.
Глава 27
Тоха вступал в нашу жизнь в качестве полноправного члена семьи.
- Сколько ты куришь в день? - спросил муж Тоху, с первого же дня.
Штук пять в день… А может, семь…
Ну, так и решим. Вот пачка, лежит на холодильнике. Бери, а я буду знать, сколько тебе надо. Примерно…А кури - на балконе. Дома, в комнатах, и я не курю, только в экстремальных случаях.
Сначала сигареты уходили понемногу. А потом стали пропадать с холодильника - по полпачки за раз.
- Тоха, ты сигареты брал?
- Нет.
- А куда же они деваются? Мать, ты что - снова курить начала?
- Нет.
- Тогда - где сигареты?
Я накрывала в комнате стол к обеду. Андрея не было, Тоха с Васькой пришли с речки - мокрые, разгорячённые.
- Так кто же сигареты брал?
Тоха молчал. Он помогал накрывать, суетливо бегая от холодильника к столу.
Мы сели за стол, и я разлила суп по тарелкам.
- Так что, - продолжал Вася-старший, - я, в своём собственном доме, не знаю, куда мои вещи исчезают? Мать, так-то ты курить бросила!
- Я должна оправдываться? - спросила я. - Тоха, ты сигареты брал?
- Нет.
Обед продолжался в молчании.
- Мне бы хотелось, - продолжал Вася-старший, - чтобы ты понял, что если ты молчишь, то этим самым подставляешь другого человека. Вот сейчас - подозрение ложится на мать. И ещё, ты должен увидеть разницу. Когда тебе желают добра, и могут простить, или когда тебя хотят уничтожить. Только дурак не увидит этой разницы.
Вася поднялся и встал, опираясь руками о стол.
- И ещё. Даже последний вор… не будет красть там, где живёт.
И Вася вышел на балкон. Покурить после обеда.
- А по мне, - сказала я, - лучше плохая правда, чем враньё. Меня от этого вечного вранья - уже тошнит.
Очередь мыть посуду была Васьки-младшего. Васька загремел на кухне. Я тоже встала. Тоха остался за столом один. Он сидел, уткнувшись носом в пустую тарелку.
Потом он встал и пошёл к своему креслу-кровати. Подняв подушки, он вытащил завёрнутые в газету сигареты, довольно много.
Тоха вынес сигареты на кухню и положил на холодильник.
- Я… я сигареты брал…
Ему было тяжело. То, что он брал сигареты - было явным, все факты были налицо. Но надо было ещё и сказать. Сказать это - "я"!
- Вот и пусть лежат. Открыто лежат! - сказал муж. - А впрок не собирай, не надо. На всю жизнь - не соберёшь. А нам ты можешь доверять.
А мне ничего не хотелось говорить. Не хотелось встревать в мужские разговоры. И Тоха, я думаю, наслушался женщин, на своём веку.
Тоха схватил сигарету и тоже побежал курить, на другой балкон.
Так они и стояли оба, и курили на своих балконах.
А мы с Васькой сидели на кухне. Васька мыл посуду разбрызгивая воду. А я - просто сидела. Думала. Мысль додумывала.
Думала, думала, и вдруг остановилась. Что-то было со мной не так, как всегда…
Мне не хотелось курить! Вот это да! Вот это - чудо!
Мне не надо было сдерживаться и мучиться - я просто не хотела! Неужели правда?
Неужели правда, Господи? Я боялась поверить.
Я вышла на балкон, подошла к Васе. Потом взяла из пепельницы окурок и размяла его пальцами. Нет, мне не хотелось.
- Ты что? - спросил Вася.
- Ничего, - ответила я. - Кажется, со мной произошло чудо.
- Ну, мать… У тебя чудеса - на каждом шагу!
- Нет, чудо, - сказала я. - Вася, мне не хочется курить.
Я ещё раз поднесла к носу окурок, понюхала, поморщилась и положила его обратно в пепельницу. Кажется, всё.
Глава 28
Всё было у нас хорошо, но денег катастрофически не хватало. Отпускные плакали, и я вместе с ними.
Я решила, по старой памяти, пойти на "скорую" в детскую бригаду. На подмену отпусков.
Андрей успешно сдал выпускные экзамены и уехал поступать. Это и подорвало семейный бюджет.
В прочем, особо подрывать было нечего. Всё было основательно подорвано до этого.
Эх, Родина любимая! Это же надо так не любить своих детей, то есть нас. Как ты нас подорвала! Как кинула своих военных, своих врачей, своих учителей!
Прости, Родина! Вырвалось… Может, и не ты виновата, и так же подорвали и кинули - саму тебя? Тогда - кто это сделал, скажи?
Я уже раньше работала на "Скорой" - немного, но работала. Если место есть - меня должны взять.
И меня взяли. На ставку, семь суток в месяц.
Люблю я "Скорую", видит Бог. После интерната своего - "Скорую" люблю. И не за вызова люблю, а за дорогу. Особенно вечером. Или ночью. Машина мчится, а ты сидишь, и смотришь вперёд. И дорога - стелется, стелется перед тобой…
И ночью, в свете фар, высвечивается сердце твоё, как шоссе впереди. И твоя душа кажется тебе такой же прямой, и такой же сияющей, как эта дорога. И раньше я дорогу эту любила, а теперь - вдвойне люблю.
