Мэй не ответила. Несколько лет назад, когда Ронни забрали в тюрьму, она нашла у него эти картинки. Целую библиотеку, спрятанную в старом чемодане. Глотая слезы, она жгла их в ванной и тогда в первый раз призналась самой себе, что, возможно, ее сын действительно болен чем-то ужасным.
- Я не собираюсь смотреть картинки, мама. Клянусь Богом, с этим покончено.
Он такой хороший актер. Мэй чуть было не поверила ему. Но все-таки она слишком хорошо его знала.
- Забудь о компьютерах, - твердо сказала она. - И вот что еще - я хочу, чтобы завтра утром ты пошел со мной в церковь.
- Исключено, - заявил Ронни. - Ни в какую церковь я не пойду.
- Но послушай, - взмолилась Мэй, - у тебя в жизни должны быть какие-нибудь положительные эмоции.
- Поэтому я и хочу компьютер.
- Забудь про компьютер.
- Все равно рано или поздно я его куплю.
- И как это понимать?
- Ты меня, конечно, извини, мама, но ты же не вечно будешь рядом.
- Это верно, - вздохнула она. - И возможно, я уйду еще раньше, чем ты думаешь.
Что-то треснуло у Мэй в душе, когда она это сказала. Потому что это было правдой: с ней что-то сильно не в порядке последнее время. Головные боли, от которых уже не помогает аспирин. И голова кружится каждый раз, когда она поднимается на ноги. А за последнюю неделю она два раза проснулась на полу своей спальни и понятия не имела, как она там оказалась.
- Что ты станешь делать, когда меня не будет? - спросила она, и ее голос дрогнул. - Кто будет о тебе заботиться?
Ронни пододвинулся ближе. Потом положил руку ей на плечо и неуверенно сжал. Он дотронулся до нее впервые за несколько недель. Из глаз у Мэй одна за другой быстро покатились слезы.
- Что случилось, мама?
- Я плохо себя чувствую.
- А почему не идешь к доктору?
- А что он сделает? Я старая. Может, просто пришло мое время.
Мэй коснулась рукой щеки сына. Она видела, как он напуган.
- Сходи завтра в церковь. Помолись за свою старую больную мамочку.
- Схожу, - пообещал Ронни. - Хоть и не думаю, что Бог особо прислушается к моей молитве.
- Он всех слушает, - уверенно сказала Мэй. - Мы все его дети. От первых и до самых последних.
Ронни опять сжал ее плечо.
- Все будет хорошо, мама. Я знаю.
Мэй хлюпнула носом и улыбнулась ему:
- Смотри кино. Сейчас будет самое интересное.
* * *
Единственным, что радовало Ларри во время еженедельных походов в церковь, было то, как злилась, увидев его, Джоанни. Он заметил это еще в первый раз, когда прошел мимо ее ряда, возвращаясь на свое место после принятия причастия (исповедь он пропустил, решив, что как атеист имеет право пренебрегать некоторыми требованиями процедуры). Мальчики просияли, заметив отца, и начали наперебой дергать мать за рукав, шептать что-то и указывать пальцами и наконец вынудили Джоанни отказаться от попыток не замечать мужа. Она бросила взгляд в его сторону, фальшиво удивилась и растянула губы в улыбке, которая не могла скрыть ни подозрительности, ни враждебности.
К тому моменту, когда они якобы случайно столкнулись после мессы, Джоанни успела оправиться от удивления. Разумеется, это случайное столкновение было тщательно подготовлено Ларри, который заранее занял позицию на дорожке, ведущей от церкви к парковке. Ему пришлось почти пятнадцать минут ждать, пока она болтала с приятельницами и знакомыми, а потом вела бесконечную и, по мнению Ларри, чересчур интимную беседу с нигерийским священником, костлявым парнем с выпученными глазами, великосветским акцентом и непроизносимым именем - то ли Нагоуби, то ли Ганоуби, то ли еще что-то в этом роде. Ларри уже давно решил, что священник "голубой" - из-за акцента и какой-то преувеличенно театральной жестикуляции, - но, заметив, с каким вниманием тот наклоняется к своей собеседнице, решил, что поторопился с заключением. Джоанни, как всегда, оделась для похода в церковь так, словно собиралась танцевать у шеста: короткая юбка, очень прозрачные черные колготки, невероятной высоты каблуки и узкий красный топ, не оставляющий никаких сомнений в том, почему она была самой вероятной претенденткой на звание "Мисс Соски". В прошлом они с Ларри неоднократно ссорились из-за ее воскресного гардероба. Собственно, даже несчастный эпитет "грязная шлюха", приведший к разводу, он употребил, когда увидел, что в самый разгар июльской жары она собралась идти к мессе в платье, из которого буквально вываливалась грудь. Ее оправдания всегда были одними и теми же: работая медсестрой, она целые дни проводит в уродливой униформе, и неужели она не заслужила права раз в неделю одеться красиво?
