- Их было два брата, - начал рассказывать мой зять, - Федор и Иван. Жили они в нашем приходе, недалеко, в деревне Бахромеево. Звали их богомолами. Сначала с родной матерью, женщина она была богобоязненная, и они были мальчики славные - все в нее. Мать умерла, а отец женился на другой. Мачеха была злая, как видимо и положено мачехе. Наш край был барщинский. Крестьяне все помещичьи, казенных не было. А в таком краю, сам знаешь, женщины и девушки, волею и неволею, скоро как-то портятся. Мачеха Федора тоже, говорят, была порочна. А Федор терпеть не мог женщин такого поведения. Для него это было хуже тупого ножа. Однажды Федор видит, что мачеха тащит что-то со двора. Он сгоряча отругал ее такими непристойными словами, что даже она ужаснулась. Федор тотчас спохватился, все же она, хоть и неродная, но ведь мать. Но слова назад не воротишь. Мачеха ушла, а грех Федоров лег камнем на его душу.
Вскоре и мачеха, и отец умерли. Федор с Иваном остались хозяевами в доме. Оба были хорошими крестьянами: работали усердно, оброк платили исправно, вина много не пили. Оба были женаты: жены у них были добрые. Только Федор недолго пожил с первой женой. После родов она заболела и умерла. Федор женился на другой, на Авдотье.
Это была добрая женщина, но легкомысленная и забывчивая. Ничего дурного в жизни она не делала, но на словах была неосторожна, что особенно оскорбляло и огорчало ее мужа. И Федор решил уйти работать в другую деревню или город. При расставании Федор наказал ей вести себя осторожнее и скромнее. Он нанялся в работники к нашему церковному старосте, а Авдотья пошла к нам в работницы.
Года четыре Федор жил у старосты. Тот платил исправно, кормил хорошо. Не было причин уходить. Однажды староста велел Федору набить погреб снегом: работа не тяжелая, но муторная. Четыре дня он занимался этим и все время стоял ногами в снегу, а снег весенний, мокрый. Федор простудился.
Ему бы к доктору, да где ж в деревне доктора взять? И когда лечиться? Каждый день с утра до ночи - работа. И на какие деньги лечиться? Упустил время. Мол, ломят и ломят ноги, потом стал домашние средства употреблять: то попросит баню растопить, то потрет чем-нибудь. Успокоится на минуту, а потом опять сильнее прежнего ноют. Временами он кричал от боли. И у старосты работать перестал.
Он нанялся в городе к одному купцу, чтобы быть поближе к доктору. Доктор помог, но Федор опять простудился, и его ноги заболели еще сильнее. И от купца пришлось уйти. Его взяла к себе барыня, поручила ходить за лошадьми, дала помощника. Он вроде успокоился, так как срочной и тяжелой работы у барыни не было. Больше присматривать, чем самому работать. Но болезнь догнала, ноги стали пухнуть.
"Ох, матушка, - бывало, скажет он, когда приедет к нам, - плохо дело, не могу наступить, вон, какие чурбаны", - покажет на ноги и едва-едва двигается. Барыня берегла его, даже оброк не брала. Но Федору делалось все хуже и хуже. Он совсем перестал ходить. Отправился в свою деревню, в Вахромеево, там купил себе избушку. Его отвезли и положили на кровать. Ноги у него стало сводить так, что он не мог ни разогнуть, ни протянуть их. Лежал и молча страдал.
Была в Федоре одна замечательная черта, во время болезни он никогда не роптал на Бога. Напротив, в нем открылось удивительное самоосуждение, самое искреннее и чистосердечное раскаяние во всех своих прежних грехах. Кто ни придет к нему, он одно твердит:
- Ох, батюшки мои, помолитесь вы за меня, грешного. За грехи мои Господь наказывает меня, окаянного.
Особенно тяготил Федора один грех: то, что он отругал свою мачеху дурными словами.
- Не был я душегубом, не был я ни гулякой, ни пьяницей, - говорил он. - Не грешен я в этих делах перед Господом Богом. Один грех как змея сосет мою душу, за него Господь Бог наказывает меня. Мать свою, хоть и не родную, оскорбил скверными словами. Ох, помолитесь за меня, окаянного.
Федора навещали из сострадания, приносили ему или калачик, или чайку с сахарком.
- Ох, родные мои, - говорил, бывало, он, - мало мне, окаянному, за мои грехи. Ох, скажите вы детушкам вашим, чтоб они боялись бранного слова больше огня, чтобы они чтили своих отцов и матерей. Вот за непочтение мое к матери Господь наказывает меня.