Это - тайна моя, это - заветная молитва моя, это - ночная дорога, в свете фар.
Заветная молитва - молитва Иисусова. Всплывает сама собой, заполняет сердце. Летит над ночной дорогой моя молитва, летит, иногда и под мигалкой. "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную. Помилуй, помилуй…"
И не в тягость мне тяжёлая эта работа, эти вызова. Потому что я знаю: за ними - снова будет дорога. Дорога, дорога. Бесконечная и сияющая дорога.
Можно уже работать. Можно и на сутки из дома уйти. Не страшно, почти не страшно. Тоха вписался в нашу жизнь. Твёрдо встал в график мытья посуды, так сказать.
И он её здорово моет! Так кухню убирает - я так не убираю, это точно. Ваське ставлю Тоху в пример. А Васька - молчит. Но это - к слову.
А яичницу как Тоха жарит! С таким вкусом, с таким старанием! Так мелко-мелко нарезывает лучок, потом фигурно выкладывает колбаску…
Сначала пришлось ему показать, конечно, а то он и не знал, с какого конца браться за сковородку.
Картошку чистит, и уже жарил пару раз. И с удовольствием, с важностью ходит в магазин за хлебом, и за всякой мелочью. И сдачу отдаёт честно, копейка в копейку.
Хозяйственная, хозяйская жилка - определенно у него присутствует.
Отпускаем его и в кино, и гулять.
После суточного дежурства, как себя не уговаривай, а тяжело, конечно. Первые две смены были более-менее лёгкими. Но третья смена выдалась тяжёлой, бессонной.
Бронхиальная астма, потом тяжёлая травма с ожогами. Везли в больницу, в соседний городок, в ожоговое отделение. А приехали - и снова вызова. Так и не прилегла, за всю ночь. Пришла с работы - упала, и заснула, как убитая.
Проснулась от громкой музыки. Тоха пришёл с речки один и врубил магнитофон на полную катушку.
- Тоха, а Васька где?
- А он пацанов встретил из своего класса и остался с ними.
- А, понятно. Тоха, а ты разве не видишь, что я сплю? Ты разве не знаешь, что я с суток пришла?
В глазах Тохи не отразилась ничего, кроме досады. Ему не дали музыку дослушать.
- Тоха, ты же в семье живёшь. Беречь надо своих. Заботиться. Я же устала, с ночи пришла. Я там деньги зарабатываю. Между прочим, на всех.
Глаза Тохи по-прежнему ничего не отражают.
- Или ты не знаешь, что деньги надо зарабатывать? Да, точно, ты не знаешь. Ты думаешь, что тебя государство будет кормить, до гробовой доски?
- Нет…
- Точно, не будет. Но семья-то у тебя - будет, или нет? Ты об этом думал когда-нибудь, или нет?
- Не знаю…
- Если мать пришла с ночи и спит - её сон надо беречь. И музыку не врубать на полную мощность. Если сын устал - мать будет беречь его сон. Это понятно?
- У нас в спальнях никогда никто не смотрит, спишь ты, или нет. Всегда все… как хотят, так и ходят. Как хотят, так и кричат.
- А тебя будили когда-нибудь, когда ты уставал и спать хотел?
- Да сто раз!
- Приятно было?
- Да нет…
Вот на то и семья, чтобы друг друга беречь. Чтобы ты знал, что если ты устал, кто-то побережёт твой сон.
- Только для этого?
- Что?
- Семья?
- А ты с этого начни. Ладно, пора и вставать. Сейчас пообедаем, и я опять залягу. Вон, уже Васька звонит.
Глава 29
- Мам, я больше с Антоном на речку не пойду, - это Васька.
- Почему?
- А я мальчишек из своего класса встретил, а он - из своего. Они там… курят вместе.
- Курят? А больше ничего не делают? Не пьют? Клеем не дышат?
- Да вроде - нет. Я не видел. И ещё… я плаваю плохо. А Антон - как рыба плавает.
- Ну и что?
- Мне надо так же научиться, как он. Я теперь с Серёжкой, из нашего класса, ходить буду. Он с отцом будет ходить, а его отец - тренер по плаванию. Сказал, что покажет, как плавать правильно.
- Да я не против. Ходи с Серёжей. Можешь и с отцом сходить, когда он дома. Папка наш тоже плавает неплохо. А я думала, что у тебя с этим нет проблем.
- Я тоже думал, что я умею. Но Тоха… Он правда, как рыба.
- Тогда - учись.
Хоть бы там Тоха не влип никуда, со своими одноклассниками. Кто там, интересно? Я же всех его одноклассников знаю. Надо как-нибудь дойти до речки, в виде прогулки, да посмотреть.
Клеем не пахнет, вроде. Это вот - самое страшное. Это быстро, и практически безвозвратно. В прошлом году нам перевели одного такого. Он продержался в интернате месяца два. Бедный мальчик… Где он сейчас, да и жив ли…
Нет, не похож Тоха на токсикомана. Симптоматика отсутствует. И всё равно, надо мне дойти до речки.
