- Мы их чувствуем. Иногда - чувствуем, как совесть.
А чтобы мы знали точнее, нам даны заповеди. Заповеди - это и есть законы, которые надо принять добровольно и по любви. Это - как бы Бог объясняет нам, людям. Как нам надо жить, чтобы не оторваться от Бога. Или - чтобы прийти к Богу. Кому - как.
- Так не бывает, - сказал Тоха, - чтобы человек добровольно решил какие-то законы выполнять!
- Бывает. Вот человек, в этом стихотворении, понял всё и решил уйти в монастырь. В "обитель дальнюю". Чтобы там, в монастыре, жить по Божьим законам. И найти там - свою чистую радость, свой покой и свою свободу.
- А в монастырь-то - зачем?
- Трудно человеку, в мире живя, полностью заповеди выполнять. Да и в монастыре - тоже нелегко. Я же говорю: человек оставляет всё мирское, чтобы по Божьим законам жить.
- Как это - оставляет?
- Да по разному. По. разным причинам люди мир оставляют, разными путями идут. Но истинно мудрые, в конце концов, приходят к Богу, и говорят Ему: "На свете счастья нет, но есть покой и воля". Здравствуй, Господи, я оставил мир, и пришёл к Тебе.
- Что-то не верится. А "раб"? Раб почему?
- А "усталый раб" - это не обязательно раб физический, раб - в рабстве. Усталый раб - это я, например. Или - вы. Только вы… ещё не очень устали. Вам ещё покувыркаться хочется, побегать по этому миру.
- А почему рабы?
- Рабы - но только Божьи, а не человеческие рабы. Мы все - рабы Божьи, вот в чём суть. Мы сами не в силах выполнить Божьи заповеди. И поэтому мы болеем, и умираем. Мы - не в силах вырваться из этого рабства.
- Из рабства смерти? - подал голос Васька.
Из рабства человеческой смерти. Сами мы - не в силах. И только Бог вытаскивает нас из смерти и может сделать нас свободными. И чем раньше человек это поймёт, тем лучше.
- А как это - Бог вытаскивает? Мы ведь всё равно умираем? - снова спросил Тоха.
- Бог искупает нас от рабства вечной смерти. От вечной! И ты, Тоха, не можешь совсем этого не знать. Ты же - крещённый! Пришёл Христос, Сын Божий, и отдал за нас Свою жизнь. В жертву. Искупил нас, на кресте. От смерти - искупил.
- А, я это слышал! Нам рассказывали!
- Значит, знаешь. Только вот, смысла не понимаешь.
- Угу…
- И вот, Бог и говорит нам: вы уже искуплены, и теперь - только пожелайте же, наконец, свободы! И свободно придите ко Мне. Придите ко Мне с любовью, как Мои любимые дети!
- Что, мам, только в монастыре свобода? - спросил Васька.
- А я - не хочу в монастырь! - вставил Тоха.
- Нельзя всё понимать так буквально. В Боге - свобода. А монастырь - это собрание людей, которые к Богу стремятся. В миру труднее. Мир тебя на части рвёт, своего требует.
- И что, всем надо - в монастырь?
- Да не всем. Не всем - надо, не все и могут. Люди-то разные. Не всем в монастырь надо, а к Богу - всем надо. Но свободно! Добровольно! Вот в чём суть!
- Да… - протянул Васька.
Глава 30
На следующем занятии я диктовала им десять заповедей. Из той книжки, которую приносила Тохе в психушку. Потом положила книгу на середину стола и сказала:
- Исправляйте сами свои ошибки, а потом скажете мне, сколько у кого.
У Васьки было пять ошибок, у Тохи - одиннадцать. Как мы не философствовали, но вырваться из "пары" по русскому не могли.
- Не убий - понятно, - сказал Тоха. - Не укради - тоже. Хотя все воруют. А вот не прелюбодействуй…
- Ну, во-первых, воруют - не все.
- Почти все. Вы, Наталья Петровна, разве не знаете, как у нас в интернате воруют?
- Это ты что, опять про свои обои?