Отец Баноуги, похоже, был с ней совершенно согласен. Он постоянно дотрагивался до ее руки и так энергично кивал, что со стороны складывалось впечатление, будто он говорит не с Джоанни, а с ее сиськами. Потом они начали смеяться и делали это так долго и громко, что Ларри отлично слышал их с тридцати метров. Над чем можно так смеяться в девять утра в воскресенье? Когда в Африке миллионы детей умирают от голода? Он уже собрался подойти и разрушить эту маленькую идиллию, но они расстались и без его помощи. На прощанье отец Нутоумби так проникновенно обнял Джоанни, что Ларри невольно припомнил историю из своего далекого детства.
Боже милостивый, подумал он, да это же вторая миссис Михалек! Похоже, эти двое уже готовы открыть видеосалон.
На протяжении всего разговора близнецы послушно стояли рядом с матерью - примерные маленькие ангелочки в белых рубашках с короткими рукавами и черных галстуках-бабочках, но стоило священнику повернуться к ним спиной, как они тут же принялись толкать друг друга и яростно о чем-то спорить. Со свойственной ей решительностью Джоанни быстренько навела порядок, взяла обоих мальчиков за руки и потащила их по тропинке, в конце которой притаился Ларри.
Увидев отца, мальчики завопили от восторга, вырвались из рук матери и понеслись к нему навстречу. Они виделись только накануне (Джоанни разрешала ему брать детей на всю субботу), но он уже успел истосковаться по ним, по производимому ими шуму, просто по их виду Так же было и когда прошлой осенью они начали ходить в подготовительный класс, и он все будние дни тоскливо слонялся по опустевшему и притихшему дому. Он поднял их в воздух, по близнецу под каждую руку, и неторопливо подошел к Джоанни. Приятно было на минуту представить, что у них все в порядке и они всей семьей весело проводят воскресное утро. Ради этого он охотно согласился бы каждое воскресенье ходить в церковь, если бы только там не надо было молиться Богу.
- Ну и ну, - усмехнулась Джоанни. - А вот и наш блудный сын.
Ларри подставил щеку для поцелуя, но она просто прошла мимо по направлению к площадке, вынуждая Ларри догонять себя. Это было непросто: Джоанни даже на каблуках ходила очень быстро, а у него под каждой рукой было по барахтающемуся и увесистому близнецу. Когда они подошли к машине, она уже успела отпереть свою "камри".
- А разве не полагается радоваться возвращению блудного сына? - спросил он, опуская мальчиков на землю.
Джоанни распахнула заднюю дверь:
- Мальчики, быстро в машину!
Близнецы покорились, но Грегори все-таки успел спросить у отца, будет ли тот завтракать с ними. Ларри с надеждой пожал плечами.
- Не сегодня, - отрезала Джоанни.
Под разочарованные вопли мальчиков она захлопнула заднюю дверь и с насмешливым восхищением покачала головой:
- Неплохо. Причастие и целая служба.
- Отлично выглядишь, - попробовал подлизаться Ларри. - Может, сходим куда-нибудь вечером, поговорим?
Она стиснула губы.
- Не мучай меня, Ларри.
- Я по тебе скучаю. Это что, преступление?
Джоанни могла быть очень жесткой, но надолго ее не хватало. Вот и сейчас она, кажется, собралась заплакать.
- Надо было лучше со мной обходиться, когда у тебя была такая возможность.
- Я стараюсь, детка. Разве ты не видишь?
- Я вижу, Лар. Просто ты немного опоздал.
Обойдя вокруг машины, она подошла к водительской двери, словно опасалась за свою безопасность.
- Могу поспорить, что священник сейчас рвет на себе волосы, - заявил Ларри.
Джоанни открыла дверь, но не спешила садиться. Она вздохнула, давая ему понять, что разговор ей уже надоел:
- Это почему же?
- Я видел, как он на тебя пялился, - ухмыльнулся Ларри. - Похоже, обет целомудрия его уже здорово достал.
* * *
Хоть Ларри и ходил в церковь Святой Риты всего третью неделю, он успел к ней привыкнуть и уже чувствовал себя здесь своим. Проскользнув на обычное место - четвертый ряд сзади, правая сторона, сиденье у прохода, - он кивком поздоровался с соседями. Вся компания была в сборе: дохлый парень с перхотью и жиденьким, надтреснутым баритоном, нервная леди средних лет с ингалятором для астматиков, висящим на цепочке на шее, старик с военной выправкой и седым ежиком на голове, который два прошлых воскресенья рыдал все время, пока шла проповедь, останавливаясь только затем, чтобы громоподобно высморкаться в грязный носовой платок.
