- Ты хочешь сказать, что традиционный монархизм в России - это выдумка? - спросила она; и в ответ я вначале просто кивнул.
Не сказав о том, что все выдумки появляются только тогда, когда эти выдумки кому-то нужны.
Но потом понял, что не смогу ничего объяснить Элии, если не скажу самого важного:
- Практически весь двадцатый век Россия была вырвана большевизмом из главной традиции любой цивилизации - традиции эволюции.
И сейчас говорить о традициях девятнадцатого века - это модернизировать паровоз в то время, когда весь развитой мир давно уже, передвигается на реактивных лайнерах.
- Но ведь вы же сами говорите о вертикали власти?
- В развитом мире уже давно нет никакой власти.
Есть аппарат управления, который занимается созданием целесообразных законов и инструментирует механизм их разумного исполнения.
- А вы не боитесь того, что у вас наступает тридцать седьмой год? - Элия Вита проговорила это, прямо стоя передо мной, очень выигрышно демонстрируя мне свою фигуру.
И я подумал: "Вот чертова история моей страны - о чем только ни приходится говорить, чтобы быть правильно понятым красивой женщиной?" - но, чтобы быть понятым красивой женщиной, интересующейся историей моей и ее страны, сказал совсем иное:
- Не все, что происходит в моей стране - нравится мне. - Не говорить же мне было ей, что все, что происходит в моей стране, мне не нравится. - Но все-таки говорить о наступлении нового тридцать седьмого года не стоит.
- Почему?
- Потому что - тридцать седьмой год - это такое время, когда в тридцать шестом году говорить о том, что наступает тридцать седьмой год, было смертельно опасно.
- Надеешься на то, что палачи не появятся? - усмехнулась она, явно сама не веря в то, что в двадцать первом веке в европейской стране, какой бы она ни была, могут появиться палачи.
- Понимаешь, Элия, авторитаризм отличается от тоталитаризма тем, что базируется не на палачах.
- А на ком?
- На холуях.
Тоталитаризм нуждается в поддержке.
Авторитаризму достаточно холуев.
При этом: и первое, и второе - гадость для существования людей.
И единственное, что я мог добавить к этому, - то, что, если бы на свете не было дураков и подонков, многие гадости никогда не случились бы.
Но это добавление пришлось бы перенести разряд ненаучной фантастики…
…Мы оба замолчали.
Она - потому что обдумывала мои слова.
А я - потому что не мог сказать, что авторитаризму легче, чем тирании.
Палачей еще нужно искать, а холуи прибегают сами…
- …Ты хочешь сказать, что в вашей стране демократия не уничтожена?
- Если об этом безопасно спрашивать, значит, если и уничтожена, то - не полностью.
- А ты любишь свою власть, - прошептала Элия после того, как молчание себя исчерпало.
И я ничего не сказал в ответ, подумав о том, что история моей страны иногда такова, что, отстаивая справедливость, выглядишь человеком, отстаивающим интересы власти: "Почему я обязательно должен любить власть?
Меня вполне удовлетворила бы власть, которую нелюбить не приходится…"
…Но вместо этого я проговорил:
- Процветает только та страна, в которой власти и народу нужно одно и то же.
А потом - страну ведь создает народ.
Власть может только одно - не испортить свою страну. - И не добавил: "За что же мне любить власть, которая не только не помогает мне делать мою жизнь лучше, но даже не может меня обмануть, когда рассказывает мне о том, что делать мою жизнь лучше она мне помогает?"
- Да…
Ты готов защищать свою страну, - От этих слов Элии, сказанных совершенно серьезно, мне пришлось отшутиться:
- С точки зрения здравого смысла, любую страну нужно защищать прежде всего от своих собственных граждан.
- И чей же это здравый смысл? - спросила Элия, видимо, думая, что здравый смысл - это такая штука, которая непременно нуждается в приватизации.
И я ответил первым же, что пришло мне на ум:
- Например - природы…
- …И какая же у вас идеология? - спросила она; и я не ответил ничего, потому что мне всегда казалось, что идеология - это попытка заменить здравый смысл лозунгами…
…Мне показалось, что прибалтийская Элия исчерпала свои вопросительные знаки русскому художнику, но ошибся.
Просто она заменила вопрос предположением:
- Все вы, русские, любите свою власть.
И голосуете за нее, - сделала Элия Вита последнюю попытку вернуться к спору о власти; и это утверждение моей гостьи вновь заставило меня улыбнуться.
Мне не хотелось говорить о различных манипуляциях на выборах, тем более что легко нашелся довольно верный, хотя и веселый ответ:
- На любых выборах побеждает тот, за кого голосует больше дураков.
