Глава 5. Асия Губайдуллина-1
…Да, конечно… Машу уважают… Вот, только сказала - к нам, так медсестра сразу и согласилась. А я - кричу-кричу, а все - ноль эмоций.
Зато я красивее всех. Рост - уже почти метр семьдесят, талия - шестьдесят пять сантиметров.
Я красивая, красивая, красивая. Вот и девчонки все говорят: "Какая ты, Аська, красивая!" И Машка тоже говорит. Да я и сама в зеркало вижу - не слепая. И я ещё буду счастливой, буду, буду - назло всем. Назло кому? А кому?
Семья у нас богатая, и в семье все красивые. По сговору - уже жених у меня был, из другой такой же семьи, тоже богатой, и тоже красивой. Я его фотографию видела, такой симпатичный парень. Ренат.
А тут - на гимнастике упала и ногу ушибла, правую. И всё болит и болит нога, всё не проходит. Родители встревожились, стали по врачам таскать. Потом долго лечились у бабки, у знахарки. Читала бабка заклинания, да ничего не помогло.
Попала в больницу, когда нога была, как колода, и диагноз уже был - "заражение крови". Спасали меня врачи и ногу распахали - от колена до щиколотки, да с двух сторон. "Лампасные" разрезы, как при гангрене, так врач сказал. Жизнь спасли, а нога - страшная, колено не сгибается, свищи открылись.
В семье жениха, как узнали, что со мной, так от свадьбы отказались. Отец мой, от всего этого, чёрный как ночь ходил, на меня не смотрел. Как отрезало его от меня - ещё бы, не оправдала надежд, семью подвела.
Пустил он клич среди друзей, чтоб разузнали, где такие болезни лечат. Деньги кому-то платил, путёвку доставал, и сам меня привёз сюда.
- Лечись, - говорит, - но часто приезжать не будем. Мне ещё брата твоего надо на ноги ставить. Вылечишься - посмотрим, что делать с тобой.
В смысле - что же мне делать с тобой, никчёмной такой, такой увечной, такой хромой.
Когда отец уехал, я плакала недели две. Потом успокоилась немного, а потом у меня появилась тайна. Вот такая появилась у меня тайна - я не вернусь домой.
Я не вернусь туда, где я - уже никто. Никогда я для них уже прежней Асенькой не буду. Да я и для себя уже прежней не буду никогда. У меня теперь здесь семья - роднее, чем там.
Маму только жаль немного, но я не хочу быть такой, как мама. Я не хочу всю жизнь плакать и молчать, и за того жениха выходить замуж, которого они мне будут теперь искать, может, ещё и деньги приплачивать, чтоб он на хромоногой женился. Я сама себе жениха найду. Я брюки надену, и почти не видно ничего.
Нет, мне надо к зеркалу, потому что я боюсь. Я боюсь - вдруг я встану, а у меня нет красоты. Я боюсь, боюсь, боюсь - и это моя вторая, ещё более страшная тайна.
Я измучилась внутри, потому что рассказать об этом никому не могу. Я боюсь потерять то, что у меня ещё есть…
Глава 6
Боюсь потерять то, что у меня еще есть… Скорее, скорее к зеркалу!
Аська вытащила ногу из лонгетки, встала с кровати и подпрыгала к старому шкафу, у которого было, на внутренней стороне двери, большое, мутноватое зеркало.
Зеркало отразило правильный, прямой нос, пухлые губы и большие карие глаза с контуром из длинных ресниц. Красота была на месте.
- Да красивая, красивая! - сказала Маша. - Кончай прыгать, врачи ещё не ушли.
- Красивая, как корова сивая, - пропищала Нинка Акишина. - Сколько можно перед зеркалом полы протирать! На второй этаж провалишься.
Аська молча плюхнулась опять в кровать.
