- Полежишь три месяца до операции, месяцев пять - после! - таким же тоном, как Анька, продолжила Нинка.
- В гипсовой кроватке полежишь!
- На костылях побегаешь! - народ сразу понял, в чём дело.
- Да, так. Вы точно догадались. Так оно и было, - продолжала Анька. - Стал его лечить богатырь. Может, и в гипсовую кроватку положил. Лечил его богатырь, лечил, и учил при этом, как быть сильным, и как не быть дураком.
И, когда время пришло, сделал Икар себе новые крылья и вырвался, наконец, на свободу. Отца увидел…
С тех пор в Греции есть поговорка - стрела, что ранит, может и спасти.
- Что, правда в Греции такая поговорка есть? - спрашивает Славик.
- Наверно, есть. Такой поговорки не может не быть. А вообще-то я придумала её, - ответила Анька.
- Да, - сказал задумчиво Джем, - я вышэ всэх хотэл - хотэл чэмпионом СССР быть!
- И я высоко хотел, - сказал Славик.
- И я.
- И я - я хотела, чтоб всё правильно было! - сказала Анька и про себя.
- А я - свободы, свободы, блин! Я и сейчас хочу! - Нинка развела руки в стороны. - Свободы!
- Вот и лежишь тут, в ногу раненная! - Маша тоже знала, куда, в какое небо неслась она сама, на своих восковых крыльях…
- Хорошо, что не в голову раненная! - это Наденька, которая уж точно не знала, за что ранена.
- Нет, наша Нинка точно в голову раненная!
- Или в ж….!
- Летел подстреленный Икар, упал на коечку… - запел Костик.
- …И…кар-р!..кар-р! - закаркала Нинка, взмахнув руками, как крыльями, логически завершив песню.
- Эх вы, такую сказку опошлили! - заступился за сказку Серёжка.
Не все смеялись. Задумчиво смотрел в потолок Славик. Молча лежал Джем. Юрка тоже притих.
Так, постепенно, все и затихли - закончилась сказка.
- А за что же Светик наш? - повернувшись к Аньке, почти шепотом спросила Маша.
- Я не знаю. Помнишь, Люба говорила - "отмучилась за мать свою, непутёвую".
- А что, бывает так, что один человек мучится за другого?
- Не знаю.
- Можно ли вообще знать, кто и за что? - сказала Маша. Этот вопрос она сама частенько себе задавала, но не получала ответа.
- Не знаю.
Наверняка, каждый из лежащих задавал себе такой, или похожий вопрос. Разве можно представить себе человека, который, хоть раз, хоть один единственный раз, не крикнул бы в небо со своей больничной койки - почему? За что?
Только вот ответ… Ответ….
Наташка тоже почувствовала в сказке что-то важное. Суть сказки мелькнула как бы лёгкой тенью, которую хотелось поймать, схватить, рассмотреть.
Но она, эта суть, была лёгкой, как Икар. Суть взмахнула крыльями, покачалась на волнах смеха, потом наклонила голову набок, как бы спрашивая - мне побыть ещё, или уже пора улетать?
Красиво развернувшись, суть - или истина, если хотите, - взмыла вверх, оставляя мерцающий свет, который маленькими звёздочками, как блёстками, окутал всех сидящих и лежащих на веранде.
Все потихоньку угомонились, даже Нинка с Костиком перестали пересмеиваться. Маша сладко сопела, укутавшись одеялом до самого носа.
Только Аньке не спалось.
Глава 33
Нет, никак не заснуть было Аньке! Уже все угомонились, даже Нинка с Костиком перестали пересмеиваться. Маша сладко сопела рядом.
Только Аньке не спалось.
Нет, не спалось, никак не спалось! Анька села на кровати. Потом она тихонько встала и подошла к краю веранды. В чёрном небе сияли неправдоподобно огромные звёзды. Ветреная южная ночь протянула к Аньке свои нежные прохладные руки.
Небо не было полностью чистым. Налетающий порывами со стороны моря, тёплый ветер нёс по небу беловатые, рваные облака. Это были неплотные и быстро бегущие облака. Поэтому звёзды спокойно смотрели сквозь них.
