Наконец ее рука достигла самого влажного местечка, и Флоренс задышала мне прямо в ухо. "А внутрь ты не против?" - шепнула она. Вопрос заключал в себе столько нежности и деликатности, что я едва не всхлипнула. "О!" - только и сказала я, и Флоренс снова меня поцеловала. И тут же ее палец заходил у меня внутри - потом, как я догадалась, к нему присоединился второй, третий… И вот, после небольшого усилия, она погрузила в меня всю руку по запястье. Наверное, я вскрикнула - дрожала, хватала воздух и вскрикивала, ощущая, как медленно поворачивается ее кулачок, расправляются и сжимаются ласковые пальцы…
Когда я достигла высшей точки, из меня хлынуло, руку Флоренс по самый локоть залило слизью; ей передались мои ощущения, она кончила тоже и, ослабевшая, в мокрой юбке, тяжело опустилась на меня. Флоренс вынула руку, заставив меня снова вздрогнуть; я удержала ее в своей и, притянув к себе лицо Флоренс, поцеловала. Потом мы, тесно сцепленные, лежали неподвижно, пока, как в остывающей машине, в наших телах не остановилась вибрация.
Поднимаясь на ноги, Флоренс стукнулась головой об обеденный стол: не заметив того, мы загнали кровать в другой конец комнаты. Флоренс засмеялась. Мы сбросили одежду, Флоренс потушила лампу, и мы во влажных нижних юбках затихли под одеялом. Когда Флоренс заснула, я погладила ее щеки и поцеловала ушибленное место на лбу.
*
Когда я проснулась, ночь еще не кончилась, но стало чуточку светлее. Не зная, что меня потревожило, я огляделась и увидела, что Флоренс приподнялась с подушки и смотрит на меня. Судя по всему, она окончательно проснулась. Схватив ее руку и поцеловав, я ощутила у себя внутри отклик. Флоренс улыбнулась, но какой-то непонятной улыбкой, и я похолодела.
- Что такое? - пробормотала я.
Она погладила меня по голове.
- Я просто подумала…
- О чем? - Она молчала. Я тоже окончательно проснулась и села рядом, подперев спину подушкой. - О чем, Флоренс?
- Я смотрела на тебя в темноте; я ведь прежде не видела тебя спящей. И вид у тебя был совсем незнакомый. И тогда я подумала: я и вправду ничего о тебе не знаю…
- Не знаешь? Что ты такое говоришь? Мы живем вместе больше года!
- И только вчера вечером я впервые узнала, что ты была звездой мюзик-холла! Как ты могла это от меня скрывать? И почему? А чем ты еще занималась, о чем я не знаю? Может, сидела в тюрьме. Может, была умалишенной. Может, промышляла на улице!
Я закусила губу, но, вспомнив, как терпимо она отнеслась к уличным девкам в "Малом", быстро проговорила:
- Фло, одно время я действительно промышляла на улице. Ну что, ты меня за это возненавидишь?
Она тут же отдернула руку.
- На улице! Боже! О том, чтобы я тебя возненавидела, не может быть и речи, но… Нэнс! Представить тебя на месте этих жутких девиц…
- Я не была жуткой девицей. - Я отвела взгляд в сторону. - По правде, я вообще не была девицей.
- Не была девицей? О чем ты говоришь?
Я поскребла ногтем краешек шелковистого одеяла. Раскрыть ли свою историю - историю, которую я так долго хранила под замком? Я обратила внимание на ее лежавшую на простыне руку и ощутила, как вновь сократились мышцы внизу живота: мне вспомнились пальцы, торившие дорогу для кулака, и его неспешный поворот…
Я набрала в грудь воздуха.
- Случалось ли тебе бывать в Уитстейбле?.. - начала я.