- Я - красивая, - подумала она, - моя красота со мной. Мне немножко надо уверенности в себе. Вон Машка, сидит, как ни в чём не бывало, спокойная всегда, уверенная. Вот кому Бог даёт. А я? А я всё боюсь, боюсь…
Машка же, глядя на красавицу Аську, думала:
- До чего же хороша эта Аська! Все ребята на неё заглядываются. И хромоты не видно почти. И умница такая, как учится легко! И родители у неё богатые… Такая уж точно - и мужа хорошего найдёт, и институт закончит. Я не завидую, нет, просто кому даёт Бог красоту, а кому нет. Кому даёт удачу, а кому нет. Кто из города, кто из деревни. А кто - вообще дурак-дураком.
Закончив это философское размышление, Маша стала складывать учебники.
Две почти одинаковых мысли - Аськина и Машкина - встретились и повисели немного посреди палаты. Потом они задержались у двери на веранду и, прихватив с собой парочку других, отправились в своё вечное странствие - туда, куда невидимо и неслышимо собираются все наши мысли.
Туда, где живут они своей, невидимой и неслышимой нам жизнью. Туда, откуда Бог раздаёт всё, кому что нужно на сегодня, а так же готовит нам всё, что будет нужно в будущем.
А наша жизнь продолжалась, всё шло дальше - своим заведённым порядком.
- Кто мальчишек повезёт сегодня? Что, у нас ходячих нет? - Это Нинка Акишина подаёт глас - безличный глас вопиющего в пустыне.
Тишина. Тогда вступает "тяжёлая артиллерия" - Маша:
- Наташка, ты на весь девятый одна ходячая. И Стёпа ещё на ногах. Тебе, Наташка, пока не скажешь, так ты не встанешь. Вставай, вон уже десятый возит. Вон уже Стёпка пришёл. - Маша говорит, не повышая голоса, но не услышать её нельзя.
Наташка Залесская - ходячая. Наташка довольно высока ростом, правда, пониже Аськи.
Светло русые волосы собраны в хвост. Подбородок, который называют "волевым", с небольшой ямочкой посредине. Большие, чистые серые глаза.
Лицо её не простое, оно примечательное, как бы "породистое". Только вот губы поджаты, кривятся, уголки их как-то неуловимо опускаются, и впечатление от лица остаётся размытым, нечётким.
Наташка встаёт неохотно, говорит неохотно, возит неохотно. Даже, можно сказать, делает это всё как бы свысока, если можно делать что-либо свысока в столь тесном сплетении людей. По меньшей мере, она делает всё неохотно, как-то брезгливо, и это чувствуют окружающие.
Особенно это чувствуется во время умывания, когда ходячие ходят с тазом и чайником, от одного лежачего к другому. Надо ходячему набраться терпения, пока все зубы почистят, да поплюют тебе в таз. А все видят, что Наташка брезгует, и нарочно её доводят. Особенно Колька Миронюк - тот её, бедную, доводит больше всех. Нарочно зубы по пятнадцать минут чистит и плюётся вовсю.
Да вот и сегодня, то же самое опять было: Наташка приходит после умывания и давай рыдать:
- Як этому дураку… Я к этому животному больше не пойду! Я его в следующий раз из чайника оболью! - Наташка пристукнула кулаком по подушке. - Пусть потом перестилается два часа!
- Наташка, перестань! Чего ты так рыдаешь по такому пустяку! - Аська пытается успокоить её, но тут вступает Нинка Акишина и, как всегда, усугубляет ситуацию:
- Ах, не трогайте мамзель, это она от несчастной любви! Она в Миронюка влюбилась, а он на неё внимания не обращает! Только плюётся!
Рыдания Наташки превратились в рычание, она вскочила - и, если бы не медсестра, то она бы вцепилась Нинке в волосы.
- Девочки, заканчиваем умывание, скоро обход! Ну-ка, кроватки подтянули!
Да, не очень-то Наташка любит все "ходячие" дела. В конце концов она поднимается, когда десятиклассники перевезли уже почти всех своих, и сами начали возить девятый.
Странное место у Наташки болит - ключица. Никакую косточку болезнь не щадит.
Глава 7. Наташа Залесская-1
…Никакую косточку болезнь не щадит, никакую. Никакую косточку, никакую девочку.
