- Да, - ответил я, хотя мне было не вполне понятно: как можно быть похожим на оппозиционера и тем более - быть похожим на интеллигента.
- А вы не боитесь?
- Нет.
- Почему?
- Потому что предполагаю у власти зачатки мозгов - если она уничтожит интеллигентных оппозиционеров, то останутся только неинтеллигентные оппозиционеры.
- Какие-какие? - уточнила она свой вопрос, и я уточнил свой ответ:
- Оппозиционеры с вилами…
…О том, что власть вообще не думает о том, что я есть, - мне говорить не хотелось.
Да это и не имело смысла.
Просто я это знал - если в двадцать первом веке людям самим не позволяют выбирать даже такую мелочь, как губернатор, значит, для власти люди не существуют.
Впрочем, и такая власть существует для себя, а не для двадцать первого века…
- …Может, вы еще и либерал? - Девушке явно хотелось знать обо мне больше, чем я сам знал о себе.
- Да, - сказал я.
- А это - почему? - Вопрос, заданный мне на третьем этаже Дома художников, был очень сложен, потому что на него было много очень сложных ответов.
И только один очень простой ответ:
- Потому что я - нормальный человек.
- Либерально - означает человечно, - мог бы добавить я, но это добавление показалось мне настолько очевидным, что было даже лишним.
Разговаривая с девушкой, я, сосредотачиваясь на ее вопросах и своих ответах, незаметно для себя отключился от всего происходящего вокруг.
Словно в зале не было ни людей, ни картин.
Кроме человека, стоявшего рядом со мной.
И это тоже была картина.
- Нормальный человек… Интеллигент…
Но ведь интеллигенция всегда в меньшинстве? - Это был ее то ли вопрос, то ли просто размышление; и я, не поняв, что это было, - ответил не размышлением, а ответом:
- Все лучшее на свете создано меньшинством.
Большинство просто пользуется тем, что меньшинством создано.
- А зачем вообще нужна интеллигенция? - молодая женщина продолжала размышлять вслух; и мне ничего не оставалось, как ответить ей тем же:
- Интеллигенция ограничивает возможности страны стать подлой.
- А культура?
Мне казалось, что подлость ограничивает не политика, а культура.
Конечно - если культура настоящая.
- Настоящая культура отучивает от подлости людей, населяющих страну…
- … Вы женаты? - довольно неожиданно спросила она, переведя стрелки нашего разговора на иные пути дальнего следования.
- Нет. Разведен, - ответил я, и тут же получил очередное подтверждение своей древности - наверное, я уже так стар, что все женщины кажутся мне девушками:
- Я тоже разведена, - проговорила моя новая, еще не знакомая мне женщина.
И мне ничего другого не придумалось, как спросить:
- А почему вы развелись с бывшим мужем?
- Потому же - почему разводятся все женщины.
- И - почему же? - Мне действительно было интересно - какая могла быть причина у мужчины оставить такую красивую женщину?
- Наверное, потому, что у моего бывшего мужа была слишком умная жена, а его нынешней жены - очень глупый муж.
Мне был интересен допрос, которому я подвергся так неожиданно, как неожиданно подвергается допросу всякий.
И потому я считал себя вправе отвечать допросом на допрос, совершенно не думая в тот момент о том, что вопросы совершенно незнакомой мне женщины были не вопросами, а рекогносцировкой позиции.
Она просто хотела понять - с кем имеет дело…
…Я, теперь уже внимательнее, посмотрел на свою новую знакомую и обратил внимание на то, что, даже стоя в свободной позе, она все время принимала выигрышное для себя положение.
Мысль о том, что она позирует передо мной, мне в голову не пришла.
Как не пришла в голову мысль о том, что незамужняя женщина автоматически позирует всем.
- А вы хотели бы написать картину с меня? - встретив мой взгляд, улыбнувшись, спросила она.
И хотя в ее вопросе не было ничего обязательного, я ответил ей совершенно искренне, хотя и не вполне понятно даже мне самому:
- Да, хотел бы.
- Можете сказать - почему?
- Потому что художник пишет картины не потому, что он хочет их писать в определенных ситуациях.
А потому, что в определенных ситуациях не писать картины он не может.
- И что это была бы за картина?
- Пока не знаю.
- А когда будете знать?
- Когда вы расскажете мне об этом.
- Но ведь вы видите - какая я есть?
- То, какая вы есть, я вижу.
Теперь вы должны рассказать мне о том, какой вы хотите быть…
…Ненадолго она задумалась; и мне почему-то показалось, что это были мысли не о картинах.