- Ну, про обои. Нет. У нас окна спальни выходят как раз на кладовую. Так мы и смотрим каждый вечер, как туда люди с пустыми руками заходят, а с полными сумками - выходят. Бухгалтерия вся, завхозиха, да ещё кое-кто… А когда в прошлом году была машина с гуманитарной помощью, то через два дня приехал такой маленький грузовичок, и всё перегрузили обратно, и увезли.
- Откуда ты знаешь, что грузили?
- Да ну, Наталья Петровна, мы же не слепые! А вы, Наталья Петровна, вы за всю свою жизнь - разве не украли ничего?
- Украла.
- Ну, вот видите!
- Я потому и человек. Могу ошибаться. Но могу и понять, что так нельзя. Могу покаяться, и перестать. И ты - можешь.
- Нет, я не могу!
- Не можешь сейчас - потом сможешь. Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Это значит, что до последнего твоего дня, до смерти твоей - Бог ждёт тебя, чтобы ты покаялся и пришёл к нему. Добровольно! Как мы вчера говорили - свободно и с любовью. Чтоб ты понял, что "не укради" - это значит - "не укради", и больше ничего. Никаких компромиссов.
- И не прелюбодействуй… так же?
- Во всех заповедях - что сказано - то и есть.
А как же… Нет, у нас девчонки… Многие с двенадцати лет уже с ребятами. И любовь всякая, и за деньги девчонки продаются. А иногда - старшие к младшим лезут. И не сделаешь ничего, никто не заступится за тебя. У нас в том, в прошлом интернате, такое было, что не хочется говорить. А вы говорите - "не прелюбодействуй". Да вас бы там… засмеяли бы, или прогнали. Или поймали бы ночью, и…
- А это уже и есть наше, человеческое. А не Божеское. Божеское, вот оно: "не прелюбодействуй"! Получается, что ты и есть - "усталый раб", раб мира. Воруешь, прелюбодействуешь. Понял? Потом начинаешь что-то понимать и "замысливаешь побег". Понял?
- Вроде… А "почитай отца своего и мать"? Как я могу их почитать, когда я их не знаю, и когда они меня бросили? Может, ещё и возлюбить? Не могу. Нет, ни за что!
- Есть одно правило, которое вы должны запомнить. Всё, что Бог нам в этой жизни даёт - Он даёт по силам человека. И всегда даёт, на каждое испытание, одну возможность: сделать всё по-Божески. И ждёт, пока человек это поймёт и сделает по-Божески. Ждёт - до самой смерти человека, и при каждом испытании - ждёт.
- Что, даже от убийцы - ждёт?
- Ждёт. Даже святой такой был, который убил несколько человек, но потом каялся, молился всю жизнь. И вёл жизнь такую: служил всем, работал до изнеможения, и жил в хлеву. А когда он умер, оказалось, что на его могиле люди стали исцеляться от болезней. У Бога - свой путь, для каждого. Для каждого - Божья воля. Так что, Тоха, по силам тебе прийти к Богу, как и всякому человеку. И по силам - ну, для начала, если не возлюбить, то хотя бы простить своих родителей. Простить их, понимаешь?
- Не знаю… Нет, не могу я их простить! Я вообще о них думать не могу! А Ваське-то, Ваське - легче.
- Ваське, в этом, - да, легче. А как будет в другом - это только Бог знает. У кого какая душа, и что кому по силам. Тебе надо одному научиться, а Ваське - другому. Тебе - одно преодолеть, а Ваське - другое. Поэтому не пожелай ничего от ближнего своего. Ни вола его, ни жены.
Не завидуй! Вот что это значит! А мы все завидуем. Всё нам кажется, что у соседа - лучше жизнь.
- Я тоже завидую, - сказал Васька. - Завидую тому, кто сильный. Кто - поёт хорошо, или - кто чемпион.
- Я тоже. Я так хочу на сцену! Песни петь хочу! А что, я хорошо пою. Они там, в телевизоре, ещё хуже поют, чем я. Я тоже в телевизор хочу!
И Тоха вскочил и начал представлять певца с микрофоном. Весьма уморительно.
- Ну ладно, хватит, хватит, - сказала я. - Может, ты лучше скажешь, господин заслуженный артист, можно ли возлюбить ближнего, как самого себя?
