"Вот как… - подумала Шурочка. - Вот как мы встретились с тобой, горделивая Настя. И я пойду за тобой. Ты мне вообще - дорожку прокладываешь. Как ты, так и я".
Шурочка закурила и подошла к окну.
За окном уже заканчивалась ранняя весна. Снег уже растаял. На деревьях набухали почки. Сквозь рваные тучки в небе пробивалась чистая, отмытая синева. Куда-то спешили люди.
"Господи! Почему же я оказалась здесь?" - спросила Шурочка у отмытой синевы небес.
И опять, в который раз, не получила ответа.
Глава 28
Деньги теперь были, и Шурочка быстро "догнала" дозу до двух граммов. Теперь она кололась дважды в день.
Вроде бы, всё у неё было, но к исходу второго месяца жизни в борделе Шурочка начала изнемогать.
Тошнило её уже от одного вида входящего к ней очередного мужчины. Шурочка и дозу нагоняла для того, чтобы не видеть их и ничего не чувствовать. Но совсем не видеть и совсем не чувствовать - у неё не получалось. И Шурочка терпела.
Она не смогла близко сойтись ни с кем из "рабочего коллектива". Те четверо девушек, которые кололись, на сближение не шли. А молдаванки и хохлушки, а так же одна татарка, одна литовка и одна казашка, продавшие себя в надежде заработать, были ей просто непонятны.
Им, возможно, тоже было по-своему тяжело. Но они могли собраться в перерывах между "работой", выпить, закусить. Они могли смеяться, болтать, и даже делились друг с другом подробностями ремесла. Клиентов обсуждали, и смеялись над ними. Покупали себе какие-то "крутые" тряпки. Некоторые были заинтересованы в клиентах, чтобы побольше заработать. Некоторые отсылали деньги на родину.
Нет, всё-таки у людей - там, внутри, всё по-разному устроено. По-разному.
Шурочка изнемогала от бордельной жизни и всё чаще и чаще вспоминала Настю. Не было другого выхода из того положения, в котором они обе оказались. Не было выхода иного, чем тот, который избрала для себя Настя.
"Скоро и я пойду за тобой, Настя, - думала Шурочка. - Скоро, совсем скоро. Подожди меня, и я приду к тебе. Я обязательно приду…"
Только к исходу второго месяца Шурочка смогла взять себе "выходной". Не физически - а "психически" смогла. Определилась и устоялась, так сказать. "Мадама" отпустила её легко. А куда могла деться Шурочка, на двух-то граммах в день. Тем более что на это, формально, уходил почти весь её "заработок".
Шурочка сразу поехала к матери и отчиму. Денег взять, за два месяца. Да рассказать матери, что сильно болела. Пневмонию перенесла, поэтому и не приезжала. А не звонила потому, что волновать не хотела. И академический отпуск - выглядел довольно убедительно.
- Ну, раз ты в академическом будешь, то тогда на работу иди, - сказала Шурочке мать.
- Да, конечно, - ответила Шурочка. - Только можно, я ещё месяцок отдохну, а потом уже пойду. Я ещё слабо себя чувствую.
Мать посмотрела на бледное, чуть отдутловатое лицо Шурочки, на её худобу и сказала:
- Ладно, в следующем месяце ещё дадим тебе. Приезжай.
Спускаясь по лестнице из этой чужой квартиры, которая была раньше её родным домом, и от этой женщины, которая когда-то была её матерью, Шурочка думала о том, насколько слепы бывают люди. Даже те, ближе которых, по существу, и нет у нас.
"Эх, мама, мама! Пневмония! "Академ"! Макдональдс… Знала бы ты… А ты и не хочешь знать, потому что оно тебе не надо. И я - давно уже не нужна тебе. Эх, мама… неужели ты не почувствовала ничего? Эх…"
Зато родная квартира приняла Шурочку хорошо.
"Садись на меня!" - сказал стул.
"Ложись на меня!" - сказала кровать.
"Пора что-нибудь приготовить!" - позвала плита с кухни.
Шурочка раздвинула шторы. Солнечный, весенний свет хлынул в окно.