И дальше уже не могла остановиться. Я поведала обо всем: о торговле устрицами, о Китти Батлер, ради которой я бросила семью и которая, в свою очередь, бросила меня ради Уолтера Блисса. О моем безумии, о переодевании, о жизни с миссис Милн и Грейс на Грин-стрит, где мы впервые встретились. И закончила Дианой, Фелисити-Плейс и Зеной.
Когда я остановилась, уже почти рассвело и гостиная совсем промерзла. Весь мой долгий рассказ Флоренс выслушала молча; когда дело дошло до торговли собой, она нахмурилась; взгляд ее все больше темнел и так и не прояснился.
- Ты хотела знать мои тайны… - заключила я.
Она отвела взгляд в сторону.
- Я не представляла себе, сколько их у тебя.
- Ты говорила, что не станешь меня ненавидеть за торговлю собой.
- Подумать только: ты делала все это… для забавы. Причем жестокой забавы, Нэнс!
- С тех пор прошла целая вечность.
- Подумать: сколько у тебя было знакомых, а друзей - никого.
- Я оставляла всех в прошлом.
- Твоя семья. Придя сюда, ты рассказывала, будто они от тебя отказались. А ведь это ты отказалась от них! Они небось не перестают гадать, где ты и что с тобой! Ты никогда о них не вспоминаешь?
- Изредка.
- А леди с Грин-стрит, которая так к тебе привязалась. Тебе не приходило в голову навестить ее и ее дочь?
- Они переехали, я пыталась их найти. И мне было стыдно, что я их забросила…
- Забросила ради этой… как ее зовут?
- Дианы.
- Дианы. Выходит, ты очень ее любила?
- Любила? - Я выпрямилась, опершись на локоть. - Да я ее ненавидела! Она была настоящая чертовка! Я же тебе рассказывала…
- И все же ты так долго у нее жила…
Внезапно у меня перехватило дыхание от собственной истории и от вопросов Флоренс.
- Не знаю, как объяснить. У нее была надо мною власть. Она была богата. Имела… вещи.
- Вначале ты мне рассказывала, что тебя выгнал некий джентльмен. Потом это была дама. Я думала, ты рассталась с какой-то девушкой…
- Я в самом деле рассталась с девушкой, это была Китти, но история с Дианой произошла через несколько лет.
- Диана была богата; она подбила тебе глаз и распорола щеку, а ты стерпела. А потом она тебя выставила за порог, потому что ты… целовала ее горничную. - В голосе Флоренс крепли суровые ноты. - Что же с ней случилось?
- Не знаю. Не знаю!
Наступила тишина, кровать, где мы лежали, показалась внезапно очень тесной. Флоренс наблюдала за светлеющим прямоугольником на оконной занавеске, я жалким взглядом следила за ней. Она взялась было кусать ноготь, я потянулась, чтобы ее остановить, но она оттолкнула мою руку и встала.
- Куда ты? - спросила я.
- Наверх. Мне нужно немного посидеть и подумать.
- Нет! - выкрикнула я. Наверху проснулся Сирил и громко стал звать маму. Я схватила Флоренс за запястье и, невзирая на писк ребенка, принудила снова лечь. - Я знаю, что ты собираешься делать. Ты собираешься думать о Лилиан!
- Я не могу о ней не думать! - отозвалась она упавшим голосом. - Не могу. А ты… с тобой ведь то же самое, только я не знала. Скажешь, прошлой ночью, целуя меня, ты не думала о ней - о Китти?
Я набрала в грудь воздуха… и заколебалась. Потому что отрицать правду было невозможно. Китти достались мои первые и самые пламенные поцелуи, и на моих губах навечно запечатлелись ее губы - то ли очертания их, то ли цвет, то ли вкус. Этот отпечаток не смыли ни сперма, ни слезы всех плаксивых пидоров Сохо, ни вино и влажные ласки Фелисити-Плейс. Я чувствовала его всегда, но в случае с Дианой, а также и с Зеной это не имело значения. Почему же это так важно, когда речь идет о Флоренс?