А потом, видимо, разрешив для самой себя какой-то вопрос, сказала:
- Ну, что же, поехали.
Можете начать писать с меня картину уже сегодня.
- Вы понимаете, что я буду писать вас голой? - спросил я, и на эту последнюю линию в системе координат она спокойно поставила свой штрих:
- Конечно, понимаю.
Если бы вы собирались писать меня одетой, то об этом сказали бы…
…В этой молодой женщине неуловимо-необычным было все.
Или, во всяком случае, - многое.
И эта необычность как-то сразу стала ее естественностью настолько естественной, что меня даже не удивило, что, собственно, познакомились мы с ней уже в такси, где-то на второй трети дороги от Центрального дома художников к моей мастерской в Подмосковье.
И я не мог вспомнить, о чем мы говорили проезжая Новый Арбат и Кутузовку.
Лишь где-то в районе кинотеатра "Минск" я спросил ее:
- Как тебя зовут? - А вот то, что на тот момент мы уже перешли на ты - я помнил.
Звали мою новую знакомую Элия.
А ее фамилия представляла собой пасьянс из букв "и", "ю", "я".
И я сократил ее до четырех удобопроизносимых знаков, никоим образом не бросая тень на великий прибалтийский народ, дружественный двум другим великим прибалтийским народам - Вита.
Элия Вита - так и вошла в мою мастерскую молодая женщина под этим именем.
Правда, перед этим мы заглянули в гастроном за тем, что могло бы превратиться в обед и во вполне возможный ужин; и там возник наш первый геополитический диспут.
Дело в том, что на одном из прилавков громоздились штабеля прибалтийских консервов; и я предложил Элин похозяйничать в смысле выбора.
- Один импорт у вас в магазинах, - поукоризнила она наше сельское хозяйство.
А заодно - и всю остальную экономику.
И мне ничего не осталось, как ответить, вступившись тем самым за родной совет министров:
- В определенном смысле, друг мой, ты ведь тоже импорт.
Элия Вита, проходя между прилавками, понемногу заполняла сетчатую корзинку.
И делала это по-хозяйски самостоятельно.
Лишь один раз обернулась ко мне:
- Не возражаешь против того, чтобы у нас был мясной ужин?
- Не возражаю, - ответил я.
- В качестве альтернативы колбасе можем взять сыр.
- Можем, - вновь согласился я.
Хотя альтернативой колбасе мне всегда казался не сыр, а социализм.
Видимо, здесь дело было в том, что места, где были колбаса и сыр, я видел, а мест, где были бы колбаса и социализм - нет…
…Однажды, разговаривая с моим другом, художником Васей Никитиным, как и большинство наших современников - ни о чем, а значит, аргументируя свои мысли примерами, не имеющими к теме разговора никакого отношения, я зачем-то сказал:
- Хороша ложка к обеду, - получил в ответ, вполне соответствовавший моему бесспорному утверждению бесспорный ответ:
- Ага.
А к ужину - женщина…
…Когда мы оказались на лестничной клетке, и я чуть задержался, разыскивая ключи в кармане, Элия Вита, подойдя к моей двери, несколько раз похлопала ладошкой по кожаной обивке.
Удача и смерть по несколько раз в одну дверь не стучатся.
Такое бывает только с надеждой.
И когда однажды мы заговорили об этом с моим другом, художником Гришей Керчиным, я констатировал довольно печальную истину:
- Надежды умирают со смертью, - то Григорий вступился за продолжительность жизни надежд:
- Зато рождаются еще до зачатья…
- …Ты здесь работаешь? - Элия вошла в мастерскую, осмотрелась по стенам, на которых висели мои картины, прошла из угла в угол, нелишний раз демонстрируя свои ноги.
И вновь повторила свой вопрос-предположение:
- Ты здесь работаешь?
- Да, - ответил я.
- И женщины, которых ты ждешь, приходят к тебе сюда?
- Очень редко, - соврал я.
- Почему? - не остановилась моя гостья; и мне пришлось импровизировать:
- Элия, похоже, я такой старый, что мне уже иногда приходит в голову мысль, что в мастерской лучше поработать, чем ждать женщину.
Элия Вита вошла в мою мастерскую в первый раз.
И сделала это так, что не хотелось думать о том, что все происходящее когда-то происходит не только в первый раз, но и в последний.
Она обладала той грацией, которую можно было считать современной, потому что трудно было представить, что так же могла двигаться женщина в девятнадцатом веке.
Элия Вита отлично знала достоинства своей фигуры, а если в ее фигуре были недостатки - она умело скрывала их.
