Анька вложила жёлтый листок в свой блокнотик. Блокнотик был небольшой, и исполнял роль не то дневника, не то сборника всяких мудрых изречений. И тех, и других записей, было совсем немного, потому что, заводя блокнотик, Анька решила записывать в него не всё, а только самое главное.
На первой страничке было написано: "Никогда не доверяйте людям, которые хотят подорвать вашу веру в возможность добиться чего-то значительного в жизни. Эта черта свойственна мелким душонкам". Марк Твен.
Потом было ещё несколько изречений.
Анька давно хотела почитать Марка Твена, сразу после того, как прочла эту фразу. Но в школьной библиотеке, не было ничего, кроме "Приключений Тома Сойера".
"Как это я забыла? Надо будет взять его здесь, после Чехова", - подумала она.
В середине книжки было всего одно предложение: "Надо не забывать, что могут быть две разные правды". Это уже был плод собственного жизненного опыта.
Анька захлопнула блокнотик и спрятала его подальше в тумбочку.
За окошком палаты было уже совсем темно. Пора забирать Наденьку с веранды.
Батарейки наконец купили, и Маша настроила приёмник на тихую музыку. Что-то наподобие вальса, с повторяющимся круговым ритмом, завораживало пространство палаты. Проснувшаяся Светка вдруг попросила:
- Анька, потанцуй!
- Да я не умею! - сказала Анька. - Я не знаю, как надо! У меня танцевальный кружок на всю жизнь желание танцевать отбил.
- А ты потанцуй, как хочешь, а не как надо.
Анька вылезла из кровати и робко, неуверенно сделала круг посреди палаты. Она сняла повязку с руки. Руки сначала плыли внизу, потом, как бы набирая обороты, взмыли вверх. Сначала она просто шла, потом пошла быстрее и закружилась, напоминая своими движениями птицу, страстно желающую взлететь. Птицу как бы привязанную, или птицу, бьющуюся в клетке.
Со стороны десятого класса вышла Ленка, ходячая, ещё на костылях. Один костыль она оставила, потом, помявшись немного, оставила и второй, и просто встала в центре па латы. Зато руки её плавно двигались, кисти рук изгибались, взлетали над головой.
Захваченная непонятной силой, в круг вышла Наташка, встав рядом с Ленкой. Её руки двигались порывисто, ростом она была выше всех и, казалось, что взлетят они все вместе - сначала Наташка, потом Ленка, потом Анька.
Музыка закончилась внезапно, как и началась. Девчонки разошлись по кроватям.
- Как здорово! - сказала Светка.
- Здорово! - сказала Наденька.
- Ну, вы даёте! - сказала Нинка.
А Маша лежала, закрыв глаза. Маленькая слезинка выкатилась у неё из-под века, тихо покатилась по щеке. Никто и не заметил.
Глава 23. Костик Шульга-2
Никто и не заметил, что бабка моя сегодня приходила. Эх, бабка моя бабка! Вот кто за меня переживает. Только и бабка не скажет мне, что делать. Решай, говорит, сам. Большой уже. Костик снова достал то, что бабка принесла. Это было письмо от отца.
"Здравствуй, мой дорогой сынок! Прости меня - это пишет тебе твой отец. Может быть, твоя мать рассказывала тебе обо мне, а может нет. Я ведь сижу, сижу уже пятнадцатый год. Когда я сел, ты только должен был родиться. Я убил человека. Убил я его в драке, когда заступался за твою мать - не хотел верить, что про неё говорят. А тебе я не писал, потому что не мог. Теперь же пишу потому, что скоро мне выходить. Я не знаю, как ты живёшь. Если ты видеть меня не хочешь, ты мне напиши. Я даже в город наш не поеду, потому что там у меня не осталось никого, кроме тебя. Если ты не хочешь, я не приеду. Напиши мне, пожалуйста, сынок, и прости меня за всё. Твой отец".
Костик закрыл глаза. Эх, родители! Зек и проститутка! Что же вы делаете со мной! Вот тебе и капитан дальнего плавания, вот тебе и геолог! Что делать?
Костик видел, какие приходят "оттуда" зеки. У них во дворе был один. Худой, весь в наколках. Сядет на корточки на крыльце и сидит молча, только плюётся. А когда напьётся, то матерится по-страшному, кричит и в драку лезет.
Костик представил, что таким будет и его отец, и содрогнулся внутри. Потом он представил, как отец приходит к нему сюда, как все ребята видят его, и от стыда закрыл глаза.
Нет! Нет! Не было его пятнадцать лет, и сейчас он не нужен! Как быть?
Что-то мешало Костику окончательно сказать "нет". С кем бы посоветоваться? Славик? Серёга? Джем?