Барыня выплачивала ему пенсию, а потом, когда имение досталось ее племяннице, та нередко приходила к нему, утешала и приносила чая, и сахара, и лекарства.
Федор несколько раз в год исповедовался и приобщался Святых Тайн, это было для него праздником. Слезы умиления текли из его глаз.
- Помолись ты за меня, окаянного, - говорил он священнику, - чтобы Господь послал мне один конец. На что я похож стал?
- Возверзи на Господа печаль твою, Федор, молись Ему усердно, не ропщи ты на Него. И жизнь, и смерть наша в Его руках. Ведь Он наш Отец.
- Батюшка, я измучился, измучил и других. Авдотья замучилась, глядя на меня и ухаживая за мной.
Для Авдотьи действительно нелегко было ухаживать за Федором, у него появились пролежни, на ногах открылись раны, а в ранах завелись черви. Но Авдотья все переносила без ропота.
Летом он посылает ее на работу.
- А ты-то как?
- Ну, полежу. Поставь только мне водицы.
Авдотья уйдет. Федор лежит один-одинехонек, потянется за питьем, да так и грохнется с кровати, и лежит до прихода Авдотьи.
- Ох, подними ты меня.
- Ах ты! Как это ты упал-то? - Поднимет и уложит его на кровать.
Ходила навещать его и матушка моя, старушка, и кое-что приносила ему.
- Мать ты моя родная, - скажет Федор. - Помолись ты за меня, грешного, Господу, чтобы Он простил меня.
- Что делать, Федор-голубчик, Господь очистит этим твою душу, Господь не помянет за это твоих грехов, Господь воздаст тебе за твое терпение.
- Ох, матушка, какой я грешник-то.
Федор заплачет.
- На-ка, я тебе образочек принесла: "Скорбящая Божия Матерь", молись Ей усерднее.
Федор еще больше заплачет.
- Матерь Божия, грешен я перед Тобою. Ты Сама была матерью, ты понимаешь, как тяжело я оскорбил свою мать, прости меня, окаянного.
Матушка утешала его, как можно, советовала ему молиться Господу Богу и Божьей Матери.
- Молюсь, матушка, молюсь. Уж и вслух молюсь, когда никого нет в избе. Да уж Господь, должно быть, забыл меня. Матерь Божья, должно быть, прогневалась на меня. Ох я, окаянный.
Матушка станет собираться домой, а он скажет:
- Попроси батюшку, чтобы он велел сторожу вырыть могилу, заройте вы меня, окаянного. Мочи нет, измучился я.
- Потерпи, Федор, голубчик, придет час воли Божьей, успокоишься и ты от скорбей своих.
Авдотья иногда по легкомыслию не могла терпеть. Придет, бывало, к матушке, та и спросит ее:
- Авдотья, ну что твой Федор-то?
- О, Бог с ним! Жив еще, уже надоел, ведь как ком. Уж очень я с ним измучилась.
- Эх, Авдотьюшка, кому же за ним ухаживать, как не тебе? Ведь ты не чужая, ведь ты жена.
- Да, жена. Но терпенья уже нет.
- Полно! А ты вспомни-ка свою-то молодость-то. Может быть, Господь дает тебе возможность загладить твои грехи.
Авдотья замолчит.
- Посуди сама: не чужая же будет ходить за ним, кто пойдет к тебе в дом? Потерпи, походи за ним, да с лаской, с любовью.
- За ним без ласки нельзя ходить, - скажет Авдотья. - Будь каменная, будь злая-презлая, и то сделаешься ласковою. Ведь только и речей у него: "Родная ты моя! Замучил я тебя! Ох, прости ты меня, окаянного! И тебя-то я оскорблял часто! Ох, грешник я окаянный!" И руки целует, а у самого слезы так градом, градом. - И сама Авдотья заплачет. - Уйду из дома, оставлю ему попить, - ест он мало, так, крупиночку, а больше все пьет воду, - иногда без меня все и выпьет. День-то летний. В горле у него засохнет, еле дышит, приду, а он стонет: "Ох, матушка, утоли ты мою жажду, измучился". Другой бы побранил меня, а он все только молит, да просит, да ублажает. Я напою его, а он мне: "Сунь ты меня с кровати, я умру, полно мне мучить тебя". - "Что ты, Федор, Христос с тобою!" - "Ох, забыл, знать, меня Господь!"
В последнее время еще больше стал молиться. Шепчет молитву, крестится, и такой терпеливый стал, охать перестал, глаза сделались такие чистые, светлые. Так в душу твою и смотрят, лицо тихое и спокойное. И сны ему стали сниться все какие-то необыкновенные.