Взяв сумку с принесенными нами продуктами, я понес ее на кухню, и Элия прошла за мной:
- У тебя два холодильника? - На моей кухне действительно было два холодильника: один большой, стоявший просто так, второй маленький, которым я пользовался.
- Один.
Второй не работает.
- Почему? - спросила Элия, и я подумал о том, что ее вопрос относится к причине поломки.
И в ответ просто пожал плечами.
Не объяснять же мне было прибалтийской гостье, что Россия такая страна, в которой всегда хоть что-нибудь не работает: то холодильник, то правительство.
Но оказалось, что ее вопрос относился не к проблемам теории надежности машин и агрегатов, а к моей персональной безалаберности:
- Почему ты его не выбросишь? Он же мешает.
- Не знаю, - честно ответил я; а потом подумал и решил, что все-таки знаю:
- Наверное, потому, что, если я начну заниматься тем, что стану выбрасывать все, что мне мешает, у меня не останется времени ни на что другое в жизни…
…Мы расстались с кухней, и Элия прошла глазами по книжным полкам в моей мастерской; и, видя, что она бегло прочитывает названия на корешках, я сказал, указывая на полки у противоположенной стены:
- Книги по живописи вот здесь.
- Я уже видела.
У тебя очень старая, еще советская литература по искусству.
Не покупаешь ничего нового?
- Очень редко.
- Почему?
- Потому что в искусстве нет ничего нового из того, что меня могло бы заинтересовать.
- А мне казалось, что в искусстве очень много нового, - сказала Элия, оглянувшись на меня и посмотрев мне в глаза.
- Я не считаю новым то, что живопись стала громко кричать мне о себе, вместо того, чтобы тихо и спокойно рассказать мне обо мне.
- Что же тогда это, как не новизна? - В моей гостье вновь проглянул ученый исследователь, и я вздохнул в ответ:
- Вульгарность.
- А может быть - современное искусство это не вульгарность, а откровенность.
- Элия, откровенность всегда ограничивается культурным слоем…
…Я видел художников, вскрывающих себе вены на подиуме.
По-моему, это люди, просто забывшие о том, что художник - это все-таки деятель культуры.
Культурный человек, при определенных обстоятельствах, может вскрыть себе вены, но он никогда не станет это делать прилюдно…
- …А вот на этой полке у тебя интересный подбор книг, - Элия вновь возвратила свое внимание полкам, возле которых стояла.
- Это то, что мне было интересно.
- Как у тебя на одной полке уживаются и книги по истории, и сказки.
И правда, и вымысел у тебя в одном месте.
- В этом нет ничего удивительного, - улыбнувшись, ответил я ей, и мне самому было непонятно - шучу я или говорю серьезно:
- Если бы из истории любой страны убрали бы весь вымысел - никакой истории не было бы.
А если бы из сказок убрали всю правду, не было бы никаких сказок.
- А вот здесь у тебя много политических мемуаров.
Ты интересуешься мемуарами и политикой? - она явно рассчитывала на мое недоумение; и мне пришлось доумевать:
- Да, - ответил я, и было бы глупо, если бы я ответил что-то другое.
- Почему?
- Мемуарами я интересуюсь потому, что все, что уже есть на свете, это в той или иной форме мемуары.
- А - политика?
- Политикой? - переспросил я; так уж получилось, что читаемые мной книги формировали тему. Впрочем, этому не стоило удивляться - такое происходит с темами разговоров с тех пор, как люди открыли для себя книгопечатание. - Политикой я интересуюсь потому, что ничего не политического на свете нет.
- А ты, Петр, гордишься историей своей страны? - это была первая легкая провокация со стороны моей гостьи. Но я оказался готов к ней:
- Отношение к истории имеет две стороны.
Одни считают, что история приносит пользу стране, когда хвалит ее.
Другие считают, что история приносит пользу стране, когда говорит ей правду.
- Так, может, история - это не порядочность, а просто фарисейство?
- Фарисейство - это мера непрощения чужих подлостей, сделанных вам.
А порядочность - это мера непрощения своих подлостей, сделанных другим людям.
- Но, по-моему, прошлое изменить нельзя, - проговорила Элия тихо, не потому, что не хотела, чтобы я ее слышал, а просто задумавшись о чем-то. - Прошлое существует для того, чтобы формировать будущее.
Хотя многие и у вас, и у нас пытаются сделать это.
- Что сделать? - переспросил я.
- Изменить если не прошлое, то - отношение к нему.
