Церковная бредятина насчет того, что я появился на свет только потому, что мои родители согрешили, издавна вызывала у меня неприятие; а здравый смысл и знакомство, пусть даже шапочное, с дарвинизмом, фрейдизмом и генетикой только укрепляли мой персональный атеизм.
Хотя и вызывало неподдельное удивление в отсутствии атеизма коллективного.
Но я не мог предъявлять такие же требования к коллективному слабоумию, которые я предъявлял к своему собственному здравому смыслу.
Секс может назвать грехом только тот, кто ни разу им не занимался.
И выбор между мнимым грехом и истинным удовольствием любой разумный человек делает в пользу второго…
…Однажды я сказал своей приятельнице, журналистке Анастасии, с которой мы поехали в подмосковный дом отдыха:
- Нас двое.
Мы - как Адам и Ева в раю. - И Анастасия усмехнулась:
- Знаю я вас - мужиков, - И когда увидела, что я не понял ее комментарий, пояснила:
- Вы ведь думаете, что, если бы у Адама было бы побольше лишних ребер - в раю действительно наступил бы рай.
- Хотя… - собрался вяло возразить я. Но Анастасия избавила меня от возможности сказать глупость:
- Петька, ты никогда не задумывался о том, что эволюция сделала этот процесс, процесс размножения, таким приятным потому, что он нужен эволюции. - И мне удалось промолчать.
Не говорить же мне было очевидное; то, что, видимо, эволюция - христианства не предполагала…
…Понимая никчемность слов, я не стал испытывать девочку на здравомыслие и сразу перешел к кчемности - к праотцам и праматерям.
И я встал на защиту прародителей:
- Если бы Адам и Ева не согрешили, людей на земле не было бы.
А потом не дал девочке перехватить инициативу, начав проповедовать старое:
- Злата, Бог дает людям возможность выбирать между хорошим и плохим, - сказал я ерунду - такое впечатление, что, кроме Бога, некому предоставить нам такой выбор.
Моя соседка-барменша предоставляет мне этот выбор каждый раз, когда ей заняться нечем.
Впрочем, это уже выбор не между хорошим и плохим, а между хорошим и очень хорошим.
- Что? - переспросила Злата, видя, что я задумался.
- Бог предоставляет людям выбор между тем, что хорошо и плохо.
- А зачем Бог создал "плохо"? - ответила девочка, глядя мне в глаза.
И я, впервые в жизни, задумался над тем, что составляло смысл этого ее вопроса.
Когда мне говорят, что Библия - единственная книга, из которой люди могут узнать о том, что хорошо, а что плохо, я вспоминаю свой собственный опыт постижения этих понятий.
О том, что хорошо, а что плохо, я узнавал из книг о Буратино, Чи-поллино, Незнайке.
Потом из рассказов Гайдара.
Потом из рассказов Джека Лондона.
А потом пришло время книг Ремарка, Хемингуэя.
К своим мыслям я тихо прибавил:
- Человек должен быть во что-то верящим. - И Злата тихо прибавила тоже:
- Вера - довольно банальная вещь.
Человек должен быть не банальным…
…Я не знал, что ответить, но был уверен в том, что такая гипотеза вряд ли понравилась бы нашим попам; и, видя мое молчание, Злата спросила уже серьезно:
- Вы не верите православной церкви?
- Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.
- Ладно, контрольный вопрос! - девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.
Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:
- Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?
И я не стал изображать серьезность в ответ:
- Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.
- Ну, а вопрос еще контрольней.
Только имейте в виду - вопрос будет сложным, - девушка напряглась; и я сделал то же самое.
- Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? - И только после того, как она произнесла слова, расслабился.
Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.
Готов был и я:
- Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того - как должно быть…
…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.
Видя мое улыбающееся молчание, Злата проговорила:
- Вы, наверное, не понимаете меня и осуждаете?
- Не понимаю, но не осуждаю, - ответил я, насколько это было возможно, серьезно:
- Дураки считают непонятное плохим.
Остальные считают непонятное - интересным.
"Человек проще знаний, но сложнее веры", - мог бы сказать я, но ничего не сказал, потому что пришла моя очередь задавать вопросы:
- А ты сама веришь в Бога? - И, услышав мой вопрос, она воспользовалась своей очередью улыбаться:
- В каком случае вы сочтете меня большей дурочкой - если я скажу: "Верю", или если я скажу: "Нет"?
- Знаете, Петр Александрович, правильно я говорю или не правильно - но это мое мнение. - После этих ее слов мне не оставалось ничего, кроме как дать поручение Всевышнему, рассчитанное на Его гуманизм:
- Суди тебя Бог.