Ларри выбрал это место на задах церкви не из солидарности с одинокими и отверженными, как можно было бы предположить, а потому что отсюда открывался прекрасный вид на Джоанни с мальчиками, всегда садящимися в десятом ряду от начала, облюбованном прихожанами с маленькими детьми. Ему нравилось ощущение власти, которое давала эта позиция: он мог их видеть, а они его - нет, хотя он был уверен, что Джоанни очень хочется оглянуться и проверить, здесь ли он, и не делает она этого только из гордости и упрямства. К счастью, мальчики подобной щепетильностью не страдали и постоянно оглядывались на него, по очереди и вместе, застенчиво улыбались или незаметно махали рукой. Ларри отвечал им, тайком поднимая большой палец.
Служба началась, и Ларри поднялся вместе со всеми прихожанами. Он с удовольствием отметил, что сегодня Джоанни пришла в брюках - черных и очень обтягивающих, без дурацких карманов, которые только портят вид сзади. Под брюки, вероятно, были надеты чудо-трусики, которые в точности выполняли рекламное обещание: "Ваше белье под одеждой станет невидимым!" (Если бы Ларри не знал об этой хитрости, он бы решил, что Джоанни решила вовсе обойтись без белья.) Во всяком случае, ее задница во всей своей красе была выставлена на его полное обозрение, и Ларри знал, что в ближайшие сорок пять минут у него будет немало возможностей с восторгом и благоговением созерцать ее. Правда. Папа вряд ли бы одобрил подобного рода воскресное благоговение, но его святейшество, скорее всего, не был большим специалистом по задницам.
А Ларри был. Грудь жены за годы супружества перестала вызывать у него подобный эротический энтузиазм - после беременности и кормления она изменилась как физически, так и концептуально, - а вот ее зад неизменно радовал его, хотя, разумеется, с годами и он не остался прежним. Джоанни постоянно жаловалась на заметное увеличение объема своих ягодиц, но, по мнению Ларри, это увеличение шло им только на пользу: они сделались круглее и мягче, не утратив при этом красивых очертаний. А Джоанни хоть и жаловалась, но все-таки не делала никаких попыток замаскировать эту деталь своей фигуры, как поступали многие женщины ее возраста. Ее брюки всегда были обтягивающими, юбки короткими, а шорты - еще короче. Даже в церкви она не желала скрывать от мира своих прелестей. И мир - и уж во всяком случае Ларри Мун - испытывал к ней за это искреннюю благодарность.
Как ни смешно и ни грустно в этом признаваться, но сейчас, когда они разъехались, Ларри желал свою жену гораздо больше, чем в два последних года супружеской жизни. После того несчастного выстрела, прервавшего жизнь Антуана Харриса, он утратил вкус ко многим удовольствиям, и к сексу в том числе. Последнее время Джоанни всегда первой проявляла инициативу, а Ларри часто оказывался не на высоте. Дошло даже до того, что она начала намекать ему насчет виагры, что, как Ларри сейчас понимал, было неплохой идей, но тогда он воспринял ее как оскорбление. В какой-то момент он стал воспринимать сексуальность жены чуть ли не как угрозу, и, вероятно, именно поэтому его так злила ее чересчур откровенная манера одеваться. Хотя, с другой стороны, он продолжал гордиться этой сексуальностью, свидетельствую - щей, что когда-то он был мужчиной хоть куда, раз сумел покорить такую женщину. Просто теперь он не знал, что с ней делать.
Но когда Джоанни ушла от него и он, не имея больше возможности видеть, как она одевается утром или скидывает измятую униформу по вечерам, Ларри перестал принимать ее тело как должное, желание вернулось, и сейчас он хотел ее не меньше, чем в тот первый вечер в баре "Кахлуа", или в день свадьбы, или в обеденные перерывы, когда он, полицейский-новобранец, на полчаса заскакивал домой и овладевал ею прямо на кухне, спустив до колен брюки и ремень с кобурой. Теперь Ларри был уверен, что прекрасно справился бы и без виагры. Но что толку, если Джоанни все больше отдаляется от него, а он не может ничего изменить и только наблюдает за ней издали, жалея о том, чего не может вернуть.
* * *
Занятый этими мыслями, Ларри пропустил момент, когда в храме появились Рональд Джеймс Макгорви и его мать, хотя они пришли минут через десять после начала мессы и обязательно должны были пройти мимо него.
Для Ларри так и осталось тайной, почему они не устроились в одном из дальних рядов. Если бы они это сделали, возможно, ничего бы не случилось. Но вместо этого они у всех на виду прошествовали по центральному проходу и уселись на скамейку прямо за спиной у Джоанни с близнецами.
