Для другого - бутылка водки, и компания собутыльников вечерком, а для третьего - модный ночной клуб, "тусовка", и всё, из этого вытекающее.
Для четвёртого - работа, наука, профессиональный рост.
Для пятого - работа "не бей лежачего", диван и телевизор…
Для шестого…
Впрочем, стоит ли перечислять? Всё равно, каждый из этих людей, если вы его спросите, скажет вам одно и то же:
"Я - как все!"
Наверное, дело обстоит так: существуют группы людей, для которых это "как все" является одинаковым. Вот так люди и собираются группами, согласно тому, какое "как все" является для них самым главным.
Молодых только жалко. Многим бывает поначалу трудновато. Пока поймут они, какое из этих "как все" для них самое главное… Мечутся, бывает, набивают шишки. А бывает, и ломаются.
А бывает и так, что живут люди всю жизнь, до старости, не с теми и не так, как просит их душа. В другом жизненном пространстве - там, где совсем другое "как все" является главным.
Да, бывает. Потому и мечутся люди, что чувствуют, что должен быть для всех людей - один закон. Одно, большое, светлое, чистое "как все". Единое, неделимое. Образ и подобие.
И никакое другое "как все" в мире не может нам его заменить. Как бы мы не пытались обмануть себя, и как бы не старались что-то другое считать главным для себя.
Так вот, о Шурочке.
Мать Шурочки долго устраивала свою судьбу. С самого раннего Шурочкиного детства, и до тех пор, пока Шурочка, подрастая, начала кое-что в этом понимать.
Сначала Шурочка понимала совсем немного, а потом - всё больше и больше. А мать всё устраивала и устраивала свою судьбу, и всё никак не могла её устроить.
Бывало, садится мать у телефона, и начинает какой-нибудь подруге перечислять: как он, да что он, и что у неё с ним, и как она его, и как он её…
И тут же другой подруге перезванивает, и говорит - кое-что так же, как и первой, а иное - и совсем наоборот.
И снова заводит разговор на полчаса, и снова кричит в трубку, что он "гад и сволочь". Или - что он женат, или - что он разведён. Или - что у него ни гроша за душой.
Это Шурочка тоже научилась понимать. Правда, значительно позже.
Когда Шурочка ещё совсем маленькой была, и совалась к матери со своими маленькими проблемками, особенно во время этих бесконечных разговоров - мать просто отшвыривала Шурочку от себя, как котёнка.
- Иди, займись чем-нибудь! - говорила при этом мать.
Те же самые слова, только с фальшиво-лебезящими интонациями, произносила мать, когда очередной "он" появлялся на пороге их большой, но плохо убранной и плохо обставленной трёхкомнатной квартиры.
- Иди, и займись чем-нибудь!
И затем - стук плотно закрываемой двери. Затем - в кровать пораньше, рано погашенный свет в детской комнате и таинственные шорохи за дверью.
Шорохи за дверью, с течением лет, становились всё менее и менее таинственными, и только слова оставались всё теми же:
- Иди, и займись чем-нибудь!
Можно сказать, что эти слова были девизом Шурочкиного детства, а потом - и ранней юности.
Даже сейчас Шурочка ещё вздрагивала, если при ней кто-нибудь произносил эти самые слова, подобные паролю: "Иди, и займись чем-нибудь!"
Шурочка теряла на мгновение способность двигаться и соображать. И единственный вопрос заполнял в это мгновение всё её существо, совершенно пустое изнутри: "Мама, а чем мне заняться?"
Ответа на этот вопрос не было. Его не существовало в природе, этого ответа.
"Ты что, не знаешь, чем тебе заняться?"
"Нет, мамочка!"
Нет, мамочка. Нет, мамочка… Нет…
Глава 2
Потом мать, наконец, устроила свою горемычную судьбу. Она нашла себе мужа, а Шурочке нашла отчима. Мужик был разведённый, и, в принципе, положительный. Пил он в меру, не курил, но в деньгах был весьма прижимист, и сам держал в руках семейный бюджет. Выдавал матери различные суммы денег, на различные нужды. На питание, на одежду, на развлечения, и т. д.