Тоха плюхнулся на стул.
- Я так не могу. Я, наверно, никого не люблю. И не полюблю никогда.
- А ты, Васька? Как?
Васька посмотрел на меня. Его серые глаза в поллица, его почти полное молчание - за нашим разговором… Васька, Васька… Как я тебя люблю…
- Если я люблю тебя, как самого себя, - сказал Васька, - я просто отдам за тебя жизнь.
И тут уже я не смогла ничего сказать. Господи, Господи! Храни мальчика моего! Не отнимай у него сердца, и мудрости - не отнимай от него.
Васька, как бы смутившись, пытался что-то сказать ещё, но я остановила его.
- Всё, ребята, всё. Больше - ничего на сегодня. Завтра напишем ещё диктант. Я думаю, мы всё сделаем, какнадо. Даст Бог.
Глава 31
Бог дал, и мы написали ещё штук восемь диктантов и выучили ещё пару стихов. На большее у меня сил не хватило. Не то, что заниматься не хватило сил, нет. Не хватило сил загонять их за тетради. Отрывать от речки, от прогулок с друзьями, от кино, от телевизора.
Андрей поступил в институт. Приехал на неделю, собрал вещи. Устроили мы праздник для родных, а потом - и для его друзей. Отдали ему все семейные заначки и проводили с Богом - в далёкую Москву. Жить в общаге, и постигать науки.
И несмотря на все наши обстоятельства, мы с мужем одно могли сказать точно. Нет, не в тягость нам был Тоха, со всеми своими особенностями, если можно так выразиться. Нет, не в тягость.
С громкими своими песнями на кухне, за мытьём посуды. С полным отсутствием желания читать, учить что-либо и постигать новое. С вечными своими возражениями, и спорами. С магнитофоном - на полную мощность. С куревом. С громкими комментариями к телевизионным фильмам типа: "Какой дурак! Куда лезешь!"
- Тоха, прекрати на него орать, он же всё равно тебя не слышит!
Нет, Тоха не понимал. Многолетняя привычка смотреть телевизор в толпе себе подобных была сильнее доводов разума. Он замолкал, но через пять минут кричал снова: "Куда прёшь, дурак!"
И не обижался, когда мы все смеялись. И к исходу третьего месяца кричал уже тише. Значительно тише.
Не в тягость был нам Тоха, не в тягость.
- Ну, и что мы будем делать дальше? - спросил меня как-то Вася-старший, когда мы остались одни.
- Трудно сказать. Но, согласись, он нам не в тягость.
- Нет.
- И не так уж он страшен, не так безнадёжен. И мы справляемся.
- Да.
- Давай его оставим.
- А зачем нам это?
А зачем нам - вообще всё?
- Давай ещё посмотрим, - сказал Вася. - Давай так. Пусть он сам скажет. Пусть он сначала - решит сам. И если скажет, если решит… тогда и мы решим.
- Да. Давай.
Я боялась ещё одну вещь Васе сказать. У меня, как раз между Андреем и Васькой, был один аборт. И теперь я думала - так, иногда… Думала: Господи, это Ты даёшь мне третьего сына. Третьего сына мне даёшь - взамен того, утерянного мною.
Не раз у нас речь заходила о дальнейшей Тохиной судьбе. Вася агитировал Тоху идти в армии служить. И потом в армии же и остаться.
- Девять окончишь, ПТУ - два года отбудешь, и в армию, - говорил Вася. - А там - и на сверхсрочную можно остаться, и в школу прапорщиков. А если повезёт - и в училище военное можно попасть. И то, и другое - на казённых харчах. Только захоти, только реши. И вперёд. Помогут тебе, как сироте, поначалу. А потом и на свои ноги встанешь. И будешь человеком. И квартиру получишь, и женишься…
Тоха слушал. Но в армии служить не хотел.
- Я в армию не хочу. Я и в ПТУ не хочу. Меня же в строительное пошлют. А я не хочу эти "голимые" кирпичи перекладывать! Я хочу много денег заработать. В торговлю я хочу! А, может, в эстрадное училище… А чё, петь буду!