"Боже мой, как бы я хотела вырваться из всего этого, - подумала Шурочка. - Жили бы с Юркой… безо всякой "дури" бы жила. Сыну бы уже было… около полугода уже было бы сыну нашему…"
Глава 29
У Шурочки из глаз полились слёзы. Сами собой полились…
"Юрка-Юрка… Где ты, Юрка? Жив ли? Надо бы свекрови позвонить", - подумала Шурочка.
Страшновато было Юриной матери звонить. А вдруг… Вдруг Юрка так же, как Настя, уже ушёл? Ушёл туда, куда она, Шурочка, всё никак уйти не решится?
И Шурочка сначала приготовила себе поесть, потом поела, посмотрела телевизор. Потом она просто лежала и смотрела в свой потолок, любуясь его трещинками.
Юриной матери она решилась позвонить только к вечеру.
- Шурочка! - обрадовались, явно обрадовались на том конце провода.
- Здравствуйте, Наталья Леонидовна. Как Юра?
- Почему ты раньше не звонила? Я уже думала, что ты пропала. Думала, что тебя уже и на свете нет.
- Вы почти угадали. Как Юра? А муж ваш как?
- Нет больше Юриного отца, девочка. Умер. Схоронила я его, Царство ему Небесное. Но я ему слова твои передала. А потом Юрка сумел записку передать. Прощения просил у нас.
- Где Юрка-то? - сердце Шурочки стучало гулко, часто, и готово было выскочить из груди.
- Суд был уже. Полтора года ему дали. Сидит наш Юрка.
- Вы его видели? На суде были?
- Была, Шурочка, была. После нашего разговора тогда и пошла к Юрочке-то. Пошла сначала в церковь. Там плакала… А потом пошла к Юрке. У него ломка была, тяжёлая ломка. Он чуть не умер.
- Боже мой…
Он всё время о тебе спрашивал… Я тебе адрес колонии дам, ты напиши ему… - тут Наталья Леонидовна осеклась, и сказала, после паузы, - если хочешь…
- Давайте. Напишу, конечно, - и Шурочка записала адрес.
- А ты-то как? Колешься, небось… Деньги-то где берёшь? - спросила "свекровь".
Шурочка могла бы соврать. Но голос этой женщины был таким… родным, что ли… И она знала всё… Главное - она Юрку знала, и Юрку не бросила… Чего было Шурочке бояться? Что скрывать?
- Я в борделе живу. За дозу. Два раза в день уже колюсь. Тоже чуть не умерла, а потом туда попала. Вот такие дела… со мной.
- Шурочка… А мама твоя знает?
- Нет. И не надо об этом.
- Понятно. Бедные вы дети наши… За наши грехи… - "свекровь" помолчала, а потом сказала Шурочке. - Послушай, дочка. Ты только сразу не отказывайся. Подумай там… Тут есть центр один, при церкви… Там вытягивают наркоманов. Я про этот центр узнала, когда уже за Юрку ходила молиться. Уже когда он сел. Может, тебе попробовать?
- Там, наверно, денег надо кучу?
- Нет. Денег не надо. Вернее, сколько кто может.
- Я больше ломку не перенесу. А потом - даже если ломку перенести, то и после неё - всё равно не бросишь. Все кто где ни лечился - все снова начинают. Вы же знаете. Если начал - это уже всё, конец… Мне Вадик… мне тут один… из нашей группы рассказывал, про Арса. Его заграницей, в крутой клинике лечили. А сюда вернулся, и снова подсел. Из дома убежал. Родители искали его с милицией.
- Нашли?
- Не знаю. Бесполезное это дело - лечение. Все говорят.
- Юра пишет, что он там завязал… После ломки…
- А желание? Как только возможность появится - удержаться невозможно!
- Ну так все равно, ты ведь не теряешь ничего. Попробуй.
- Я подумаю. Нет, я, скорее всего, не пойду никуда. Тем более, что я неверующая… почти… - сказала Шурочка. - Но всё равно - спасибо. Я Юрке напишу.
И когда Шурочка положила трубку, она повторила снова:
- Спасибо.
Потом Шурочка выдвинула нижний ящику комода и достала из него икону.
- Хоть я и неверующая, - сказала Шурочка иконе, - но я хочу тебя реабилитировать. Вставай снова сюда, наверх. И прости меня, что я такая непутёвая оказалась.