Т.д. - это и была Шурочка, надо понимать.
У отчима была своя дочь, от первого брака, которой он помогал, но тоже - строго дозировано. Шурочка и тут оказалась… как бы это сказать… не то, что лишней, но не очень-то и нужной. Ни отчиму, ни матери…
Нет, никто не прогонял её напрямую, никто не попрекал куском. Но была она, в своей семье, всегда в уголке, была она всегда - где-то сбоку. Научилась не вылезать, не мешать, не мозолить глаза, не надоедать, не просить, не раздражать…
' Последнее, правда, получалось хуже всего. Например, не вылезать - это в наших силах. Но что мы можем поделать, когда кто-то раздражается, глядя на нас…
Короче, изо всех своих силёнок старалась Шурочка научиться "заниматься чем-нибудь". Однажды, в процессе этих усилий, Шурочка, просто и спокойно, поняла одну вещь.
Она поняла, что не любит свою мать. Ей было лет четырнадцать, когда она посмела это понять. И Шурочка страшно испугалась того, что поняла.
Она давила и душила в себе эту мысль, вызывая в своей памяти моменты, когда мать была с ней ласкова, когда мать заботилась о ней, но…
Иногда Шурочке казалось, что ей удалось вызвать в своём сердце любовь к матери, и Шурочка радовалась. Но мысль о нелюбви всплывала снова и снова, и Шурочке пришлось научиться жить, постоянно отгоняя эту мысль от себя.
Ей пришлось научиться жить с этой мыслью, как и с вечным отсутствием ответа на вопрос: "Мамочка, а чем же мне заняться?"
Однако, данное открытие никак не проявилось внешне, и нисколько не изменило Шурочкиного "примерного" поведения.
Шурочка росла "хорошей" девочкой. Мать строго следила за тем, чтобы Шурочка всё делала "правильно" и "как надо". Матери надо было устраивать свою судьбу, и для этого нужна была хорошая, прямо таки образцово-показательная дочь. Шурочка и была такою. Она была такою на самом деле, а не для показухи. Только вот… Нелюбовь…
Нелюбовь сидела глубоко, в самых недрах Шурочкиной души. И от этого Шурочка очень, очень хотела полюбить, хоть кого-нибудь. Иногда ей казалось, что если она хоть кого-нибудь полюбит, то и любовь к матери - вернётся к ней.
А иногда ей было страшно. Ей казалось, что если она не любит даже собственную мать, то не сможет полюбить уже никого. Да, тут было чего бояться.
Пару раз Шурочка пыталась влюбиться. В одноклассников. То в одного, то в другого. Но, удивительное дело - ей всегда была понятна вся несерьёзность этих "любвей". Вся их игрушечность, что ли.
И ещё была одна особенность, которая удерживала Шурочку от всяких опрометчивых поступков. Это были строгие моральные правила, привитые матерью. Да, Шурочка с самого детства хорошо знала, как поступать правильно, а как - не правильно. Этого у неё было не отнять.
Шурочка никогда не теряла головы, и поэтому девчонки из класса делились с нею всеми деталями своих собственных "романов".
О, Шурочка быстро научилась советовать! Ведь очень легко давать советы, как преодолеть несчастную любовь, когда ты никого не любишь сам! Очень приятно смотреть свысока на того, кто мучается "от любви", даже если эта любовь и гроша ломаного не стоит.
Какая ерунда эти Петьки и эти Вовки! Разве стоят они наших чувств, разве стоят они наших слёз? Когда не любишь - легко советовать, как поступить правильно!
- Шурка, какая ты умная! - говорили девчонки. - Какая ты молодец!
Роль советчика льстила Шурочке, уважение подруг поднимало её в собственных глазах, но… Если бы не эта нелюбовь!
Если бы не эта нелюбовь, сидящая там, в глубине, и отравляющая Шурочку своим существованием!
Если бы не эта тайна, не этот червячок, сидящий внутри…
Глава 3
Шурочка всегда хорошо училась в школе, всегда вовремя готовила уроки, даже в старших классах. И профессию себе выбрала такую: спокойную и "сидячую". Бухгалтерскую. Учёт и аудит. И в институт поступила легко. Не высовывалась, на МГУ не замахивалась. Училась себе потихоньку.