И важно ли, о ком думала она, когда целовала меня?
- Я знаю одно, - проговорила я наконец, - если бы мы не легли вместе прошлой ночью, мы бы умерли от желания. И неужели после такой чудесной ночи ты скажешь, что мы никогда больше вместе не ляжем!..
Я все еще удерживала ее в постели, а Сирил не смолкал, но тут, как по мановению волшебной палочки, его крики затихли, и Флоренс, в свою очередь, обмякла в моих объятиях и повернула голову ко мне.
- Мне нравилось думать о тебе как о Венере в раковине, - произнесла она. - И у меня не возникало мыслей о возлюбленных, которые у тебя были до прихода сюда…
- Зачем же теперь о них задумываться?
- Потому что о них думаешь ты! Что, если Китти вернется и позовет тебя обратно?
- Этого не будет. Китти ушла навсегда, Фло. Как Лилиан. Поверь, ждать ее - все равно что ждать Лилиан. - Я заулыбалась. - Если вернется Лилиан, я отпущу тебя совершенно безропотно. А если за мной явится Китти, ты можешь сделать то же самое. И тогда, надо полагать, у каждой из нас будет свой рай и мы сможем махать друг другу, сидя на разных облаках. Но до тех пор… до тех пор, Фло, кто помешает нам целоваться и радоваться жизни?
Необычный это был обмен любовными обетами, но и истории у нас были необычные; наше прошлое походило на коробки с плохо подогнанными крышками. Нужно нести их, но нести осторожно. Нам будет хорошо, подумала я, когда Флоренс наконец вздохнула и потянулась меня обнять; нам будет очень хорошо, пока не просыпется содержимое коробок.
Глава 19
Днем мы оттащили передвижную кровать обратно на чердак (подозреваю, колесики у нее перекосило непоправимо), и я перенесла свои спальные принадлежности в комнату Флоренс и спрятала ночную рубашку у нее под подушкой. Мы устроили это, пока Ральфа не было дома, а когда он вернулся и заметил, что у стенки, где стояла кровать, пусто, а у нас покраснели щеки, затуманились глаза и вспухли губы, - когда он все это заметил, он часто замигал, нервно сглотнул, сел и спрятался за развернутым номером "Юстиции". Правда, удаляясь на ночь, он очень тепло меня поцеловал.
Я взглянула на Флоренс.
- Почему у Ральфа нет возлюбленной? - спросила я, когда он ушел.
Флоренс пожала плечами.
- Похоже, он не нравится девушкам. Все мои розовые подруги немножко в него влюблены, но обычные девушки… Он западает на приверед; последняя бросила его ради какого-то боксера.
- Бедный Ральф. Он очень терпимо относится к твоим… склонностям. Тебе не кажется?
Флоренс подошла и села на подлокотник моего кресла.
- У него было время привыкнуть.
- Значит, у тебя они были всегда?
- Пожалуй, одна-две девушки поблизости всегда вертелись. Матушка не понимала, что к чему. Джанет было все равно - она говорила, тем больше парней останется для нее. Но Фрэнк (это мой старший брат, он здесь бывает время от времени с семьей) - Фрэнку не нравились мои посетительницы, однажды он из-за этого меня ударил. Ни за что его не прощу. Кстати, он не придет в восторг, когда тебя здесь увидит.
- Если хочешь, мы скроем правду. Можно даже притащить обратно мою кровать и сделать вид…
Флоренс отпрянула, словно услышала ругательство.
- Делать вид? Мне, у себя дома, делать вид? Если Фрэнку не по вкусу мои привычки, никто его насильно не зазывает. Его и всех прочих, кто мыслит так же. Хочешь, чтобы люди думали, будто мы стыдимся?