Но даже взглянуть на икону не было сил у Шурочки. Не пускало что-то.
Шурочка вытащила из сумки чек, взятый с собой, укололась вскоре и уснула - без галлюцинаций и сновидений.
Глава 30
"Здравствуй, мой дорогой!"
Шурочка сидела перед листком бумаги, на котором были написаны эти три слова. Сидела уже почти час. А что было писать? Про бордель? Или про Вадика? Или про Настю?
Потом она, наконец, решилась, и продолжила:
"Юрка, как мне было плохо без тебя! Как я по тебе скучала! Потом я мучилась, а потом пришлось пойти в то место. Я была у Вовчика, и нахожусь там, куда он меня определил. Ты, наверно, знаешь, где это. Там до меня была Настя, а теперь её уже нет. Нет совсем.
Юрка, я звонила твоей маме, и она рассказала мне, что ты завязал. Если у тебя получилось, то я очень рада за тебя. У меня не получилось.
Я очень хочу дождаться тебя. Но не знаю, протяну ли я полтора года. И если я вдруг не протяну до твоего возвращения, то ты знай - ты был самым первым, самым лучшим, и вообще - ты был единственным человеком, которого я любила за всю мою жизнь. Остаюсь твоей. Целую. Шурочка".
"Да, твоей… - Шурочка обхватила голову руками и с силой сжала виски. - Твоей, если не считать всю ту мразь, которая была со мной в борделе, за эти два месяца. И если Вадика не считать".
Потом Шурочка посидела ещё немного и ответила себе на "тот самый" вопрос, который снова начал всплывать в глубине души.
"Если даже это была не любовь, - подумала Шурочка, - то всё равно - Юрка был самым лучшим, что было в моей жизни. И я буду считать, что это любовь".
Возможно, Шурочка была не так уж и не права. И разве не называем мы любовью всё то самое лучшее, что происходит с нами? Тот отголосок, или тот отсвет любви, который способна воспроизвести на свет наша собственная, бедная наша душа…
И вообще, пора было собираться и отправляться назад. Время вечерней дозы приближалось, и внутри у Шурочки поднималась предательская, мелкая дрожь. А надо было ещё зайти на почту и отправить письмо.
Шесть тысяч, полученные от родителей, Шурочка спрятала в нижний ящик комода, под стопку старых газет. Год выпуска которых соответствовал году её рождения. На всякий случай.
"Это будут мои… гробовые", - так и подумала Шурочка, закрывая нижний ящик комода.
Снова началась жизнь в борделе. Что-то сдвинулось в поведении Шурочки после выходного. Стала она срываться. То рыдала навзрыд, без всякой видимой причины, то кричала, злилась. Даже на "клиентов" пару раз наорала. Что не прощается в таких заведениях.
Один из "клиентов" вмазал ей по физиономии и потребовал деньги назад. Пришлось "мадаме" его ублажать и подсунуть ему другую девицу.
Шурочке же было ясно сказано, как её будут наказывать, если это повторится.
Но плакать-то она могла? Хотя бы, в своё, личное время?
Нет, и плакать тоже надо было в меру. Чтобы свой товарный вид не портить.
- Ты мне эти штуки прекрати! - сказала Шурочке "ма-дама". - И так ни кожи, ни рожи. А если ты ещё выть будешь, как белуга, целыми днями, то я тогда не знаю, зачем ты мне здесь нужна. На твоё место - куча желающих найдётся. Так и знай.
И Шурочка покорилась. Покорилась вновь. Перспектива остаться без дозы по-прежнему пугала её. Только сил оставалось - совсем немного.
Так пролетели ещё два месяца.
Шурочка снова вошла в бордельную "колею". Утром и днём она отдыхала, не вставая с постели. Отдых сводился к лежанию в кровати, в состоянии почти полного забытья. Шурочка экономила силы. Но силы убывали.
Вся её жизнь свелась к трём вещам, к трём функциям, если можно так выразиться. Ожидание укола и забытьё после него - с утра. И вечером - ожидание укола и тупое, механическое исполнение функции бордельной девки И всё. Но и при таком раскладе силы таяли. Появились одышка и сердцебиение.