Когда Шурочка сдавала первую зимнюю сессию, в семье произошло несчастье. Дочь отчима, от первого брака, вместе со своей матерью и её новым мужем, попала в автомобильную катастрофу.
Они погибли, погибли все трое на обледенелой подмосковной дороге. Их "жигуль" занесло, и они, на полном ходу, врезались в гружёный КАМАЗ.
Бедный Шурочкин отчим переживал, плакал и мучился. Ведь он любил свою дочь и чувствовал себя виноватым перед нею.
Надо ещё сказать и о том, что, после развода с первой женой, за отчимом осталась маленькая однокомнатная квартирка. Отчим как получил её по обмену, так и не жил в ней ни дня, а сразу переехал жить к Шурочкиной матери. Сдавать свою квартирку он не хотел, а в перспективе она предназначалась для родной дочери отчима.
А тут…
Отчим не мог смотреть на Шурочку. Вопрос, который более всего мучил отчима, был такой: "Почему? Почему Шурочка продолжает жить, ходить, смеяться, готовиться к экзаменам, ездить в институт, а его родная дочь…" И Шурочка старалась совершенно не показываться отчиму на глаза.
Отчима никто и не просил, он сам предложил. Предложил, чтобы Шурочка переехала в его однокомнатную квартирку.
- Может, я и перепишу мою квартиру на тебя. Раз уж так вышло… - сказал он Шурочке. - Потом перепишу, когда институт закончишь. А пока - переезжай, да живи. Взрослая уже. Не будешь тут… глаза мозолить…
- И правда, Шура! - поддержала отчима мать. - Переезжай! К институту ближе. Деньги тебе будем давать, понемногу, конечно. А дальше - на работу устроишься, и на свои хлеба перейдёшь…
Иногда Шурочка думала о том… как бы это сказать… "Вот я не люблю мать, - думала Шурочка, - а мать? Мать-то меня любит?"
Иногда Шурочке казалось, что мать не любит её даже больше, чем она сама не любит мать. Иногда Шурочке было стыдно так думать о матери, и она искала ей оправдания: "Мать меня любит, только занята… мать меня любит, только не хочет отчима раздражать… мать меня любит, только воспитывает… и т. д., и т. п."
Чем старше становилась Шурочка, тем реже она задавала себе эти вопросы, и тем реже придумывала на них ответы.
Задавай, не задавай вопросы - всё равно ответы были ясны.
Ответы на "любит - не любит" читаются сердцем. И Шурочка с сожалением и привычной болью призналась себе, что давно уже знает все ответы.
Поэтому она и не сомневалась в том, что мать поддержит отчима.
"Да, наконец-то я перестану мозолить им глаза", - подумала Шурочка, и сказала:
- Спасибо. А вообще… поверьте, мне жаль… так жаль…
Шурочке, и правда, было жаль безвременно погибшей дочери отчима, чьё место ей пришлось занять, волей-неволей.
И, почему-то, себя было жаль… И уезжать из дома было жаль, очень жаль. Казалось Шурочке, что это - насовсем, навсегда. Как будто обрывалась тоненькая ниточка, которая связывала её с матерью.
Обрывалась надежда - вновь обрести потерянную любовь…
Шурочка представляла себе обледеневшую дорогу, последний скрип тормозов, последний удар, боль, крик погибающих людей…
И ей казалось, что там, на месте той, почти незнакомой ей девушки, должна была быть она. Она, Шурочка.
"Вот, тогда бы я точно никому не мешала - думала Шурочка. - Тогда бы мама опомнилась, да начала бы плакать по мне… Тогда бы пожалела она, что меня не любила!"
Но это были глупые, детские мысли. И толку от них - никакого не было.
Потому, что человек предполагает, а Бог располагает.
Так, ни жданно, ни гаданно, оказалась Шурочка, в середине первого курса, одна в однокомнатной квартире. Одна, совсем одна!
То, о чём её однокурсники, в массе своей, не смели и мечтать, - Шурочка получила просто так, волею судьбы, не прикладывая к этому никаких усилий.