- Нет-нет. Это только Китти…
- О, Китти! Китти! Чем больше я о ней слышу, тем меньше она мне нравится. Так долго заставляла тебя таиться и чувствовать себя преступницей, когда ты могла бы жить в свое удовольствие как истинная лесбиянка…
Ее слова задели меня, хотя мне не хотелось это выдавать.
- Я вовсе не стала бы лесбиянкой, если бы не Китти Батлер.
Флоренс окинула меня взглядом - я была в брюках.
- А вот в это я не поверю. Рано или поздно ты бы встретила какую-нибудь другую женщину.
- Если бы я вышла замуж за Фредди и нарожала кучу детишек, я бы уж точно не встретилась с тобой.
- Что ж, тогда, пожалуй, мне есть за что поблагодарить Китти Батлер.
От звуков этого имени у меня до сих пор щемило сердце, и Флоренс, наверное, об этом догадывалась. Но ответила я беспечным тоном:
- Да уж. Запомни это хорошенько. А вот для тебя и напоминание… - Из кармана пальто я вынула фотографию, которую получила от Дженни в "Малом в лодке", и присоединила к другим фото на книжной полке. - Это только твоя Лилиан могла обожать Элеонору Маркс. А вот разумные девушки пять лет назад вешали над кроватью не чьи-нибудь, а мои фотографии.
- Будет тебе хвастаться. Все эти разговоры о мюзик-холле. Ты никогда мне ничего не пела.
Она занимала мое кресло, и я подошла и потеснила ее колени своими.
- Томми, - пропела я из старой песенки, которую исполняли у У. Б. Фэра: - Томми, дай-ка место дяде.
Флоренс рассмеялась.
- Это одна из твоих с Китти песен?
- Да ты что! Китти бы побоялась: вдруг в толпе отыщется настоящая лесбиянка, которая поймет шутку и решит, что мы это неспроста.
- Спой тогда одну из тех, что вы исполняли с Китти.
- Что ж…
Меня не очень вдохновило это предложение, но все же я спела несколько строк из нашей песенки про соверены - расхаживая, как на сцене, и вскидывая одетые в штаны ноги. Когда я закончила, Флоренс покачала головой.
- Как она, должно быть, тобой гордилась! - мягко заметила она. - На ее месте…
Она не договорила. Только подошла, оттянула у меня на груди рубашку и целовала обнажившуюся кожу, пока меня не бросило в дрожь.
*
Она казалась мне прежде святой и непорочной - и еще некрасивой. Теперь ее целомудрие испарилось, обнаружилась удивительная смелость и открытость, и от этого она похорошела, словно бы обрела глянец. Стоило на нее взглянуть, и руки сами к ней тянулись. При виде ее блестящих розовых губ хотелось прижаться к ним своими. А ладонь, бессильно лежавшая на столе, пальцы, сжимавшие перо, чашку, занятые каким-нибудь повседневным трудом, - куда было деться от искушения обхватить их, поцеловать костяшки, пощекотать языком ладонь, прижать эти пальцы к ширинке своих брюк. Находясь рядом с нею в полной народа комнате, я чувствовала, как встают торчком волоски у меня на предплечье, замечала, как идет мурашками ее кожа, краснеют щеки; я знала - она хочет меня так же, как я ее, и при этом ей нравилось оттягивать уход гостей, снова и снова предлагать им еще чаю, а я смотрела на нее, страдая и взмокая от желания.
- Ты заставила меня ждать два с половиной года, - сказала она мне однажды. Войдя за ней в кухню, где она ставила на плиту чайник, я обхватила ее трясущимися руками. - Вот и ты вполне можешь подождать час, пока не уйдут гости… - Но на следующий вечер, когда история повторилась, я стала щупать ее сквозь юбку. Голос ее ослабел, она завела меня в чулан, мы подперли дверь метлой и среди пакетов с мукой и жестянок с патокой ласкались до тех пор, пока не засвистел чайник, кухня не переполнилась паром и из гостиной не долетел оклик Энни: "Чем вы там занимаетесь?"