Жалоб от "клиентов" на неё больше не было. У неё появилась даже парочка постоянных "клиентов" - задумчивый, молчаливый индус и, как ни странно, здоровый, огромного роста русский мужик. Русский, но без роду-племени, как говорил он сам. Он прибился к грузчикам азербайджанцев и жил среди них, как свой. Они оба довольно бережно относились к Шурочке, но эти "клиенты" были не из богатых.
Наступили уже первые дни осени, когда Шурочка взяла свой второй выходной. Дома должно было ждать её письмо от Юрки. И к родителям надо было показаться.
Глядя в свою душу, вернее, в ту совершенную пустоту, которая была внутри, Шурочка назвала этот выходной "прощальным".
"Мадама" была не против.
- Иди! - сказала она. - Имеешь право. Только помни, что не ты мне нужна, а я тебе. И не выпендривайся! Если что - назад я тебя не приму.
Глава 31
Шурочка опять поехала - сначала к родителям. Чтобы потом уже не выходить из своего дома и не слезать со своей кровати.
"Проститься, - думала Шурочка. - Я еду проститься".
Матери дома не было, а отчим долго ругался в прихожей. Ему пришлось вылезти из ванны, чтобы открыть Шурочке. Дверь он только приоткрыл и приглашать Шурочку внутрь - не собирался.
- А ты разве не работаешь? - спросил он её.
- Работаю. Но мама обещала дать мне денег, за один месяц. Мне надо купить кое-что из вещей. А то я хожу… в обносках.
- Ладно, - громко сказал отчим, но Шурочка слышала, как он тихо проговорил, закрывая дверь: "Забодала".
Через некоторое время дверь снова приоткрылась, и мокрая, волосатая рука отчима высунулась из щели.
- Спасибо, - сказала Шурочка, беря деньги.
- Да ладно! - ответил отчим.
И Шурочка отправилась к себе. "Вот и простилась, - подумала она. - Но так - даже лучше. Ни на какие вопросы не надо отвечать. Видно, с матерью мне даже прощаться не надо. Была без радости любовь, разлука будет без печали".
Она купила себе еды в магазинчике около дома. Поставив пакет с едой на грязный бетон подъезда, она, с непривычки долго, открывала почтовый ящик. Письмо было.
Шурочка приступила к чтению не сразу. Что там, в этом конверте?
"Здравствуй, Шурочка, моя дорогая! Спасибо тебе за то, что не забываешь меня. Спасибо тебе, что ты мне написала. Ведь я всё понял. Я понял, где ты. Прости меня, если сможешь. Только теперь до меня доходит, как я виноват перед тобой. Ведь это я посадил тебя на иглу. Я! И нет мне прощения.
Про свою жизнь здесь я тебе писать не буду. Здесь тоже всякое есть, и народ всякий. Можно достать всё, что захочешь. Я сам себе удивляюсь, но я пока держусь.
Шурочка, милая, я тебя прошу. Хватайся за соломинку. Мать писала, что есть какой-то центр. Иди туда, иди с матерью моей. Я очень хочу, чтобы ты дождалась меня. Дождись, пожалуйста, дождись! Прости меня. Прости меня. Пиши. Юра".
Слёзы текли по лицу Шурочки, стекали со щеки на подушку, но Шурочка не вытирала их. Она перечитывала письмо снова и снова.
"Полтора года… Чуть меньше уже. Я не протяну такого срока. Я всё равно не доживу, Юрка. Не доживу".
Так думала Шурочка, лёжа на своей кровати и глядя в потолок. От слёз в глазах потолок менял очертания, разъезжался и переливался.
А потом она так и заснула, с письмом в руке, и проспала до вечера.
Глава 32
Весь следующий день Шурочка, если можно так выразиться, смотрела на весы. Три чаши были на этих весах.
На первой чаше весов лежал бордель. Ещё несколько месяцев существования, на сколько хватит силёнок. Смерть через некоторое время, короче.
На второй чаше лежал шприц с "золотым уколом". Последний кайф, и смерть сразу.
На третьей чаше был некий, совершенно непонятный центр при церкви. Это была надежда на жизнь. Но - надежда совершенно призрачная.