Глава 4
Начала Шурочка потихоньку обживаться, устраиваться в своём новом жилище. Мебель в квартирке была. Старая деревянная мебель, облупившаяся от времени. Шкаф с мутноватым зеркалом и скрипучими дверцами, буфет со старой посудой и даже комод с пустыми ящиками, застеленными по дну старыми газетами. Числа на этих газетах были примерно тех лет, когда Шурочка родилась.
В нижнем ящике старого комода Шурочка нашла такую же старую, а, может, и ещё более древнюю икону, в простой деревянной рамке, под стеклом. Строго говоря, это была даже не икона, а пожелтевшая печатная репродукция иконы, изображающая Богоматерь с младенцем.
Шурочка стёрла с иконы пыль и поставила икону на комод. А старые газеты собрала и сложила их в нижний ящик комода.
Кровать была такая же старая, как и всё остальное. Большая, двуспальная кровать, застеленная скромным гобеленовым покрывалом. Круглый стол, покрытый зеленоватой клеенкой в клеточку. Вот, собственно, и всё нехитрое убранство.
Телевизор ещё был, телевизор, который стоял пока на полу. Телевизор Шурочка привезла с собой. Мать отдала ей второй домашний, с небольшим экраном. Пока Шурочка не купит свой.
И на кухне почти ничего не было. Только старый кухонный шкаф, маленький столик, маленький, обшарпанный холодильник, да газовая плита.
Как зачарованная, передвигалась Шурочка по чужому жилищу. Ей казалось, что смотрят на неё из углов все те, кто жил здесь раньше, до того, как она, Шурочка, вошла сюда, под эту крышу.
Кто открывал вас, дверцы старого шкафа? Кто спал на этой кровати? Кто крестился перед иконой?
Может быть, квартирка эта ждала законную наследницу, дочь отчима? А пришла сюда она, Шурочка, не жданная, не званная… Как всегда…
- Не гони меня, - сказала Шурочка вслух, обращаясь к старой иконе, смотрящей на неё с комода. - Я не хотела, чтобы она погибла.
Икона не ответила, но Шурочке показалось, что Богоматерь посмотрела на неё благосклонно. Ну, не то, чтобы совсем благосклонно, а как бы говоря:
- Ну что мне с тобой делать? Живи. Человек предполагает, а Бог располагает. Только не делай глупостей, раз уж в живых осталась ты, а не она!
- Ладно, я постараюсь, - ответила иконе Шурочка, и ей стало немного спокойнее на душе.
"Ладно, надо жить. Сейчас я всё вымою, вычищу. Куплю новые шторы, да привезу кой-чего из дома. И буду жить, да радоваться. Вон, наши все, в институте, мечтают одни пожить! Девчонки вообще мне завидуют! Кого хочешь, и когда хочешь, можно приглашать. Хочешь - девчонок, а хочешь - парней! Да! Парней можно приглашать!"
И Шурочка представила себе… как может быть здорово… и, может быть, она позовёт сюда того, кого полюбит…
Не было ещё любимого у Шурочки. Не было ни любимого, ни просто "бой френда", дружка - как это теперь называется.
В школе-то Шурочка всем советы давала. Всем говорила, что считает эти "любви" ниже своего достоинства. Может, окружающие этому и верили.
Но в глубине души Шурочка точно знала, что мешает ей пуститься, сломя голову, в любовные приключения.
Больно было Шурочке это сознавать, да ничего не поделаешь. Из песни слова не выкинешь, как говорят. А мешал ей эдакий трудно перевариваемый коктейль: из морали, трусости и нелюбви.
Да-да, именно так.
Из хорошего, "правильного" воспитания, из страха сделать что-нибудь не так, как надо, чтобы не дай Бог, не разозлить мать. И из нелюбви, вечной, мучительной нелюбви… Печальная картина.
Так вот и не "была" Шурочка ни с кем до сих пор.
- Печальная картина, - сказала Шурочка вслух и снова посмотрела в сторону иконы.
Икона ничего не ответила.
- Молчание - знак согласия, - снова сказала Шурочка.