Сначала Ларри заметил только какое-то волнение среди прихожан. Без всякой видимой причины впереди вдруг раздался шепот, который становился все громче и наконец почти заглушил голос отца Мугабы (Ларри все-таки выучил его имя). Священник поднес к губам палец и шикнул на паству, точно на расшалившихся школьников. Но сердитый ропот не умолкал, и вскоре прихожане целыми семьями начали подниматься со своих мест и заполнять центральный проход, как будто кто-то бросил в середину храма газовую бомбу.
- Что случилось? - осведомился Ларри у своего соседа.
- Не знаю, - пожал плечами дохляк. Перхоть, как снег, покрывала плечи его синего костюма. - Может, у кого-нибудь стало плохо с сердцем.
К ним обернулся старик-плакса.
- Или кого-нибудь стошнило, - предположил он и высморкался. - Субботний вечер, знаете ли, и все такое.
Ларри вытянул шею, пытаясь понять, что происходит. Вскочившие с места прихожане постепенно занимали места по другую сторону прохода, и те, кто сидел там раньше, пододвигались, чтобы дать им место. Слева образовалась странная дыра из трех опустевших рядов, на которых остались сидеть только пожилая женщина с лысым мужчиной, почти заслонившие от Ларри Джоанни и близнецов.
- Никого не стошнило, - объяснила леди с ингалятором. - Просто пришел этот гадкий человек с Блуберри-Корт. Может, он там забавляется со своим хозяйством.
Будто для того, чтобы облегчить идентификацию, Макгорви в этот момент обернулся и, словно позируя полицейскому фотографу, продемонстрировал Ларри свой профиль. На нем был ужасный костюм - какой-то бежевый полиэстеровый кошмар с большими отворотами и строчкой, как на джинсах. Когда Макгорви опять устремил взгляд на отца Мутабу, как ни в чем не бывало продолжающего службу, сын Ларри Филипп повернулся к отцу и помахал ему рукой, продемонстрировав извращенцу свое прекрасное, невинное личико.
Вместо того чтобы, как обычно, поднять кверху большой палец, Ларри сердитым жестом приказал мальчику отвернуться. Филипп сначала растерялся, а потом немного обиделся, но все-таки послушался. Он прошептал что-то Грегори, и тот тоже посмотрел на отца с выражением изумления на широкой мордахе. Всего четыре года, а насколько же он самостоятельнее и сильнее брата! Ларри покачал головой и помахал обоими мальчикам руками, словно подавая сигнал вертолету.
- Что-то случилось? - спросил дохлый парень.
- Мои дети там. В метре от этого говнюка.
- Простите? - повернулась к нему леди с ингалятором. - Мне послышалось или вы действительно произнесли в храме это слово?
- Извините.
Он никак не мог понять, почему Джоанни не ушла вместе с остальными. Почему она осталась и теперь позволяет этому преступному извращенцу любоваться на сыновей - на его сыновей? Чтобы потом, придя домой, он стал ублажать себя, представляя двух его мальчиков, с отвращением подумал Ларри. Она будто делает это назло ему, специально, чтобы напомнить о том, что никогда не одобряла его, как она выражалась, "помешательства на Макгорви".
- Оставь его в покое, - говорила она. - Ты ведешь себя как ненормальный.
- Я просто стараюсь защитить наших детей.
- А ты уверен? Потому что мне кажется, что ты стараешься не столько для них, сколько для себя.
- И как это понимать?
- Не знаю, Лар. Возможно, если бы ты не болтался без дела…
- Может, мне стоит привести в порядок двор? - язвительно предложил он. - Тогда газон будет радовать глаз, пока наших мальчиков станут насиловать и убивать.
- Забудь, - сказала она. - Забудь, что я вообще об этом заговорила.
Во время проповеди Ларри изо всех сил старался сдерживаться, повторяя про себя, что он не станет устраивать скандала в церкви на глазах у детей. Но потом священник заговорил об Иисусе и о том, как Он любит всех, даже худших из худших, прокаженных и проституток, преступников и негодяев, одиноких и проклинаемых. Слушая отца Мугабу, можно было заключить, что Макгорви - это какой-то библейский персонаж вроде Вараввы или Марии Магдалины.
"А как же Холли Колаптино? - хотелось спросить Ларри. - Иисус выбрал довольно странный способ, чтобы доказать свою любовь к ней".
Он попытался отвлечься, рассматривая витражи, и скоро нашел изображение сцены крестных мук, на котором Иисуса, согнувшегося вдвое под тяжестью креста, били солдаты. Вот в чем проблема всех этих людей, подумал Ларри. Они поклоняются страданию. Они хотят, чтобы совершилось худшее.
- Итак, спросите себя, - вещал отец Мугаба, - люблю ли я своего соседа так же, как самого себя? Открыто ли мое сердце милости Господней или запечатано завистью, злобой и жаждой мести?