- Прошлое, - ответил я без дополнительных размышлений, потому что не раз думал об этом, и ответ у меня был, - создает опыт.
Прошлое нужно не менять, а понять.
История страны существует не для того, чтобы страна могла ей гордиться, а для того, чтобы граждане страны могли на ней учиться.
- Но иногда люди хотят прошлое изменить, думая, что таким образом они меняют свою судьбу, - девушка говорила не слишком уверенно; и я не спорил с ней, а просто сказал то, что думал:
- Изменить прошлое хотят не те, кто стремится строить свою судьбу, а те, кто хочет к судьбе пристроиться.
- А что, по-твоему, важнее для понимания: эпоха или человек? - Элия задала мне этот вопрос без улыбки.
- Между человеком и эпохой я всегда выбираю человека.
- Почему?
- Наверное, потому, что я - человек, а не эпоха.
- Н-да… Времена не выбирают, - прошептала девушка; и я не стал с ней спорить, потому что жил в стране, в которой не выбирают не то что небанальные времена, но и банальных губернаторов.
О том, что разговор с этой молодой женщиной рано или поздно может поставить передо мной вопрос о том, кем же является моя Родина в мировой истории - моей матерью или грабителем на пути других людей - в этот момент мне даже в голову прийти не мог.
Но именно тогда Элия Вита задала мне первый из многих вопросов, на которые я не сумел ей ответить.
Не оттого, что вопросы были очень сложными для меня и я их не знал.
А потому, что я не хотел признаваться даже самому себе в том, что ответы на эти вопросы я знаю.
- Ты - русский художник.
Скажи мне - что это, по-твоему, значит?
И я замолчал, продолжая смотреть ей в глаза.
А она - сделала то же самое.
Разумеется, я мог сказать молодой женщине, приехавшей на учебу в мою столицу из Прибалтики, что быть русским художником, это значит - любить Родину.
Или то, что русский художник - тот, кто воспевает красоты России.
Да мало ли чего я еще мог бы сказать.
И, конечно же, все это было или по крайней мере могло быть правдой.
Только отчего-то мне не хотелось говорить ей то, что она могла и сама услышать по любому из каналов нашего телевидения.
А сказать, что для того, чтобы быть русским художником, нужно, кроме всего прочего, простить Родине все то, что она сделала, - почему-то не моглось.
И не почему-то - тоже.
Я промолчал - оттоптался на самом себе, промаршировал по мыслям, не лязгая подковами в тишине.
Не знаю - как истолковала Элия Вита мое молчание, как не знаю того - как истолковал бы его я сам, но она задала мне еще один вопрос:
- Я приехала с Запада, а вы, россияне, не любите Запад.
Почему? - Она произносила слово "Запад" - так явно с большой буквы, что можно было подумать, что некий мифический Запад - какое-то единое существо с ногами и руками, а главное - с какой-то одной головой.
Хотя я понял, о чем говорит Элия.
Но в ответ я вновь промолчал, потому что понимал, что никакой Запад не нанес моей Родине столько вреда, сколько нанесла России ее собственная власть.
И никакая российская власть не принесла России столько пользы, сколько принес ей Запад.
У России нет врагов.
Кроме самой России.
И это - самая большая боль для всех, кто Россию любит.
И еще я понимал, что мы страна, еще не научившаяся любить и уважать себя, хотя уже нашедшая кого ей ненавидеть и кого винить в своих бедах - но и по этой теме я промолчал тоже.
- Скажи, Петр, а ты - патриот? - Элия произнесла свой вопрос без вызова, скорее с любопытством; и, перед тем как ответить ей, мне пришлось вспомнить разговор, который произошел у меня с одним советником депутата какого-то, наверное, такого же, как и его советник…
…Советник, явно привыкший к тому, что его почтительно слушают, а может, просто не обращающий внимания на то, что его не слушает никто и почти никогда, уверенно сказал мне:
- Вы - русский художник, а значит, вы - патриот.
А значит, вы должны быть с нами - патриотами!
Вообще-то, меня тошнит от патриотической болтовни, и я просто спросил:
- А почему вы думаете, что патриот обязательно должен быть патриотом?
По своей инициативе я патриотам никаких вопросов не задаю.
Хотя один весьма интересующий меня вопрос у меня к патриотам есть:
- Что же они все-таки больше любят: грязь на улицах наших городов или наглость коррумпированных чиновников?
И однажды даже задал это вопрос какому-то чиновнику - сделав это, разумеется, зря, потому что чиновник пустился в рассуждения об истории.
Наверное, он думал, что патриотом человека делает вчерашний, а не сегодняшний день…