Порывы ветра налетали на тополя, шевеля их гибкие ветви, быстро перебирая их дрожащие листья. Шелест листьев напоминал песню - звучащую то сильнее, то слабее, то уплывающую, переходящую в тихий шепот.
Издали же, как могучий, но далёкий хор, как бы сопровождающий песню листьев, доносился шум моря.
Сердце Аньки разрывалось. Ей хотелось раскинуть руки и вместить в своё сердце всё, что сейчас здесь происходило… вернее, все, что находилось…все что было…все, что, существовало…
Ей хотелось раскинуть руки и взлететь вместе с порывом ветра, и взмыть туда - в тополя, в облака, в звёзды…
И всё это стало само собой складываться в слова. В слова… в слова… Анька вернулась к кровати, вытащила из тумбочки тетрадку, приготовленную для писем, и вырвала из неё листок. Потом достала ручку и стала быстро, почти не задумываясь, записывать плывущие из глубины сердца слова.
Вот к кровати слетаются звуки -
Шелестящие, тихие звуки,
Словно чьи-то незримые руки
Обнимают меня слегка.
В облаках укрываются звёзды,
Серебристые, тихие звёзды.
Очень просто, всё - очень просто,
Только видно - издалека.
Не дотронуться и не измерить…
Не найти ни окна, ни двери…
Кто заставил ветер проверить,
Как у тополя ветвь гибка?
Облака с тополями, да звёзды -
Зарезвились, как малые дети!
Кто собрал воедино эти
Звёзды, ветви и облака?
Анька подумала немного. Чего-то не хватало… Чуть-чуть, самой малости - не хватало… Она прочитала строчки ещё разок, потом перевернула листок на другую сторону, и написала быстро, и почти вслепую:
Кто собрал воедино эти
Звёзды, ветви и облака?
Звёзды, ветви и облака… Души, ветви и облака… Души, звёзды и облака…
Анька сунула листок в тумбочку и откинулась на подушку. Теперь всё было в порядке. Она обняла почти всё, что хотела обнять. Она улетела… почти улетела туда, куда стремилась.
Всё было в порядке, и Анька заснула незаметно. Её ровное дыхание сплелось с дыханиями всех, кто спал на веранде.
Всё было в порядке. Дыхания спящих уносились вместе с ветром. Они вплетались в ветви тополей, шевелили листву на ветках и улетали к облакам. Сначала - к облакам, а потом… потом к звёздам, к звёздам….
А души? И души…
Анька очнулась от того, что Маша теребила её за плечо:
- Анька! Что это ты разоспалась сегодня? Вставай, пора уже!
Ещё не совсем проснувшись, Анька открыла ящик тумбочки. Листок с летящими строчками был на месте. И Анька засунула его в тетрадку, а тетрадку положила на самое дно ящика. "Потом почитаю, потом", - подумала она.
Начинался новый день.
Глава 34
Утреннее солнце позолотило всё вокруг. Начинался новый день. Подъём. Ширма опущена, утренняя суета, завтрак, обход.
Ярославцев идет вдоль заправленных кроватей, делая серьёзное лицо, в важность которого никто не верит.
- Готовимся, готовимся! - говорит он, проходя мимо девчонок.
- Как там Ася наша?
- Ася - хорошо. Операция у неё была сложной, пришлось повозиться. Вот Жанна Арсеновна знает. Сейчас уже всё хорошо, всё хорошо.
Закончен обход, начинаются перевязки. Везут в перевязочную не всех. Из наших - Машу, Нинку, а Анька идёт сама. Потом идёт возить мальчишек. Возить стало тяжелее, приходится перетаскивать каталку через порог. Возят теперь по двое. Анька возит вместе с Наташкой.
Наташка, в последнее время, стала как-то мягче, добрее. Всё меньше огрызается, меньше обижается по пустякам.
Ничего дурного не предвещал этот день, однако стал он для многих невесёлым.
Началось с Нинки, как всегда. Опять собралась она в самоволку после ужина.