И, пораздумывав о чем-то, Злата сказала:
- Ясно.
Люди делятся на тех, кто верит в Бога, и на тех, кто не верит.
- Да, - соврал я в ответ, потому что прекрасно знал, что люди делятся на тех, с кем ты хотел бы жить в одном подъезде, и на тех, с кем - нет…
…Девушка замолчала.
И это было нелицемерное молчание.
Эта девочка, даже ничего не говоря, умела говорить правду так, словно на свете ничего, кроме правды, не существовало.
Наше время разделило людей.
На тех, кто уверил себя в том, что на свете нет ничего, кроме лжи, и на тех, кто понял, что на свете ничего не может быть, кроме правды.
Их поколение могло сделать только одну ошибку - начать разговаривать со всеми людьми подряд как с умными.
Впрочем, это даже не ошибка.
Это просто отсутствие опыта…
…Потом, через много дней, когда картина была уже давно написана, я, не помню, по какому поводу, вспомнил наш разговор со Златой о Боге и рассказал об этом Грише Керчину; и он поиронизировал:
- Ты бы еще о смертных грехах с ней поговорил.
- Это было ни к чему, - ответил я.
- Почему?
- Потому что в ней не было главного смертного греха.
Смертного греха, не упомянутого в Писании.
- Какого?
- Равнодушия…
…Но наш разговор о неведомом завершился не просто.
Девочка приоткрыла губки и, проведя пальчиком по подбородку, высказала совсем не новую мысль:
- Н-да… В мире очень много непонятного для людей. - И мне пришлось превратить ее моноложное предположение в диалог:
- Да.
Только для разных людей мера непонятного разная.
- Это - для каких людей? - уточнила она; и я ответил на ее не новую мысль - не новым утверждением:
- Для тех, кто хорошо учился в школе, - непонятного меньше…
- …Такие вы молодцы, - Злата переходила от темы к теме так, как переходят реку вброд, не пользуясь мостами со светофорами и шлагбаумами.
Без малейшего перерыва; и это подтверждало то, что она была уверена в том, что говорит.
Но это была не проблема ее поколения.
Такое случалось во все времена:
- Мои предки меня тоже уму-разуму учить любят.
Это нельзя, и это нельзя.
А сами прожили в нищете, но, как магазины перестали пустовать, бросились за покупками.
Тряпки-то важнее всего оказались.
- Не переборщай, доченька, - тихо ответил я. Тихо - потому, что не был уверен в том, что девочка переборщает.
- Не переборщай?! - Злата не уточняла, а передразнивала меня:
- Да, для вашего поколения новая машина важнее новой женщины!
И этот вещизм вы называете нравственностью?
За тряпками погонялись, а страны, в которой вы родились, больше нет.
Теперь говорите, что это самая большая геополитическая катастрофа в истории, - Вот именно на этом месте Злата впервые заговорила не своими словами, и будь мои мозги порасторопней, первый аргумент в споре двух поколений мог бы у меня появиться уже тогда.
Но я иногда соображаю довольно медленно.
И хотя у меня есть оправдание - люди вообще медленно соображают - поколенчский диспут продолжился словами девушки:
- Будто эта история не на ваших глазах мимо вас текла.
- Да у вашего поколения нет будущего, - этим аргументом потомка хотела завершить свою тираду.
Но на самом деле вдруг просто поставила все на свои места.
Потому что я все понял.
"Будущее может быть только у тех, кто сделал правильный вывод из настоящего, - не ответил я. - Для остальных - настоящее так и останется в настоящем".
Земля только думала, что вертелась, но всего-навсего ходила по кругу.
Эта девочка была типичным продуктом постсоциализма.
Социализм - это время, когда все проблемы людей идут от глупости эпохи. А постсоциализм - это время, когда все проблемы эпохи идут от глупости созданных социализмом людей.
Девочка была недовоспитанным поколением наших детей.
Но проблема их поколения заключалась не в том, что это поколение оказалось недовоспитанным, а в том, что недовоспитанным было поколение их родителей.
К которым я относил и себя.
Злата продолжала раскачиваться на носочках, а я откинулся на спинку кровати и рассмеялся.
- Что вы смеетесь?
Разве я не права?
- Права, девочка, права!
Впрочем, и не права одновременно.
- Я? - Злата явно не ожидала того, что я начну смеяться, и не понимала - почему я это делаю?
- Да, девочка.
Просто - не ты.