Да, Джем! Джем не проболтается!
- Стёпка, подкати меня к Джему! - попросил Костик. - Я хочу спросить у него что-то.
- Что случилось? - сразу спросил Джем. - Ты, Костык, на сэбя нэ похож.
- Вот, читай! - Костик протянул Джему письмо отца. - Только не говори никому. Никому, Джем, обещай!
- Нэт, нэ бойся. Нэ скажу, чэстное слово, Костык.
Минуты, пока Джем читал письмо, показались Костику вечностью. Письмо было написано коряво, Джем читал медленно, останавливаясь, и как бы повторяя про себя строчки. Наконец он закончил чтение и посмотрел на Костика.
- Что ты хотэл спросить?
- Ну, это… я хотел… не хочу я, чтоб он ехал сюда. Представляешь, что он сюда припрётся? Он же зек!
- Костык! Ты знаэшь? Ты нэ бойся. Ты напиши ему, пусть едет к тэбэ. Пусть едет, он же отэц твой. Ты сэбэ потом нэ простишь, что его прогнал. Нэльзя отца прогонять. Можэт, он хороший чэловэк будет - и тэбэ хорошо будет.
- А если он плохой будет?
А будет плохой, тогда скажэшь ему, чтобы уходил. А эсли тэпэрь его прогонишь, будэшь до смэрти своэй мучится, что отца прогнал!
Странные слова Джема, что будет он до смерти мучиться, как-то изнутри тронули Костика. За их странностью и непривычностью почувствовалась ему правда.
Да, так. Прогонит он теперь отца, и будет потом думать - а вдруг прогнал он нормального человека, человека, который хотел жить по-человечески. Не просто человека, а ведь отца!
А если не сможет отец по-человечески жить? Что же, разве я могу за него решать? А за мать - разве я решаю? За кого же я решаю? Я решаю за себя. Пусть приезжает, я стыдиться не буду. Вытерплю всё, вытерплю…
- Спасибо, Джем, я всё понял. Поеду ответ писать. Стёпка, будь другом, кати меня назад! Костик прикрыл глаза и подумал ещё раз: "Вытерплю. Я всё вытерплю".
Глава 24
- Я всё вытерплю, кроме голода! - Нинка поглощала бутерброд с килькой, как будто её не кормили целые сутки. Нинка теперь повадилась в самоволку бегать. Сегодня она бегала вдвоём со Стёпкой.
Сейчас же все были на местах и доедали бутерброды.
- Анька, ты что сачкуешь, не бегаешь с нами! В следующий раз вместе пойдём.
- Я боюсь! Не положено же бегать! Поймают - выгонят.
- Не трусь! Не поймают! Мы же бегаем, когда все врачи уходят, а сестры - чай пьют. Тем более - ты ходячая.
- Но ведь не положено!
- Положено, не положено! Тебе если скажут - положено, то ты, небось, жареные гвозди будешь есть!
- Буду есть - тебя не спрошу! - пытается огрызнуться Анька.
Что ты дёргаешь её! Не может она пока! Бегаешь вон с Наташкой, так бегай! - Маша заступилась за Аньку. - Смотри, ты сама набегаешься - колено твоё не заживёт.
- Заживёт! На мне, как на собаке, всё заживает!
- Если бы заживало, ты бы тут не лежала - молчи уже!
- Я хотэла попросить. - Мариэта махнула рукой со своей кровати. - У меня день рождения в субботу. Может, дэвочки сбэгают за тортом? И за конфэтами?
- Ладно, пусть Нинка сидит, с коленом своим! Я сбегаю. Только я не знаю, куда идти. Сбегаем с тобой, Наташка? - Анька, наконец, решилась.
- Сбегаем, сбегаем. Всё, спать давайте!
- А сказку? Анька, давай сказку!
- Сказку, сказку!
- Сказку! - пискнула Светка.
- Ну ладно, раз я уже в самоволку согласилась, тогда я вам сказки буду рассказывать, которые сама придумала.
- Давай, давай хоть какие!
- Я один раз маме одну рассказала, так она меня ещё и выругала - говорит: - что ты мне всякие глупости рассказываешь. А они, сказки эти, у меня сами придумываются, внутри. Это неправильные сказки.
- Давай, рассказывай уже!
- Ну ладно, только не ругайтесь. В общем, так:
Анькина сказка № 1
- Жил-был один мужик. И была у этого мужика одна тайная привычка. Этот мужик коллекционировал понедельники.
- Что? Что? - Нинка поднялась на кровати. - Что?