Говорит:
- На операцию скоро, потом залягу капитально, не буду бегать. Надо напоследок килек наесться! От вас, - она имела в виду Наташку и Аньку, - не дождёшься даже килечки паршивой! Всё самой приходится!
Легко, как тень, скользит Нинка за порог палаты, и вот уже свист снизу - стоит под верандами, машет рукой, не боясь ничего.
Пошла Нинка, на этот раз, в город. Проехала на трамвае несколько остановок, сошла с трамвая и погрузилась в атмосферу вечернего курортного города.
Светящиеся витрины, мелькающие люди, одетые в светлые, красивые наряды, сыграли с Нинкой злую шутку.
Бродила Нинка, не разбирая дороги, любовалась витринами.
Иная жизнь вставала перед ней. Красивые, загорелые взрослые. Разбалованные дети, сидящие вместе со взрослыми за столиками в кафе. Музыка, музыка - звучащая отовсюду. Запах шашлыка, мороженое на всех углах.
Сначала она наслаждалась происходящим. Особенно после двух порций мороженого. Потом в её сердечке стала подниматься тревога.
Не то, чтобы она заблудилась - нет, она нашла бы дорогу назад. Но было уже поздно, и маленькая Нинка просто устала, растерялась.
Нет, она не заплакала - просто устала и села отдохнуть на лавочку. На лавочке сидели двое, сидели обнявшись, и не заметили бы Нинки, если бы она не вздумала спросить у них дорогу к санаторию.
Парень на лавочке повернулся, и… лучше было бы Нинке вообще никого ни о чём сейчас не спрашивать… Потому что на лавочке сидел Ярославцев.
Нинку привезли в санаторий на "Скорой помощи". Сбивчивым шепотом она рассказала девчонкам всё. И мальчишкам - тоже, так как ширма была уже поднята на ночь, и почти никто ещё не спал.
Слышно было, как Ярославцев распекал в коридоре дежурную сестру, грозя выговором и увольнением. Потом Ярославцев вышел на веранду и проговорил тихо и значительно:
- Завтра, Акишина, я буду во всём разбираться с тобой. Готовься.
Тон Ярославцева не предвещал ничего хорошего.
- Ну, ты и вляпалась! - это было общее мнение.
Глава 35
- Ну, ты и вляпалась! - сказала утром медсестра, придя на подъём. И нам из-за тебя попало, и ещё разборки будут, если Ярославцев до главврача дойдёт. Всем устроила!
Нинка держалась до тех пор, пока после завтрака не пришла Люба - звать Нинку в ординаторскую.
- Иди! - сказала Люба, - велено тебя на костылях привести.
- Я сейчас сама приду, - сказала Нинка.
Люба ушла.
Нинка встала на костыли и тоже ушла из палаты. Через десять минут снова пришла Люба.
- Где Нинка? Ярославцев ждёт!
- Как где? Пошла, уже десять минут назад!
- А куда же она пошла?
Короче, пропала Нинка. Все, кто мог, стали искать Нинку, пока ничего Ярославцеву не говоря. Нинки нигде не было.
Нинку нашла Анька. В дальнем конце коридора была кладовка, замок там был слабенький и открывался легко. А изнутри кладовки была хорошая, добротная защёлка. Анька дёрнула дверь в кладовку. Дверь не поддалась.
- Нинка, ты здесь? Нинка, это я, Анька! Я одна, не бойся.
- Анька, пойди, сделай чего-нибудь!
- А чего?
- Сделай чего-нибудь, ради Бога, потому что если меня выгонят, то я отсюда не выйду! - Нинка говорила всхлипывающим, срывающимся голосом. - Я домой не поеду! Меня мать убьёт… Я отсюда не выйду! Я тут повешусь, так и знай, я тут повешусь! У меня верёвка тут есть! Если меня выгонять будут, я повешусь!
- Нинка, подожди! Подожди, я сейчас Любу позову….ты только не вешайся, ради Бога, не делай ничего. Нинка, обещай, что меня дождёшься!