- Н-да, ваша жизнь, наверное, меняется, если вы это не только понимаете, но и говорите об этом. У нас так пока и не думают, и не говорят, - прошептала она; а я подумал: "Жизнь, конечно, меняется.
Неизменным остается одно - прохвосты постоянно пробираются на облюбованные ими места…"
…Я не рассказал Элии о том, что однажды у меня был разговор с человеком из провластной молодежной конторы, и этот человек, который, несмотря на свой мелкий возраст, бывший уже довольно крупным прохвостом, пустился передо мной в рассуждения:
- Мы и такие, как мы - это опора власти. Мы поддерживаем власть потому, что мы - граждане. - И мне ничего не осталось, как ответить ему, присовокупив искренний вздох:
- Каждый гражданин незаменим, а вы - люди заменимые…
- … Петр, а может, вы - просто русский националист? - проговорила моя гостья, глядя мне в глаза.
И во взгляде я прочитал надежду на то, что я каким-то образом сумею уверить ее в том, что это не так.
При этом она явно не догадывалась о том, как просто мне это сделать:
- Для того чтобы быть русским националистом, мне необходимо любить всех россиян подряд, - проговорил я, делая ударение на слове "всех", - Но далеко не с каждым мне нравится быть соплеменником; и русских дураков и мерзавцев я не люблю так же, как и дураков и мерзавцев всех других национальностей.
Национализм - это свойство ущербных людей. Людей, боящихся того, что их не примут во внимание.
У меня, как у человека, думаю, достаточно достоинств, чтобы не переживать за то, что их никто не заметит…
…После моих слов о дураках и мерзавцах Элия Вита решила воз-вернуть свои пушки на прежние позиции - позиции своей, а не моей страны.
И спорить с уже привычной ей территории:
- А чем вам мешают наши старики, ходящие колонами на праздниках?
- Ты имеешь в виду бывших эсэсовцев, воевавших в немецкой армии?
- Они воевали за свою страну.
- А Гитлер? - задал я риторический вопрос.
- Наши патриоты только использовали ситуацию.
- Интересно, - поинтересовался я, - а Гитлер знал, что он просто игрушка в руках ваших патриотов?
Но дело, друг мой, не только в этом.
- А в чем?
В вас? В освободителях?
- Элия, сейчас не мы, а прежде всего вы должны решить - на чьей стороне в этой войне были вы сами?
Если вы были заодно с фашистами - вам придется признать свое полное и безоговорочное поражение.
И не только перед Советским Союзом - перед историей.
А если вы воевали против фашизма - то почему вы приветствуете тех, кто воевал в фашистской армии?
- Что же, вы всех нас, прибалтийцев, считаете фашистами?
- Конечно - нет.
Глупо, скажем, обвинять в фашизме всех немцев.
Но так же глупо обвинять всех россиян в коммунистничестве, - в ответ на мои слова Элия Вита замолчала.
Замолчал и я.
Мне ведь совсем не нужно было ее согласие.
Вполне достаточно было того, что эта девушка, явно способная думать, задумалась и поняла, что возможно, кому-то в Прибалтике я и враг.
Но жители Прибалтики, как всего остального мира, мне не враги.
И это - точно…
- …Все равно вы нас не любите, - тихо проговорила Элия; и я промолчал: "В моих личных причинах было многое из того, за что я не любил определенных людей. Но среди этих причин не было национальности.
И прибалтийских фашистов я не любил не за то, что они были прибалтийцами, а за то, что они были фашистами.
Кстати, с прибалтийскими коммунистами - то же самое…
…Впрочем, у моего молчания была еще одна причина.
О которой я не мог сказать своей гостье.
Дело в том, что я понимал, что мы научились активно бороться с фашистами в Прибалтике.
Вот у себя на Тверской - как-то не получается.
Не только побороться, но даже начать это делать.
И потом, по улицам прибалтийских городов маршировали все-таки бывшие эсэсовцы.
А по улицам наших городов - будущие…
…Как и всякий что-то утверждающий человек, я говорил то, что было убедительным для меня самого.
И только.
Впрочем, у меня было одно оправдание - то, что я говорил, было убедительным для меня на самом деле, а не убедительным из выгоды…
…Пока я думал об этом, не заметил, как в глазах Элин появилась искринка:
- Петр, а ведь ты не очень любишь вашу власть, - проговорила она; и было непонятно - это вопрос или констатация.
Я промолчал.
Власть находилась где-то в конце списка того, что мне нравилось.
Зато она находилась в самом начале списка того, что не нравилось мне.