- Я же говорила - не ругайтесь! Этот мужик коллекционировал понедельники. Ночью, с понедельника на вторник, он всегда сидел до двенадцати часов, ждал, пока понедельник кончался. Только часы пробьют, он сразу - хвать, хватает понедельник и кладёт его в коробочку. Жена всё это знала. Сначала она ругалась, а потом поняла, что бесполезно, и перестала ругаться.
- Тут заругаешься! - Аська как бы входила внутрь Анькиной сказки, и ей там было совсем не плохо.
- Друзья же говорили ему - дурак ты, дурак! Хоть бы ты воскресенья коллекционировал! Воскресенье - самый лучший день недели!
- Нет, - отвечает мужик. - Воскресенье - и так день особый, когда все отдыхают. А вот понедельник - это совсем другое дело! И не приставайте ко мне со своими воскресеньями.
Так прожил мужик двадцать лет. И скопилось у него - за двадцать лет - Машка, посчитай сколько!
Машка полежала маленько и сказала:
- Больше тысячи. Одна тысяча… сорок три… сорок пять..
- Вот. Скопилось у него - больше тысячи понедельников, и уже некуда было коробки с понедельниками складывать. Жена ему и говорит, мол - собирал ты, собирал их всю жизнь, а что толку! Только все спотыкаются о коробки твои. Грузи свои понедельники на тачку, да вези, продавай! Может, хоть какая-то польза будет для семьи.
Погрузил мужик понедельники на тачку и повёз на такой рынок, где всякие птички, рыбки и щенки продаются.
- На птичий рынок! - подсказала Наташка.
- Да, на птичий. Привёз, встал в уголке - понимает, что надо коллекцию продавать, и жалко ему в то же время. Тут подходит к нему другой мужик и спрашивает:
- Что продаёшь?
- Понедельники.
- За сколько лет?
- За двадцать.
- А сколько хочешь за свою коллекцию?
- Тысячу рублей!
Эх, жаль, что у тебя одни понедельники! Я бы у тебя твою коллекцию купил, если бы хоть воскресенья у те были. А кому нужны чужие понедельники, да ещё за двадцать лет!
И ушёл. Стоял, стоял мужик, до самого закрытия рынка достоял. Никто и не подошёл к нему больше. Уже темнеть стало. Вдруг подходит к нему снова тот же самый мужик.
- Ну, что, - спрашивает, - продал понедельники свои?
- Как видишь! - отвечает мужик.
- Ладно, давай, куплю я у тебя, - только дать тебе могу - вот, три рубля!
Грустно мужику, но что делать! Пока стоял, столько всего передумал про свою жизнь, про свои понедельники, про свои вторники и даже про свои воскресенья.
- Давай, - говорит, - твои три рубля! Может, хоть тебе мои понедельники пользу принесут!
Взял мужик три рубля, пошёл в магазин. Купил бутылку портвейна…
- Килек в томате, - вставила Нинка.
- Килек в томате, хлеба буханку, детям карамелек купил и пришёл домой.
- Давай, жена, - говорит - накрывай на стол!
Сидел мужик с женой, пили они портвейн, и было на сердце у них хорошо, потому что начинали они новую жизнь. С тех пор мужик уже ничего не коллекционировал, но каждый год, в этот день, он шёл на базар, покупал портвейн, килек, конфет, и был у них с женой маленький праздник, наподобие годовщины свадьбы.
Один раз я там была, только чай у них пила, потому что портвейна мне - не наливали!
- Да, сказка какая! Ну и сказка - не понятная совсем! - Наденька тянет тоненьким голоском.
- Нормальная сказка! Мне понравилась! - Аське сказка понравилась сразу. Она как будто сама стояла с тем мужиком на птичьем рынке.
Что-то было в этих понедельниках и от её незадачливой жизни.
- Главное, что всё закончилось кильками и портвейном! - сказала Нинка. - Так что сказка - с хорошим концом. А кто слушал, молодец!
- Я бы всё-таки собирала воскресенья, - сказала на прощанье Светка, на удивление всем не уснув - до самого окончания Анькиной сказки…
Когда все утихомирились, Маша потихоньку спросила у Аськи:
- Что Мариэте на день рождения подарим?
Глава 25
- Что Мариэте на день рождения подарим?
- Открытку красивую подпишем. У меня есть, - ответила Аська.
- Я знаешь, что думаю, - продолжала Маша, - помнишь, она всё время песню такую пела: "Ой, серум, серум"? Давай выучим слова и споём ей. Ей приятно будет.
- А слова где возьмём?
- А мы Аньку попросим, она где-нибудь найдёт, у армянина какого-нибудь.
- Давай, только утром.
- Спокойной ночи.
Утром проект подарка был одобрен всеми. Аньке и Наташке оставалось найти армянина.
После обхода, в пятницу, Аньку осенило. Не говоря никому, она вышла из палаты вслед за Жанной Арсеновной.