- Ну-ну, мечтать не вредно. Но реально, реально на вещи смотри!
Нет, Тоха - не мог реально. Ему казалось: ещё немного, и он тоже поедет в Москву, и попадёт туда, в телевизор.
Уже не спецуха и психушка проглядывали впереди, а радужные дали новой жизни манили маленького Тоху своим блеском. Так манили, что он верил в их реальность, громко распевая под включенный на кухне магнитофон.
- Я, если артистом стану - я вас к себе, в Москву, позову! Я всегда, везде в самодеятельности участвовал.
И все говорили, что я хорошо пою. Одна вы, Наталья Петровна, смеётесь, и говорите, что не очень!
- Всё в мире относительно, дитя моё. Андрей вот, смотри, в Москву поехал. Так он учился - почти на отлично, к институту готовился. Потом - ты видел, как мы его собирали. Всё отдали из дома. А ведь мы - не самые бедные, учти. И то, еле-еле его собрали, и знаем, что ему там - трудно будет. Среди других людей, понимаешь?
- Да, наверно.
- И если он куда пробьется, то только своим умом, терпением. Знаниями, наконец. А ты, извини меня! Ты же в слове "ещё" - две ошибки делаешь! Куда ты поступишь - без денег, без знаний, без помощи? Куда тебя возьмут? Пропадёшь, и всё. Согласен?
- Нет. Я как-нибудь… пробиваться буду…
- Вот тебе Василий Иванович говорит, как можно. Можно и по другому как-нибудь, но реально, понимаешь. Ведь тебя, если ты зарвёшься, никто не удержит. Только подставят, и посмеются над тобой. Торговля! Тюрьма! Не хочешь?
- Чего - тюрьма?
- Подставят, и пойдёшь в тюрьму. Или захочешь красивой жизни, чтобы враз, да без труда. Не удержишься, и начнёшь воровать. И - тоже тюрьма.
- Я в тюрьму не попадусь!
- Да ведь никто и не спросит тебя. Ты же дитя! Глупое, самоуверенное дитя! Дитя голое, но с претензиями!
- Я - не "голое"!
- Слушай, слушай нас, Тоха! Глаза открой, смотри на мир, на людей. А то, кроме коридора интернатского, не хочешь видеть ничего. Там, в этом тёмном коридоре, да ещё, когда воспитатель далеко - там ты большой, и сильный. А в мире… В жизни - совсем не так!
Нет, не действовали на Тоху такие аргументы. В конце концов он согласился, что надо идти в ПТУ, чтобы "досидеть" там до восемнадцати лет. А может, сделал вид, что согласился.
Ведь не в любое ПТУ отправляли сирот, а только в несколько, специальных, где были они на полном довольствии. Где был тот же пищеблок, и те же повара, и почти те же мастера-воспитатели.
И специальности предоставлялись в тех ПТУ - для сирот, разумеется, - без особого выбора. Для нормальных троечников - кулинарная, а для таких, как Тоха - строительная. Плакало, плакало эстрадное училище. Плакала - красивая жизнь.
Да лучше бы они отплакали, да сгинули. Но нет, нет! Не унимается Тоха. Поёт, отчаянно фальшивя, и записывает себя на магнитофон.
Но чем ближе был конец лета, тем больше реальность вступала в свои права.
И я уже отъездила на "Скорой", налюбовавшись на дорогу, как я думала, на весь следующий учебный год.
И Надежда не позвонила мне - ни разу за лето. И на мои звонки никто не отвечал.
И двадцать четвёртого августа, в понедельник, мне надо было уже выходить на работу.
Глава 32
В одно из последних воскресений лета я уговорила их обоих - и Ваську, и Тоху пойти в церковь, к исповеди и причастию. Вечером, накануне, сказала им, чтобы думали и готовились.
- Я не хочу! - сказал Тоха. - Зачем мне это?
- Мам, я тоже не хочу! Там стоять два часа… в толпе, в духоте, - сказал и Васька. - Нет, я не пойду.