Дело было в том, что слишком долгое время мы прожили без поцелуев и теперь, начав целоваться, не могли остановиться.
Наша дерзость удивляла нас самих.
- Когда я пустила тебя в дом, я принимала тебя за одну из этих жутких девиц-жадюг, - сказала она мне однажды ночью, через неделю или две после посещения "Малого". - Одну из этих: о-бедро-обтирайся-а-трогать-ни-ни…
- А есть такие?
Флоренс покраснела.
- Ну, с одной или двумя я спала…
При мысли о том, что она спала с разными девушками, с немалым их числом, и теперь может запросто сортировать их, как породы рыб, я удивилась и взволновалась. Я тронула ее (мы лежали вместе голые, несмотря на холод, так как только что приняли ванну и еще не остыли), раз-другой провела ладонью от впадины под шеей до впадины ниже живота и ощутила, как задергалась ее кожа.
- Кто бы мог подумать, что я стану вот так тебя трогать и говорить такие слова! - произнесла я шепотом, потому что рядом спал в кроватке Сирил. - Я был а уверена, ты будешь напряженной и неловкой. Станешь стесняться. При твоем увлечении политикой и добрыми делами чего еще можно было ожидать!
Она засмеялась.
- Социализм - это одно, - объяснила она, - а Армия спасения - совсем другое.
- Ну, может быть…
Больше мы не разговаривали, только целовались и бормотали. Но на следующую ночь Флоренс достала книгу и велела мне читать. Это была поэма Эдуарда Карпентера "К демократии"; переворачивая страницы, с теплой Флоренс под боком, я ощутила между ног влагу.
- А с Лилиан вместе ты это читала? - спросила я.
Флоренс кивнула.
- Ей нравилось слушать Карпентера, когда мы лежали в постели. Наверное, она не догадывалась, что иной раз мне было нелегко это читать…
"А может, как раз догадывалась", - подумала я и оттого еще больше промокла.
Я протянула книгу Флоренс.
- А теперь ты почитай.
- Но ты уже все прочла.
- Прочитай мне те отрывки, которые читала ей…
Поколебавшись, она выполнила мою просьбу; пока она бормотала, моя рука скользнула ей между ног. Рука становилась уверенней, голос Флоренс - неуверенней.
- А ведь существуют специальные книги об этих предметах, - говорила я, вспоминая похожие ночи с Дианой (в эти самые ночи Флоренс, возможно, ерзала на постели рядом с Лилиан). - Хочешь, я тебе такую куплю? Не верится мне, что мистер Карпентер рассчитывал на подобное использование своей поэмы.
Флоренс приникла ртом к моей шее.
- По-моему, мистер Карпентер нас бы не осудил.
Она отпустила томик, и он упал ей на грудь Я смахнула его и навалилась на нее.
- А это в самом деле вклад в социальную революцию? - спросила я, двигая бедрами.
- О да!
Я сместилась ниже.
- А это - тоже?
- О, несомненно!
Я скользнула под простыню.
- А как насчет этого?
- О!
- Боже, - сказала я чуть погодя. - Подумать только, все эти годы я участвовала в социалистическом подполье и сама об этом не подозревала…
После этого "К демократии" всегда лежала у нас рядом с кроватью; как Флоренс иной раз, когда в доме все затихало, говорила: "Оденься-ка, дядя, в молескиновые штаны и спой мне песенку…", так я за ужином или во время прогулки шептала ей в ухо: "Ну как, Фло, займемся вечером демократией?.." Но конечно, некоторые из наших песен я ей не пела никогда - и среди них "Любимые и жены". И я заметила, что "Листья травы" не покидали своего места на полке внизу, под фотографиями Элеоноры Маркс и Китти. Я не возражала. Да и как бы я могла? Мы заключили своеобразную сделку. Между нами было решено целоваться до конца наших дней. И никогда не говорить друг другу: "Я тебя люблю".