- Жанна Арсеновна, извините, вы по-армянски понимаете?
- Да я уже обрусела совсем, - ответила Жанна Арсеновна. - У меня муж - русский, я уже и забыла, когда по-армянски говорила.
- А вы такую песню знаете - "Ой, серум, серум"?
- Такую песню даже самый обрусевший армянин знает, - ответила Жанна Арсеновна.
- Жанна Арсеновна, миленькая, перепишите нам слова, только по-русски!
- А зачем вам?
- У Мариэты в субботу день рождения, и мы хотим выучить и спеть ей. Хоть два куплетика напишите!
- Сейчас напишу и принесу тебе. Когда, говоришь, день рождения? В субботу? Надо поздравить! - и, отойдя немного, спросила, обернувшись: "Как же такое вам в голову пришло?"
- Это Маша.
- Молодец…
Жанна Арсеновна принесла Мариэте красивое, расшитое полотенце. Она принесла его уже в понедельник.
А вечером, в субботу, мы праздновали день рождения Мариэты, поедая торт, конфеты и мороженное, принесённые Наташкой и Анькой - из своей первой самоволки.
И вот, когда торт был съеден, Маша сказала:
- А теперь, Мариэта, мы дарим тебе наш подарок.
Мы запели. Мариэта сначала не поняла, а потом… она подпела чуть-чуть, потом откинулась на подушку, и губы её задрожали. Мариэта плакала.
А когда песня закончилась, Мариэта сказала:
- Спасибо. Я нэ забуду, никогда нэ забуду. Вы всэ - тепэрь сестры мои… Вы - мои сестры…
На стороне мальчишек тоже знали, что мы празднуем. Полторта Анька отнесла им.
И в ночной тишине мальчишкам была слышна грустная армянская песня, которая неизвестно, чем больше трогала сердце - чудной мелодией, или непонятностью слов….
Глава 26. Джемали Сахалашвили-1
Песня давно закончилась, но не спал, долго не спал один человек - Джемали, Джем.
То ли песня, то ли Костик разбередил его сердце своим письмом, то ли свои мысли и чувства, глубоко спрятанные днём, к ночи ближе - выбрались наружу. Как там отец? Как там все наши?
Джем думал, конечно, по-грузински. В глазах у него поплыли знакомые горы, небо, облака, дом. Вот на крыльцо дома вышла мама, в чёрном платье. Мама у меня - самая красивая в нашем селе. А отец - самый сильный.
И я был самый сильный, - подумал Джем, - был, был! Кто поймёт, как это - вчера быть самым сильным, а сегодня за тобой чужая женщина должна выносить твою грязь, горшок твой!
Кто же это положил меня на лопатки? Я сам до этого всех на лопатки укладывал, а теперь - сколько времени я смотрю в потолок? Вот тебе и чемпион СССР!
Эти грустные мысли Джем отгонял от себя, ибо, если им удавалось полностью овладеть сердцем Джема, они ввергали его в тоску. В такую тоску, что хотелось уйти из жизни совсем, навсегда.
Поэтому Джем всеми силами отгонял эти страшные мысли. Он старался думать о другом - о матери, об отце, о братьях, о горах, о небе.
Как ни странно, чем дольше он лежал здесь, с такими же, как он, "ранеными", тем реже тоска достигала былой, почти сокрушительной силы.
А теперь у него появилась ещё одна мысль, которая добавляла ему сил, чтобы жить дальше. Это была мысль об Аньке, об этой хрупкой, как бы испуганной девчонке с пушистыми рыжеватыми волосами.
Мысль эта светло оживала в его сердце, но едва только она поднимала свою пушистую голову, как ей навстречу, оттуда, из неизведанной сердечной глубины, сразу вставала другая мысль - сухая, чёрная. Чёрная мысль была - о фиксированном бедре, о хромоте и слабости. Так эти две мысли и стояли друг против друга, и ни одна не хотела уступать.
Тогда Джем начинал думать снова. Он снова представлял, как он подходит к Аньке, как берёт её за руку, как обнимает и гладит её по пушистым, рыжеватым волосам.
"Мамао чвено, рамели харцата щина цминда ихав сахе-ли шени…. Отче наш, сущий на небесах…" - читал он молитву, которой научила его мать. "Да будет воля Твоя". Твоя, Твоя, Твоя…
Тихая крымская ночь, середина мая. Воздух прохладен и свеж. Джем ощущает прохладу, какие-то пьянящие запахи, слышит ночные звуки.
Шум прибоя едва слышен, его прерывает шорох ветра в верхушках тополей. Там, над ними, сияют звёзды. Мы все знаем, что звёзды смотрят на нас со своей высоты. Знаем, но забываем.