Но говорить об этом Элин мне не хотелось.
И тогда я нарвался уже не на искринку в глазах, а на высунутый дразнинкой язык:
- Вот тебе не нравится власть.
Тебе что, хочется жить в стране революций? - И тут уж мне пришлось ответить:
- Мне хочется жить в стране, в которой о революциях даже думать не хочется.
- Ладно, - Элия попыталась примирить меня и ситуацию, - вы страна процветающая. Нефть качаете.
И опираетесь на это.
В этом для вас весь здравый смысл.
Хотя бензин у вас дорогой.
Я ответил ей невпопад, сам не зная - для чего сваливаю в одну кучу нефть и здравый смысл.
Впрочем, как увязать бензин и здравый смысл, никто не знает.
Просто наболело, хотя я говорил улыбаясь.
Не потому, что это было единственным, что мне оставалось, а потому, что то, что оставалось - могло начинаться только с улыбки.
Потому что иначе - не осталось бы ничего:
- Нефть нужно качать не для того, чтобы производить бензин, а для того, чтобы люди жили лучше.
А процветает только та страна, в которой здравый смысл опирается не на нефть, а на справедливость.
Элия, видя, что ее попытка не удалась, постаралась поставить точку:
- Вы даже выступать против власти не умеете. - Но получилась не точка, а запятая.
И не у нее, а у меня:
- Зато мы умеем быть интересней власти.
- Но вам ведь на митинги можно ходить только в защиту власти.
- Откуда ты это знаешь? - вступился я не за власть, а за митинги.
- У вас на митинги в защиту власти ходят за триста рублей, как проститутки, - проговорила Элия, но слегка осеклась, видя мое молчание:
- Петр, я не хотела оскорбить твою страну. - И я ответил:
- Не оскорбляй наших проституток.
За триста рублей ни одна наша проститутка никуда не пойдет…
…Ей явно захотелось переменить тему, и то, что она сделала это не совсем удачно, не играло роли:
- Вчера по вашему телевидению говорили, что протестующие ходят на митинги на деньги Госдепа, - проговорила она; и я улыбнулся - хотя Элия не знала и не могла знать, чем вызвана эта улыбка…
…Дело в том, что на протестный митинг я собирался.
И, как говорится, уже почистил ботинки.
Но тут мне позвонил один мой регулярный покупатель моих картин.
Из Сибири.
Он был в Москве проездом и всего на один день.
И очень хотел встретиться.
Мы встретились в моей мастерской, поговорили, он купил мою картину и уехал в свое Зауралье.
Но заплатил он мне долларами.
Так что - так уж выходило - в каком-то смысле на деньги Госдепа я на митинг не пошел…
…Видя мое улыбающееся молчание, моя гостья добавила:
- Я не верю, что все протестующие ходят на митинги из-за денег, на которые их нанимают. - Я просто кивнул:
- Для того чтобы нелюбить коррумпированную систему нужны не деньги, а мозги и совесть. - Впрочем, разговор о власти с красивой женщиной - не самое интересное занятие, и по моему выражению лица Элия поняла это.
Хотя и продолжила:
- Ты не согласен с теми, кто ходит на протестные митинги?
- Согласен, - начал отвечать я, но продолжил только после того, как она вставила почти ненужный уточняющий вопрос:
- Почему?
- Потому что, чьи бы права ни отстаивали митингующие, - они тем самым всегда отстаивают и мои права…
…Напоследок, хотя я и не знал, что это один из последних шагов в этой части нашего разговора, она уточнила:
- Патриоты противопоставляют себя интеллигентам.
Вашим патриотам интеллигенты не нужны?
- Если среди патриотов не будет интеллигентов, некому будет объяснить патриотам - почему патриоты не стали счастливыми…
- … Скажи, ты любишь время, в которое живешь?
Иногда мне кажется, что ты его не любишь, - спросила Элия.
Спрашивая, она опустила глаза, видимо, понимая, что задает очень сложный для любого человека вопрос, и, наверное, понимая, что ответ должен быть не проще вопроса.
Но я думал недолго, потому что сам не раз задавался этим вопросом.
И ответ у меня был:
- Элия, я не выбирал эпоху для своего рождения.
Больше того - эпоху для моего рождения не выбирали и мои родители.
Каждому нужно жить в то время, которое ему досталось.
- Но ты - любишь свое время или нет?
- В отношении своего времени у меня есть более интересное занятие, чем любовь или ненависть.
- Какое?
- Адекватность.
- Петр, ты показываешь мне, что правду нужно уважать, - не поднимая глаз, проговорила моя гостья. И я ответил как мог.