После обеда я усадила их обоих за стол, и Тоху, и Ваську.
- Так, господа! - сказала я. - Не пора ли прекратить бездельничать, и начать заниматься русским языком. Потому что у тебя, Васька, единственный трояк - по русскому. Ну, а про Тоху - я и не говорю.
- У меня - тоже трояк! - ответил Тоха. - Нет, Наталья Петровна, это несправедливо. У людей - лето, а вы - русский язык. Я отказываюсь.
- И я - отказываюсь, - сказал Васька.
- Берите тетради и ручки. И - без вопросов. Вашего согласия никто не спрашивает.
Они уселись за стол с ворчанием, но им пришлось подчиниться.
Я взяла простой текст и начала диктовать.
Результаты превзошли все ожидания. У Васьки было ошибок двенадцать, не считая запятых. У Тохи - двадцать пять.
- И за это сейчас ставят тройки? - сказала я. - Кошмар. Да вы, ребята, просто не представляете, что вы написали. А что касается тебя, Васька, то это - просто стыд. А я-то думала, что твой трояк - случайность.
И мы начали разбирать ошибки. Тоха изнемогал.
- Да я сроду так не учился! - сказал он.
Васька молча сопел.
На следующий день мы повторили эксперимент.
- Пишите медленно. Вспоминайте всё, что мы вчера разбирали. И проверяйте, проверяйте свой диктант. Проверяйте - как своего, родненького!
У Васьки оказалось шесть ошибок, если без запятых. У Тохи - двенадцать.
- Молодцы! - сказала я. - К концу лета мы, наконец, напишем на настоящий трояк. Ну, а завтра…
- Ма, ты же завтра дежуришь!
- Точно, дежурю. Завтра - дежурю, послезавтра - сплю. Но вы-то - не дежурите. И, поэтому выучите стихотворение.
- Нет! - выдохнул Тоха.
- Нет! - сказал Васька.
- Да, - сказала я. - Но ладно, недлинное. Пушкина будем учить.
Я сняла с полки томик и полистала.
- Ну, хоть вот это.
И я показала им стихотворение длинное, на два листа.
- Нет! - взвыли оба.
- Ладно, шутка. Вот, вот это. Я его сама люблю, и буду сама вместе с вами повторять. Вот!
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…
- Ну, это ещё ничего, - сказал Васька.
- Вот вам задание, на два дня. А потом - снова будем писать, так что не расслабляйтесь.
Придя через сутки с дежурства, я слышала, как Тоха бубнил на балконе - о том, что "на свете - счастья нет, но есть покой и воля". Мне было и грустно, и смешно.
Стихотворение они выучили.
- Нет, про "покой и волю" - я понимаю, - сказал Тоха, после того, как вполне прилично, "с выражением", рассказал стихотворение. - Но куда этот "усталый раб" замыслил побег, и почему он - усталый раб?
- А ты, Васька, как думаешь?
- Ну, я думаю, что он в рабстве был, - сказал Васька. - Был в рабстве, и решил бежать. Ну а где ему жить-то, когда он сбежит?
- Где-нибудь в пещере, в горах! - стал развивать Вась-кину мысль Тоха. - Там надо трудиться, чтобы себя прокормить. Охотиться, рыбу ловить…
- А как понимать это - "трудов, и чистых нег"? Что такое - "чистых нег"?
- А что такое - "нег"? - спросил Тоха.
- Удовольствий. Радостей, - ответила я. - Получается, что в обитель трудов и чистых радостей. Ладно, не мучайтесь больше. Тут говорится о человеке, который испытал многое в жизни, и понял, что ни в чём на свете нет радости, как только в покое и свободе.
- Да! Это точно! - вставил Тоха. - В свободе!
- Но тут ещё одно условие есть, для этого человека, который решил обрести и покой, и волю.
- Какое условие?
- Тема уж очень такая… Ну ладно, я вам скажу, как я это понимаю. Дело в том, что нет их в нашем мире: ни свободы, ни покоя. Потому что всё, в этом мире, не вечно и переменчиво. Всё - может уйти, умереть. Да?
- Да. Так где же тогда эта "воля"? - спросил Тоха. - Где же есть такое место, которое не меняется?
- Там, где вечность, полнота всего сущего, и любовь. В Боге.
- А-а-а…
- Что "а-а"? Как может быть человек свободен в этом мире, когда он всё время чего-то хочет и куда-то стремится? И зависит от своих желаний. Бог - это свобода. Это полнота знания и полнота любви. Любви! Вот уж куда нельзя человека насильно загнать, так это - к Богу. Только свободно и добровольно. Можно ли полюбить из-под палки? И каждый в своё время к Богу приходит.
- Когда?
- Когда поймёт, что к чему. Когда додумает свою мысль до конца. Тогда приходит человек к Богу и принимает все Его законы. И ещё говорит: "Боже, какой же я был дурак, что раньше к Тебе не пришёл"!
- Что-то это слишком сложно, - сказал Тоха.
- А какие эти законы? - спросил Васька. - Мы их знаем?