Я говорил негромко, спокойно, продолжая улыбаться.
И меня радовало то, что многое из того, что могло создать мой персональный дискомфорт, оказалось таким понятным.
Может, я вообще оказался из тех, кто больше радуется не вопросам, а ответам.
- Как это не я? - Кажется, в первый раз с тех пор, как выяснилось, что у меня нет автомобиля, мне удалось озадачить Злату.
И, судя по ее глазам, озадаченье это было совершенно искренним:
- А кто же еще?
- Если я скажу тебе, что - я, это может показаться нескромным.
Конечно, не один я, а все такие, как я.
И твои родители в том числе.
- Неправда, - милая девочка была так уверена в своей правоте, что готова была вступить в спор, совсем не задумываясь над тем, что этот спор давно разрешен.
Этак лет за тысячу до того, как наши прадедушки перестали быть детьми:
- Неправда.
Мы переросли вас.
Просто вы боитесь сами себе в этом признаться. - Глядя неуверенность девочки, я продолжал улыбаться:
- Уверяю тебя, милый ангел, мы - такие же умные, как вы; а вы - такие же глупые, как и мы.
- Мы не дураки! - девочка так искренне вступалась за свое поколение, что поколению можно было бы позавидовать.
Позавидовать тому, что у ее поколения есть такие красивые адепты.
Мне даже захотелось, чтобы эта девочка была бы правой.
Если бы была…
- … Ваша самая большая беда в том, что для вас деньги стали главным, - продекларировала она несвою истину; и мне ничего не осталось, как улыбнуться:
- Деньги не большая, а очень маленькая беда.
- Почему?
- Потому что они очень быстро заканчиваются.
Большие беды заканчиваются не так быстро.
- Вы, - девушка явно не хотела останавливаться на половине дороги нашего спора, - вы искали гармонию, а все ваши желания ограничились деньгами.
Деньги - это все ваши желания и вся ваша гармония!
Вы - рабы денег!
Я спокойно выслушал этот краткий монолог; а потом внес в него свой корректив:
- Девочка, гармония - это умение сосуществовать со своими желаниями на равных.
- Мы не дураки! Мы, в отличие от вас, не сдадимся вещизму! - повторила Злата, не приняв мою шутку; и в ответ на ее слова я просто спросил:
- А с чего же ты взяла, что мы сдались вещизму?
- Я по радио слышу это каждый день.
И по телевизору об этом говорят, чуть не в каждой программе, о том, что вещи закрыли вам все.
Загромоздили все ваши мысли.
- В каждой программе, кстати сказать, созданной нами, - напомнил я маленькой спорщице.
- Ну и что, что вами?
- А то, что мы такие глупцы, что, еще не опробовав радость хороших вещей, еще не насладившись ими, да и не распробовав их на вкус, мы объявили вещи врагами.
Недавно я был в Швейцарии.
Швейцарцы ходят не в том, что красиво, а в том, что удобно.
Но они живут среди красивых вещей уже не первое поколение, и их безразличие понятно.
А мы?
Еще толком и не попробовали жить красиво, но уже решили, что красота - это бессмысленная цель.
И вещи предстали пороком.
Но эту бессмысленность и порочность вы не обнаружили, не открыли, а просто повторили за нами.
Кстати, не где-нибудь, а стоя в очереди за тряпками в бутиках или на вещевых рынках.
Это уж - каждый по своему карману.
Это не вы осудили вещизм, назвав его неправильным.
Это мы его осудили, так и не поняв того, что жить красиво - это и есть жить правильно.
Это мы ругаем потребление, еще не научившись на него зарабатывать.
Забыв, что цивилизованные люди - потребители.
- Ага, - Злата для большего эффекта выражения даже приоткрыла рот, - на рынок за картошкой в норковой шубе - это ваше представление о потреблении?
- Ага, - передразнил я ее, а потом сказал серьезно, хотя по-прежнему улыбаясь:
- Наша женщина несет свою норковую шубу, потому что она зачастую у нее первая.
Ну как тут не надеть ее и не продемонстрировать окружающим то, что эта шуба у нее есть?
А швейцарка идет на рынок в душегрейке, потому что все окружающие отлично знают, что у всех швейцарских женщин есть соответствующие шубы.
Я помолчал совсем недолго, потому что мне показалось, что позиции моего поколения еще недостаточно отстояны перед этой девочкой:
- Ваше поколение не хуже и не лучше нашего.
Просто подчиненный эволюции мир, в котором вы живете, - иной.
Не такой, каким был наш мир.