- Ладно, - всхлипывая, проговорила Нинка, - сделай что-нибудь, Анька!
Анька кинулась искать Любу. Люба была ближе всех, Люба никому не скажет.
Через пять минут Анька и Люба стояли под дверью.
- Повешусь! Повешусь! - Нинка уже других слов не говорила.
- Придётся за Ярославцевым идти, - послушав Нинкины крики, сказала Люба.
Ярославцев сразу оценил ситуацию. Он не стал разговаривать, а, разбежавшись, ударил плечом по двери. Дверь вылетела, и все увидели маленькую, заплаканную Нинку, сидящую на нижней полке среди чемоданов. Рядом с ней лежал кусочек лохматой бечёвки, которой перевязывают посылки и бандероли.
- Койку её в палату вывезти! - скомандовал Ярославцев. - Пойдите, наберите… - назвал он медсестре лекарства, которые надо было вколоть Нинке.
Нинку укололи. Она укрылась с головой и затихла. Люба осталась сидеть рядом.
На веранде все тоже притихли. Разговаривали шепотом, как при тяжело больном.
- Ну и Нинка! Вот отмочила!
- Девчонки, что же будет? - волновался Костик.
- Всё, тю-тю твоя Нинка! - сказал Славик.
- Пойидэ до дому, до хаты, - отозвался Миронюк. - Вона в усьому мисци цю скамэйку, мабуть, шукала!
- И дошукалась на свою голову!
- Ещё и вешаться вздумала.
- Конечно, кому охота, вот так - и вдруг домой. Её же в четверг на операцию должны были взять.
- Эх, Нинка! - Костик сокрушённо вздохнул, - что ты наделала!
- Маша, Маша, - зашептала Анька, - так ведь нельзя! Если Нинку выгонят, она ведь пропадёт!
- Это точно, - сказала Маша.
- Мы ведь все бегали, а Нинка одна попалась! Теперь отвечает за всех. А если повесится? Что делать?
- Не знаю. Я не знаю, что делать, - ответила Маша. - Но как-то надо спасти эту дурочку. Угораздило же её, на скамейку к Ярославцеву сесть. Она совсем страх потеряла, вот и попалась.
- Как? Как? - Анька крутилась, крутилась на кровати. А вдруг повесится? Это же смерть? Это смерть!
Анька посмотрела на Машу, на Наташку. Хотела сказать что-то, но передумала.
Потом она встала и вышла с веранды. Пройдя по палате, спросила Любу:
- Ну как, спит?
- Спит.
- Ты что об этом думаешь, Люба?
- А что думать? Дура она, конечно, Нинка ваша. Разве можно так? Губит себя, губит. А ещё и сестру, и врача под суд подводит. Жаль её, да что сделаешь, с дурой-то…
Анька вышла из палаты, подошла к ординаторской, постояла. Потом вроде бы пошла назад. Потом снова вернулась и постучала в дверь.
- Войдите, - сказал Ярославцев. - А, это ты! Что скажешь?
- Евгений Петрович! Я просить пришла… не говорите главврачу! Не выгоняйте Нинку! Она пропадёт! Она до Горловки своей не доедет - или повесится, или сбежит… Не выгоняйте, простите её! Она после операции будет хорошо лежать - это она перед операцией вышла, как бы напоследок…
- Значит, мы вас тут лечим, мы вас тут оперируем, а вы сами всё разрушаете! Вы не цените ничего, не умеете ценить! А если бы Нинка ваша под машину попала? Кто бы под суд пошёл? Я? Нет, надо выгнать её. Чтоб другим неповадно было! Как я могу такую историю скрыть!
- Евгений Петрович, нельзя Нинку выгонять! А если она с собой покончит? Она же пропадёт… Евгений Петрович, тогда надо всех нас выгонять… мы тоже бегали…
- Кто бегал?
- Я… Стёпка… Наташка Залесская…
- Ах, так? - вместо того, чтоб пожалеть Нинку, Ярославцев, казалось, разозлился ещё больше. - Вот вас и выгоню всех - и тебя, и Акишину, и Залескую! А Степан-то чего? У него деньги откуда?