Откуда эта болезнь ко мне привязалась? Хорошо ещё, что очажок маленький. Мама сказала, что в конце лета заберёт меня отсюда. Сказала - поедешь на конец девятого класса, а потом летом отдохнёшь, в Крыму побудешь, и заберём тебя домой, дома долечим. Десятый будешь дома, в своей спецшколе, заканчивать.
А в Крыму - море, солнце, грязи. Уж профессорской дочке - будет в этом санатории всё, что надо, всё по полной программе. Путёвка именная, через учёный совет.
Это папа достал, он профессор, в Ленинградском университете преподаёт. А мама - в мединституте, на кафедре химии. И дедушка у нас профессором был, дома книжек его - целая полка.
Знали бы родители, какая у меня тут "полная программа"! Приходится тут этих Миронюков умывать, кровати эти придурошные, тяжеленные кровати возить.
И эти… все девчонки эти… и мальчишки… как бы это сказать… быдло… Да, быдло! Видели бы они нашу квартиру в Ленинграде, нашу библиотеку, рояль!
Я маме написала, а она - потерпи, мол, доченька, это самое лучшее место в Союзе, где такие болезни лечат.
Пишет мне - изучай жизнь! Хорошо ей издали писать, чтоб я жизнь изучала.
А пожила бы с этими многодетными, да с деревенскими. Да с этими лежачими! И не любят меня здесь, не любят. А я их презираю! Я их всех презираю!
Они тут в мальчишек своих влюбляются, а я ни на кого смотреть не могу.
Разве что Славик… Славик красивый и, по-моему, не хромой. У него нога от танцев заболела, он бальными танцами занимался. Но я всё равно здесь влюбляться ни в кого не буду! Я никого здесь не люблю!
Скорее бы школа кончилась, скорее бы лето. Как бы этот месяц май вытерпеть!
Глава 8
- Скорее бы школа кончилась! Как бы этот месяц май вытерпеть!
У Нинки Акишиной были свои, достаточно натянутые отношения со школой. Конечно, на второй год здесь не оставляют, но, честно говоря, Нинкино образование давно застряло, застряло где-то в непроходимых дебрях многотрудной Нинкиной жизни. И застряло на уровне класса пятого-шестого.
Врождённое чувство гордости не позволяло Нинке признаться в этом никому, даже себе. Поэтому на уроках она пристраивалась всегда поближе к Маше и списывала у неё всё, что могла, и так ловко, как могла. Но Нинка не была дурочкой, поэтому учила устные предметы, делала русский, однако подглядывая - то к Маше, то к Аське. У Наташки списать было невозможно - или не давала, или давала, но "с лицом".
И была эта учёба - в тягость свободолюбивой Нинкиной натуре, и неизвестно, кто больше ждал конца месяца мая - Наташка Залесская, или Нинка Акишина.
Хорошо учились из девчонок трое: Маша - отличница, у Наташки - только по математике четвёрки, у Аськи - то все пятёрки, то четвёрки с трояками.
Дальше были троечники, начиная с Нинки. Рядом с Нинкой стояла кровать Мариэты Оганесян - маленькой восточной красавицы, только совсем не такой красавицы, как Аська.
Если бы можно было сравнить Аську и Мариэту с цветами, то Аська была похожа на слегка растрёпанную, прекрасную розу. Мариэта же - похожа была на грустную и нежную белую лилию, несмотря на своё смуглое от природы лицо.
Русский давался ей с трудом, но она была старательна, и не просила ни у кого списывать без крайней нужды. Была она "сидячей" - болело у неё колено. И так грациозно она сидела! Так чудесно поворачивалась, так интересно бы ло каждое её движение. Сразу вспоминались сказки Шехе-резады, волшебная лампа Алладина…
У Мариэты было прозвище - не прозвище даже, а как бы ласковое название - Мариэта-Статуэта, а бывало - Мариэтка-Статуэтка. Сходство с фарфоровой статуэткой, несомненно, было.
Троечницей была и Наденька Лукинина. У Наденька болела спина, у неё были поражены грудные позвонки. Лежала она уже два года, и неизвестно, сколько ей было ещё лежать. По крайней мере, доктор всегда от прямого ответа на вопрос: "сколько?" - на всех обходах уходил. Наш доктор, Ярославцев, Евгений Петрович. То отшутится, то строгим прикинется, мол - не трогайте меня, я важными делами занят.