Новая квартира сулила Шурочке новую жизнь. Замирало сердечко, представляя, какой она будет, эта новая жизнь. Такие открывались перед Шурочкой перспективы, такие возможности…
"Хватит мне быть правильной! - решила Шурочка. - Я теперь совершенно свободна и не завишу ни от кого. Хватит мне делать всё, как надо! Они сами меня выселили, и теперь уже - не надо мне их бояться. Я теперь знаю, как я буду жить… Я - сама себе хозяйка! Я буду - как все!!"
И Шурочка отбросила сомнения. Она принесла из ванной ведро воды, тряпку и врубила магнитофон на полную громкость.
Магнитофон у Шурочки был свой, подаренный ей на день рождения.
Итак, Шурочка врубила магнитофон на полную громкость, и музыка взревела.
"Я буду, как все!", "Я буду, как все!" - ревела музыка.
Шурочке казалось, что именно это поют визгливые певцы на своём иностранном языке. И она стала им подпевать. Ни в склад, ни в лад, честно говоря. Зато - с душой!
Конечно, конечно. Если с нелюбовью всё довольно сложно, то вот трусость и мораль - они ведь в нашей власти, не правда ли?
Хотя бы частично, не так ли?
Отбросить эту мораль или принять? Отбросить трусость или продолжать бояться, как и раньше?
Что для вас главное, а? Что вам нужно для новой жизни? Для того, чтобы быть - "как все"?
Полы блестели, магнитофон гремел. Новая жизнь - началась!
Глава 5
Народ в группе обрадовался Шурочкиной новой квартире и первым делом предложил "обмыть". И как только в пятницу закончились лекции, идею начали претворять в жизнь.
- Обмыть! Обмыть!
- Шура, не откладывай! - кричал громче всех Славка Васильев. - Не откладывай, а то барабашка шалить будет!
- Налить барабашке! - поддержали и остальные.
Славка был парень симпатичный, высокий, белокурый, и всегда очень хотел быть главным. Рвался в лидеры, так сказать. Не всегда у него это получалось, так как он напирал слишком. Так и хотелось его "на место поставить".
Но в этот раз его послушались с удовольствием. Всем хотелось побыть где-нибудь одним, без взрослых. Самим себя хотелось почувствовать взрослыми.
Так и пошли "обмывать", почти все, человек двенадцать. Пятеро ребят, остальные девчонки. Даже Машка пошла.
Машка обитала в Шурочкиной группе как бы "на обочине" и, обычно, в общих увеселениях не участвовала.
То у неё пост, то ещё что-нибудь. Брюк Машка тоже не носила, а носила всегда юбки, причём такие - длинноватые. Длиннее, чем у всех. Да ещё крестилась!
В общем, Машка была верующей, и ходила в церковь. Но она никому особо не досаждала, поэтому над ней в группе просто посмеивались. А иногда и пальцем у виска крутили. Правда, не в глаза, а вслед.
Честно говоря, Шурочке Машка эта была симпатична. И, казалось, что и Машке тоже нравилась Шурочка. Что-то между ними такое было, вроде взаимной симпатии.
Но и для дружбы - тоже чего-то не хватало. По крайней мере, Шурочка… как бы это сказать… стеснялась, что ли…
А если уж быть совершенно честной, то Шурочке не хотелось выглядеть изгоем. Не хотелось быть такой же белой вороной, как Машка.
Несмотря на всю симпатию… Нет, не хотелось!
Шурочке хотелось быть, "как все"! Быть среди всех! Там, среди "всех", мечтала она, наконец, обрести уверенность в себе.
И она уже на это решилась! Всё своё одинокое, всё вы-мученно правильное, всё беловоронье - всё это Шурочке надо было в себе заглушить, забить и затоптать. И как можно быстрее. Ох, как оно Шурочке мешало жить!
"Я буду, как все! Как все!"
Иногда Шурочка даже ловила себя на том, что ей надо, и что ей, можно сказать, даже хочется - стать хуже, грубее и примитивнее, чем она есть на самом деле. А как ещё могла она заглушить в себе всё то, что чувствовала?
Было в Шурочкином сердце то же самое, что было в Машке. Было, было. И Шурочка знала это, и Машка знала. Только Машка не боялась быть "белой вороной"…