- А он мальчишкам покупал…
Иди в палату, а я сейчас приду к вам, - голос Ярославцева не предвещал ничего хорошего.
Анька прошла на свою кровать, как во сне.
- Что ты, Анька? - встревожилась Маша.
Всё, - только и могла произнести Анька… Внутри у неё было пусто.
Глава 36
Ярославцев пришёл после обеда. Молча прошёл на веранду, откинул ширму.
- Я пришёл к вам по поводу, который известен всем вам. Люба, как там Акишина, проснулась? Давай-ка её сюда.
Люба закатила кровать Нинки.
- Одна из вас - Акишина - была мной обнаружена вчера в городе, в самовольной отлучке.
Как выяснилось, ещё некоторые из вас также ходили в город. Я хочу задать вам два вопроса: первый - думали ли вы, что могло бы случиться с вами в городе? Вы могли попасть под машину, на вас могли напасть хулиганы. Во всех этих случаях сотрудники санатория могли сесть в тюрьму. Из-за ваших развлечений могли быть поломаны судьбы тех, кто спасает вас от болезни.
И второй вопрос, который я хочу вам задать - понимаете ли вы, что если вам предписано лежать, а вы встаёте на ноги, вы разрушаете себя? Вы будете выздоравливать ещё медленнее, хромать ещё сильнее, у вас будут горбы ещё больше. Государство содержит вас здесь, содержит бесплатно, чтобы вы могли лежать столько, сколько нужно. Вы не только разрушаете себя, вы плюёте на государство.
Поэтому я принимаю решение: всех нарушителей выписать из санатория досрочно, за нарушение режима. Всех! И тебя, Степан, и Акишину, и Кондрашову, и Залесскую. Завтра я всё доложу главврачу, а потом напишем письма вашим родителям, чтоб ехали за вами. А тебя, Степан, на той неделе в твой детдом отвезём.
Акишина же будет под наблюдением, до приезда матери, а потом пусть хоть вешается, хоть под поезд бросается - только дома, а не в санатории.
И Ярославцев ушёл. Сначала была тишина. Потом послышались всхлипывания Нинки, а потом голос Наташки:
- Ты! Это ты! Ты сказала про нас? - наступала она на Аньку.
- Я.
- Как ты могла? Как ты посмела?
- Я хотела Нинку спасти…
- Ты предательница! Предательница!
- Я… я не знала, как Нинке помочь… она сказала - повесится… это ведь смерть…
- Да я и не собиралась вешаться, - вдруг вставила молчащая с утра Нинка. - Это я так сделала, как раньше… я так всегда делала, когда мать меня не пускала гулять. Я в чулан залезу, и кричу, что я повешусь. Мать поплачет, а меня всё равно выпустит. Как скажешь, что повесишься - всегда помогает. Ты, Анька, зря паниковала - я бы не повесилась! Пусть этот Ярославцев зловредный сам вешается!
- Как? Как? - Анька не могла произнести не слова. Она сидела на кровати с каким-то остановившимся лицом, и даже слёз у неё не было. - Ты не собиралась? А почему ты мне… мне… не сказала…
- А ты бы тогда меня спасать не бросилась!
- Бросилась бы…
В наступившей тишине раздался голос Мариэты:
- Ду ихат лав ахчике, байц аранц хелк! - сказала она по-армянски, что случалось с ней крайне редко.
- Что? - не поняла Нинка.
- Нэ умная ты, Нинка! - перевела Мариэта.
- Что? - переспросила Нинка.
- Дура ты, Нинка! - подитожила Маша.
- Нинка-то дура, а ты, Анька, предательница! - ещё раз сказала Наташка.
В голове её молнией пронеслись несколько вещей: как мама получит письмо, как приедут родители, как будет стыдно ей перед ними. Хотя мама писала, что приедут за ней в конце июля, но ведь ещё только начало июня! И, самое главное, Славик! Славик, Славик! Я уеду, и не увижу его больше!
Наташка уткнулась носом в подушку и заплакала. Предательница, во всём виновата эта предательница!