И разве Шурочка действительно ничего не теряла, если бы выбрала этот центр?
Нет, теряла. Если выбрать этот призрачный центр, то Шурочка теряла первый вариант. Она теряла то некоторое время, которое было у неё в борделе. Ведь назад - пути туда не было. Она уже и так там еле держалась.
Значит, если она откажется от борделя, а с центром ничего не получится, то у неё останется только вариант номер два. "Золотой укол". Шесть тысяч "гробовых" в нижнем ящике комода. И всё.
Ну, что же. Всё, так всё. Тогда надо решать сразу, не откладывая.
Вечером Шурочка позвонила свекрови. Она рассказала про письмо и узнала, что новостей о Юре особых нет. Потом она набрала в лёгкие побольше воздуха и сказала:
- Я согласна. Где там ваш центр? Я могу завтра пойти.
- Завтра? Завтра вторник… Хорошо. Только туда надо пораньше, часов в восемь утра.
Наталья Леонидовна как будто не удивилась. Голос её был спокойным и деловым.
- Когда? - Шурочке стало страшно от такого раннего часа. - Я в восемь утра уже давно не вставала. Я не встану…
В восемь - уже надо там быть. Нам надо обязательно к священнику попасть. А у него народу много. Я буду тебе звонить с полседьмого утра. В конце концов, ты проснёшься. Встречаемся в метро, в центре зала. Узнаешь меня. Я буду в синей юбке и в платке.
- А я…
- Я узнаю тебя… - сказала мать Юры.
Шурочка проснулась утром от навязчивых, непрерывных звонков. Пришлось встать, кое-как влить в себя кофе, и идти, едва переставляя ноги. В метро Наталья Леонидовна подошла к ней сама. Секунду они постояли друг против друга, а потом обе сделали шаг навстречу…
Они стояли обнявшись, как два путника, встретившиеся на пустынной дороге.
- Господи, помилуй нас грешных, - несколько раз повторила мать Юры. У неё из глаз текли слёзы.
То ли при взгляде на Шурочку, почти прозрачную, тяжело дышащую наркоманку, зябко кутающуюся в большую мужскую рубаху с длинными рукавами.
То ли текли её слёзы потому, что она вспомнила о сыне. О своём маленьком мальчике, страдающем так далеко от неё…
То ли были эти слёзы - о себе самой, матери такого сына.
"Господи, помилуй нас, грешных…"
Шурочке понравилось то место, куда они пришли. Место было… как бы это сказать… настоящим, что ли. Мощенный камнем двор, строения, которым было много не лет, а много веков. Тишина стояла над этим двором. Над этим Подворьем.
Казалось, что с этого места ближе к небесам. Ближе даже ей - такой вот, потерянной и разбитой, какой была она, Шурочка.
Сердце Шурочки замерло, когда они поднялись по шаткой деревянной лестнице, и Наталья Леонидовна отворила двери храма. Наталья Леонидовна перекрестилась, Шурочка же просто вошла, вслед за ней.
В храме было пусто и сумеречно.
- Садись на лавочку пока, - сказала Наталья Леонидовна. - Садись, будем ждать. Может, даже хорошо, что пока никого нет. У тебя будет время подумать.
- Да что думать, - ответила Шурочка. - Думано всё, передумано. Смерть пришла, вот и все думы. Я уже еле дышу. Если не получится - умру я скоро. Вы же видите… какая я.
- Ты крещёная?
- Да. Когда-то крестили меня, когда маленькая была.
- Ладно, посиди. Я ведь тоже… в храм пришла, когда Юрка сел. Да когда муж умер. На всё - Божья воля. - И свекровь встала перед иконой в центре храма и начала молиться.
А Шурочка сидела-сидела, смотрела-смотрела… То на иконы, то вниз, на кирпичные полы храма. Кирпичи были выложены "ёлочкой". На кирпичах были непонятные тёмные точки. Шурочка даже поковыряла ногтем одну из них. Точками оказался застывший на кирпичах свечной воск.
"Хорошо здесь", - подумала Шурочка, и задремала, положив голову на какой-то высокий ящик.
Она проснулась от того, что её будила Наталья Леонидовна. В храме уже было много народу.
- Вставай, батюшка пришёл уже. Мы первые.