Родители к Наденьке приезжали два раза в год. Оставляли немного денег, покупали сладости. Всегда ходили к главному врачу, разговаривали. Потом к Наденьке придут, поцелуют, и уедут. "Полежи, доченька, доктор сказал, немного ещё осталось, и поставят тебя на ноги!" И опять Наденька лежит - не перележит.
Хорошенькая была Наденька! Личико, как у куколки! Вокруг лба - весёлые кудряшки (правда, не без помощи бигудей). Только вот мала была Наденька ростом, и был у неё, был всё-таки, горб? - в грудном отделе спины. Небольшой горб, который она тщательно всегда прятала. Поэтому старательно лежала Наденька, не позволяя себе даже на бок лишний раз повернуться - знала, что чем больше на спину нагрузка, тем больше горб.
Училась же, как могла, чтоб не очень уставать. Могла бы лучше, конечно, но как спина устанет у неё, так она сразу все книги кладёт, ляжет ровно, и лежит - спину расслабляет, как её наша массажистка, Вера Николаевна, учила.
Кровать Светки Пылинкиной ставили всегда в сторонке, не в первых рядах. Симпатичное, но какое-то слегка ассиметричное личико Светки, с постоянной улыбочкой, с робким и тихим выражением, глядело на мир урока два-три, потом Светка могла заснуть и до конца уроков проспать. На последнем уроке проснётся, и снова с улыбочкой, как ни в чём ни бывало. Ни учителя, ни мы - никто её не трогал.
Сколько лежала Светка, никто не знал. Она тоже не знала. Наверно, лет с пяти, когда нашли её, полумертвую, одну в заброшенной квартире. Мать её, горькая и беспробудная пьяница, ушла в неизвестном направлении, и не объявлялась больше никогда. Сколько пробыла тогда Светка одна в квартире, никто не знает. Может, и месяц.
Было у Светки заражение крови, после чего остались очаги в костях - ив бедре, и в колене, и на стопе, и в плечах. Был даже маленький очажок в скуле, который, правда, быстро зажил, оставив в её лице небольшую асси-метрию.
Сколько было у неё операций, Светка тоже не помнила. А вот раны, постоянные свищевые раны оставались везде. И правое бедро уже было фиксировано. А всё равно текло. Так Светка и не набралась сил, чтоб выздороветь.
Уроки Светка делала, делала старательно. Могла упражнение по русскому переписать, могла какой-нибудь параграф по истории выучить. А чаще - просто напишет в тетрадочке своей: "Упражнение №…", или "Задача №…", а потом, через промежуток небольшой, напишет слово: "Ответ". И всё.
Светку все любили, учителя спокойно трояки ставили, медсестры и нянечки - подкармливали, всякие лакомства приносили.
При всех этих грустных обстоятельствах, Светка не была умственно отсталой. Наоборот, она была как-то по-особому разумной, при этом - спокойной и всегда добродушно настроенной. За это и любили её, а не просто жалели.
Ну а про мальчишек из девятого - попозже расскажу. Всё, тихо! Люба уже в звонок позвонила - уроки начались.
Глава 9. Света Пылинкина
Уроки начались. Математика. Можно даже не начинать слушать.
Я давно уже знаю все трещинки на этом потолке. Сколько уже смотрю на него… Не помню, сколько…
Как хорошо, что я здесь! И сестры, и нянечки хорошие. И девчонки такие хорошие, добрые.
В прошлой больнице нянечки какие-то злые были - и постель не перестилали, и судно не давали. А я идти-то не могла, один раз - так и упала, и поползла к туалету. Хорошо, что врач заметил, заставил их меня поднять. Да я про это уже почти не вспоминаю.
Что-то происходит со мной в последнее время - как будто всё растворяется вокруг, расплывается, и я как будто ухожу куда-то. Вот, опять начинается! Это сон? Как будто сон - но не сон, а явь.