Конечно, - сказала я, - конечно, толпа, и конечно, духота. Но ведь вы, оба - крещённые люди. И я вас… не то, чтобы заставляю, а прошу. Я же вас не заставляю каждое воскресенье ходить. А хотя бы один раз, перед шко лой. Как бы прийти к Богу и рассказать: что за лето произошло, что вы поняли, что пережили. Как итог, что ли. И помощи, помощи попросить, на новый учебный год. Тебе, Тоха, разве не нужна помощь, на новый-то год?
- Нужна. Я и не знаю, как я теперь возвращаться туда буду, в этот интернат!
- И тебе, Васька, разве не нужна помощь Божья?
- Нужна…
- Ну вот. А толпу и духоту - всё это можно один раз потерпеть, хотя бы из уважения к матери.
- Ну, мамчик, ты умеешь уговаривать! - протянул Васька.
- Я же доктор. И стараюсь не обижаться на больных.
- Я здоровый! - это Тоха, конечно.
- Да знаю, знаю. Знаю я, Тоха, что ты здоровый, как бык. Пойди, в зеркало на себя посмотри. Как ты вырос, как плечи расправились. И усы скоро будут, как у Будённого.
- Нет, как у Чарли Чаплина! - сказал Васька.
- Ладно вам. Не просто в церковь пойдём, а исповедоваться, а потом - причащаться.
- Это что, я там должен буду… священнику этому… рассказывать всё, что ли? - Тоха так кипит внутри, что аж брызги летят.
- Ну, вообще-то - не священнику, а Богу.
- А Бог и так знает, что я делал!
- Бог знает всё, что ты делал, и всё, что ты будешь делать. Знает даже лучше, чем ты это знаешь. И гораздо больше, чем ты сам, Бог про тебя знает. Это ты должен для себя понять, что ты плохого сделал, и сказать Богу: "Вот, Господи, я это понял, и больше я так делать не хочу". И Бог тебе воздаст - без счёта, но по вере и по твоему осознанию. И - никак не иначе.
- А если я хочу так дальше делать, а скажу, что не хочу?
- Бога нельзя обмануть, в отличие от человека. Бог - Он смотрит в сердце, и там всё видит. Всю ту кашу, которая в твоём сердце варится.
Тоха молчит недолго. Видно, переваривает, про кашу-то.
- А как это Бог знает больше, чем я? Ведь я - сам всё делал! Сам, я!
- Как бы это объяснить тебе, чтобы ты понял… Ну, вот смотри! Вот полка, а на ней - книги. Вот, почти вся верхняя полка - это Пушкин, видишь?
- Да.
- Ты Пушкина знаешь?
- Да! Я стихи его учил!
- Точно. Ты одно стихотворение выучил и уже думаешь, что Пушкина знаешь. А Пушкин-то - вон, на всю полку тома! Так и с тем, что ты в своей жизни сотворил. Ты знаешь только чуть-чуть, маленький факт. А Бог знает всё.
- Мам, я понял, - сказал Васька. - Ладно, я иду с тобой.
- Ну ладно, я тоже иду, - соглашается и Тоха. - Только я про всё рассказывать не буду.
- А уж это - твоё дело. Твоё, свободное дело.
- А священник этот… он не расскажет никому?
- У священников - тайна исповеди. Можешь не бояться.
И мы пошли. Мы выдержали ранний подъём без завтрака, потом - и толпу, и тесноту. И мои мальчики подходили к исповеди, а за ними - я.
И мы причастились.
И, все вместе, мы вышли из церкви, и остановились в церковном дворе.
- Поздравляю вас, - сказала я.
И подумала про себя: "Какое счастье".
- Мам, отпусти нас! - попросил Васька. - Мы на речку сбегаем.
- Вместе?
Васька посмотрел на Тоху.
- Угу, - сказал Тоха.
Я дала им немного денег, чтобы они купили чего-нибудь вкусного. Мороженного, или ещё чего-нибудь. Что хотят.
И долго смотрела им вслед, пока они не свернули в сторону реки.
И я пошла по улице, медленно-медленно. Я сняла на ходу платок, и подставила лицо солнцу. Его сверкающим лучам - детям последних дней августа.
Я подставила лицо сияющей небесной сини, и лёгкому, прозрачному ветерку.
И колокольный звон провожал меня долго-долго, до самого дома.