И как считал нужным:
- Правдой прежде всего нужно интересоваться…
- …Петр, я очень рада тому, что познакомилась с тобой, - тихо проговорила Элия Вита.
Но глаза подняла и встретила мой взгляд.
- Чему ты так рада? - улыбнулся я, продолжая смотреть ей в глаза:
- Мы ведь с тобой только спорили.
- Я не во всем согласна с тобой, и мне иногда кажется, что вам, россиянам, самим нет дела до своей страны, - сказала она; и я вполне мог бы ответить ей:
- Мы только тогда станем страной, когда нам самим до себя будет дело, - но вместо этого я переспросил:
- Тогда что же тебе понравилось?
- То, что о тебе не скажешь, что ты человек с нестиранной совестью.
А потом, помолчав, Элия Вита добавила:
- Если бы все россияне были бы такими, как ты - вы давно уже были бы мудрой страной. - И в ответ я не смог скрыть улыбку:
- Мы давно уже мудрая страна.
И, похоже… - я сделал паузу, подбирая подходящее слово для того, чтобы охарактеризовать мудрость своей Родины, и кажется, нашел такое слово:
- … неизлечимо…
- …Ты - не мираж, - проговорила она; и я ответил единственным, чем мог ответить:
- Ты - тоже…
- …Скажи, Петр, а тебя никогда не обманывали твои ожидания?
- Конечно, обманывали…
Если никто и ничто нас никогда не обманывали - значит, мы просто никому и ничему не нужны…
- …Петр, ты такой умный.
Как мой папа.
Я так скучаю по нему, когда уезжаю.
А ты часто навещаешь своих родителей? - Девушка присела передо мной на корточки и смотрела в мои глаза.
- Редко, Элия, очень редко.
- Почему?
- Потому что в твоем возрасте родителей оставляют на время, а в моем - уже навсегда…
…Помолчав, я стал устанавливать холст на мольберт:
- Ты хочешь поесть?
Я умею готовить очень вкусный омлет.
- Попробую, как ты готовишь.
Когда мы поработаем.
- У меня полный и совсем не плохой бар.
Я могу предложить тебе что-нибудь выпить?
- Потом.
У меня хватит смелости раздеться перед тобой без спиртного.
Она раздевалась без излишней скромности, но и без нарочитой деловитости, и было ясно, что Элия Вита прекрасно знает себе и человеческую, и женскую цену.
И то сказать, если женщина раздевается для того, чтобы продемонстрировать свою скромность, то - зачем она вообще раздевается?
А если женщина раздевается чересчур деловито, то - зачем она вообще женщина?
Раздевшись, Элия оставила на ногах босоножки на высоких каблуках, и мне это очень понравилось.
Я люблю, когда женщина носит высокие каблуки - это меняет всю моторику ее фигуры.
На каблуках женщина не только ходит, но и лежит интереснее.
- Скажи, - проговорила Элия, откладывая в сторону одежду и становясь передо мной в полный рост, - а если бы я сейчас была бы замужем, ты не считал бы меня женщиной легкого поведения?
Возможно, я был совсем не готов к этому вопросу и, наверное, оттого переспросил:
- Что?
- Если бы я сейчас была замужем, ты не считал бы мое поведение недостатком?
И вместо ответа я просто подошел к ней и молча погладил ее по плечу.
Мне не хотелось шутить на эту тему.
И как-то не ко времени было говорить серьезно о том, что я не встречал ни одного мужчину, который считал бы недостатком легкое поведение чужой жены…
"… Любовь, как и всякий живой организм, подвержена эволюции.
И в наше время измена в любви оказалась сложнее поступков и уж тем более сложнее придуманной не нами морали.
И уж тем более сложнее мнения: и о любви, и о поступках, и о морали.
В принципе, я понимаю мужчин, готовых посвятить всю свою жизнь одной любимой женщине.
И два часа своей жизни - другой.
Впрочем, в эпоху, в которую вползли мы, доставшуюся нам в подарок, линии любовного треугольника давно превратились в параллели, а потом, видимо, посчитав прямизну слишком примитивной для существования, стали пересекаться самым причудливым образом, радуя поэтов и психоаналитиков.
Мы по-прежнему называем грехом то, что во всем цивилизованном мире называется личной жизнью…" - Об этом я только подумал, но ничего не сказал. Может быть, в силу того, что эти мысли выветрились из моей головы очень быстро, а может, оттого, что эти мысли обладали главным качеством всех людских мыслей - никчемностью…
…Я писал с этой молодой женщины картину под названием "Верность".
И мне было очень интересно это делать.
Хотя то, как я работал - как-то не вспоминалось.