Как мир, в котором формировался я, был не похож на мир моих дедов.
И у вас нет ни малейшего повода гордиться собой перед нами, потому что это не вы изменились, а изменился мир.
И изменяем этот мир мы вместе; но все лучшее, чем вы пользуетесь, изобретено поколением ваших родителей. А вы просто лучше нас научились применять изобретенное нами, потому что за вами есть наш опыт.
Как ваши дети лучше вас применят то, что изобретете вы.
Снобизм каждого поколения заключается в том, что она считает себя исключительным.
Мудрость каждого поколения в понимании того, что оно - обыкновенное.
Я говорил все это девушке из поколения моих детей, понимая, что говорю не всю правду. Ведь сами мы были из поколения, уже преданного нашим прошлым и еще не принятого нашим настоящим.
И нынешний мир для нас не дом, а ярмарка.
- Нет уж… - Злата продолжала возражать по инерции, и я чувствовал это. - Это для вас, а не для нас, колбаса - это все.
- Милая доченька, я, конечно, упрощаю, но - право высказывать свое мнение и возможность выбирать любимый сорт колбасы - это и есть нормальная жизнь.
Только мы этого не поняли.
А вы - повторили вслед за нами.
Мы - дети прошедшего времени.
А вы - его внуки.
- Кстати, - добавил я без всякой паузы на размышление, - наличие духовных ценностей не противоречит рынку.
Отсутствие духовных ценностей - противоречит развитию.
- Зачем же тогда вы сотворяли своих кумиров? - Злата выложила на стол, на котором происходила наша игра, один из своих последних, но неубиваемых, на ее взгляд, аргументов.
Обвинение в кумирстве в мире, в котором никто ни во что не верит, действительно сильный аргумент.
Если, конечно, забыть о том, в каком мире он аргументируется в качестве аргумента.
И я - то ли улыбнулся, то ли усмехнулся.
То ли - глядя на нее, то ли - глядя на себя:
- Мы не только не сотворяли кумиров себе.
Просто мы оказались настолько хитрыми, что сумели убедить вас в том, что кумиров мы себе сотворили, - ответил я, разумеется, сказав Злате неправду.
И сам прекрасно знал это.
Просто приписал мелким почерком в достоинства своего поколения то, что у нас получилось случайно.
- Вы считаете, что наша молодежь ведет себя неправильно? - девочка, стоя передо мной, смотрела меня так, что понял - это не спор; это вызов на дуэль.
Если и не на смертный, то все-таки бой.
- Не мы первые, девочка, - улыбнулся я в ответ, потому что молодежь была не ихней, а нашей, общей.
- А кто? - язычок между губок девочки стал напоминать обнаженную шпагу.
- Когда расшифровали тексты на египетских дощечках эпохи строительства пирамид, в этих текстах прочли: "Молодежь неправильно себя ведет…"
- …Да?.. - девушка задумалась, я видел, что ей не хотелось сдаваться.
Не только мне, но и египетским пирамидам:
- Вот так за колбасой вы и… - Она не знала, в чем бы еще обвинить мое поколение, но нашлась довольно быстро - хотя логика перехода от колбасы к эпохе проглядывалась с трудом:
- Ну, а как же развалившаяся страна?
Как же - Советский Союз?
Это ведь по-вашему - крупнейшая трагедия двадцатого века?
Еде же вы были, такие умные? - Девочка по инерции продолжала противопоставлять себя.
Только не себе, а каким-то загадочным "вам"; и мне пришлось вздохнуть в ответ:
- И это вы повторяете вслед за нами.
- Повторяем? - Удивление Златы вызвало мое сомнение в непреложном, по ее мнению, факте.
Впрочем, в этом факте был вопрос, на который не только ее, но и мое поколение не сумело найти ответ.
И мне осталось просто воспроизвести свое утверждение:
- Повторяете.
И у вас не хватает своих мозгов задуматься о том, что, может быть, крупнейшей трагедией двадцатого века был не развал Советского Союза.
А - само его существование.
Ведь Советский Союз был тюрьмой народов.
Причем не для кого-то, а для нас самих.
- Вы что же - радуетесь развалу Советского Союза? - спросила она; и ее глаза продемонстрировали удивление, построенное не на понимании, а на привычке слышать нытье по поводу развала империи.
- Я не радуюсь.
Я говорю о том, что этот развал был естественным, как развал всех империй.
И дальнейшее существование такого союза - было не жизнью, а гальванизацией трупа.
Поэтому я живу в стране, появившейся не в результате трагедии, а в результате эволюции.