Открывается такое огромное зелёное поле - такое широкое, чистое. Над полем - высокое синее небо - светлое, сияющее. Я вижу, как будто вдалеке появляется мама. Лица её я не вижу, но я знаю, что это - она.
И я так хочу ступить на это поле, и хочу пройти по нему… Я хочу коснуться маминой руки…
И так мне хорошо, так светло. И я не хочу возвращаться назад…
…Эх, вернулась! Звонок опять, что ли? Как-то стала затекать нога, прямо от бедра! Больно, ноет. Совсем не могу пошевелить пальцами… Сейчас… А, получилось! Если напрячься, то получается. Плохо, правда. Раньше лучше получалось. Сказать завтра Ярославцеву, что ли? Да нет, не стоит. Что Ярославцев сделает? Пусть уж всё идёт, как идёт.
Эх, девчонки мои милые, как вы далеко то меня! Я иногда на вас смотрю, как будто с краешка моего поля - вот, сейчас опять так смотрю, как будто с краешка поля - куда вы плывёте, куда?
Как будто сверху смотрю - а вы всё уходите, уходите вдаль…
…Звонок! Уже историчка в классе. А я ведь читала историю. Послушаю сейчас. Чего там спрашивают? Ну, Ми-ронюк даёт, как всегда!
- А чого? Лэнин у шалаш пишов! Що, нэ пишов? А куды ж вин пишов?
Глава 10
- Куды ж вин пишов?
- Нет, Миронюк, это не Ленин в шалаш не пошёл, а у нас с тобой так дело не пойдёт! - учительница, Дарья Степановна, тётка добрая, но, видно, что уже терпеть не может. Или ты учи, или я тебе два в четверти поставлю!
- Ну да, - ворчит Миронюк, - вин там у шалаши сы-див, а Мыронюк - видповидай тут за нього!
- Дарья Степановна, надо было Миронюк в шалаш посадить! - вступает Нинка. - И посмотреть, какая бы из него получилась революция!
- Мабуть нэ така погана, як у тэбэ! - огрызается Миронюк.
- Ага, сала побольше!
- Акишина! Сейчас сама всё рассказывать будешь! - Дарья Степановна, в общем-то, и не злится совсем. И вдруг сама говорит:
- Надо было бы их с Акишиной вдвоём в шалаш посадить, и посмотреть, кто больше сала съест!
Тут уж все хохочут.
- Дарья Степановна, она бы загрызла его там! Нет, Дарья Степановна, они бы там свинопитомник развели! Он бы, он её съел! Нет, они бы там пограничные столбы поставили!
Ладно, хватит! Кто сам хочет рассказать? Давай, Василенко, расскажи нам про эту славную страницу нашей истории.
Славик Василенко, симпатичный, стройный, смуглый. Мечта девчонок не только девятого, но и десятого класса. Он сидит на кровати с прямой спиной, со спокойно сложенными на одеяле руками. Пальцы на руках длинные, тонкие, ногти - какой-то удивительно красивой формы. И само лицо замечательное - чуть- чуть вздёрнутый нос, чуть-чуть раскосые карие глаза и пухловатые губы - красавец! И не горбатый, и практически не хромой.
Славик - в недалёком прошлом - танцор, подававший большие надежды. Бальные танцы танцевал. Он этим гордится, рассказывает всем про конкурсы, про то, как весь Союз объездил. Рассказывает даже, как в Польше был, в городе Кракове, на каком-то престижном конкурсе, и там занял то ли второе, то ли третье место.
Рассказывает и про партнершу свою - ну, уж это только мальчишкам рассказывает. Партнёрша старше была, целых семнадцать лет. Ну, она его многому научила. Всё то показала, про что сверстники его ещё и думать боятся. Письма от неё мальчишкам показывал - пишет, не забывает. Хотя партнёр у неё уже новый давно.
Лежит Славик месяцев пять, скоро уже операция - наверно, сразу после конца четверти. Если повезёт, встанет через четыре месяца и, может, даже без хромоты. Хоть опять танцуй. Вовремя лечить начали, лечили правильно - повезло человеку!