- Послушай-ка, Авдотьюшка, - однажды говорит он мне, - какой я сон чудный видел: вижу, будто батюшка наш в епитрахили и с крестом в руках был в нашей деревне: уж праздник ли был какой иль так, не знаю. Только вдруг гляжу у себя на постели, вот тут в головах, крест-то и лежит, и так сияет, так сияет, словно молния от него. А батюшка около меня, и говорит мне: "Не горюй, Федор, это твой крест, Господом Богом тебе посланный; видишь, как он сияет". Я и проснулся. И так у меня на душе легко-легко стало, словно в Светлый день, а слезы так и льют рекой из глаз, вся рубашка от них взмокла.
- Да, чего уж? - продолжала Авдотья, - с ним как-то боязно стало оставаться: глядит зорко, лицо серьезное, точно думу думает, а сам то и дело крестится. Так иногда страх нападет на меня. Однажды вернулась я с обедни, развязываю платок, снимаю шубу, а он мне и говорит:
- Ох, матушка, Господь смиловался надо мной, хочет конец послать мне.
- А что же?
А у него лицо-то такое радостное.
- Да ведь ко мне старичок приходил.
- Какой старичок?
- Такой седенький и добрый. Я так испугался, когда увидел, что лик его сияет.
- Ну, ты уж тут придумаешь что-нибудь, лежа.
- Что ты, Авдотьюшка, Христос с тобою, видит Бог, не лгу.
- Ну, что ж?
- Ну и говорит мне: Федор, собирайся! В Николин день Господь возьмет тебя к Себе.
Сказал и скрылся: я не успел даже перекреститься. - Ты уж вели батюшке соборовать меня и причастить. До Николина дня недолго.
- Ну, давно ли причащался?
- Нет, нет, Авдотьюшка, вели, непременно вели. Уж я больно рад, что Господь конец мне посылает.
Федора пособоровали и причастили.
Настал Николин день. Авдотья стала собираться в церковь к заутрене, а Федор говорит ей: простимся, Авдотьюшка, может быть, ты и не застанешь меня.
- Что ты, Бог с тобой. Ведь тебе не хуже.
- Так-то так, а все же простимся. Ведь это не грех.
Авдотья подошла к нему. Он перекрестил ее и крепко-крепко поцеловал:
- Ну, прости меня, грешного, во всех моих грехах да молись за меня.
Авдотья отстояла заутреню и обедню, вернулась домой и видит - Федор кончается. Она к нему, а он вздохнул - и Богу душу отдал.
Когда зять закончил свой рассказ, у матушки и у сестры слезы текли по лицу. Я перекрестился и в душе сказал: помяни, Господи, душу усопшего раба твоего Феодора.
Чистое сердце
В небольшой приходской церкви, около клироса, в уголке, каждый день стоит старушка и с ней мальчик, ее единственный любимый внук. Они благоговейно смотрят на образ и горячо молятся. Старушка опирается на внучка. Он - высокий, стройный, одиннадцатилетний мальчик, с серьезным лицом и глубоким взглядом.
Заканчивается служба. Старушка бредет домой, поддерживаемая внучком. Бережно ведет свою бабушку мальчик. Дойдут они до своей маленькой квартирки, мальчик раскутает старушку и бережно усадит ее в большое кресло. Накинет теплую шаль на ее старческие плечи и любовно прильнет к тонкой и бессильной старческой руке.
Старушка слепа. Ее глаза не видят детского личика. Она ласково ощупывает голову мальчика и нежно целует его.
Старушка когда-то была очень богата. Дочь богатейшего купца не знала ни в чем себе отказа. Ее мать рано умерла. Купец приискал дочери в мужья богатого князя, больного подагрой. Молодая, полная жизни, красивая девушка стала женой и сиделкой капризного, раздражительного князька. С ангельским терпением ухаживала она за мужем, терпеливо переносила его капризы. Разрывалась между воспитанием дочери и уходом за мужем. Через десять лет князь умер. Княгиня все силы отдала больной и слабой дочери. Она жила только ради нее.
После замужества ее дочь умерла и оставила маленького сына. Пожилая княгиня перенесла всю свою любовь на мальчика. Зять ее уехал за границу. Она поселилась с внуком в небольшой квартире, раздала все состояние на приюты и школы. Она воспитывала мальчика, учила его.
В тихом уголке, окруженный нежной любовью, рос и развивался маленький Сережа. Он горячо любил свою бабушку, свой тихий уголок. Годы шли. Несчастье обрушилось на княгиню. Она ослепла. Маленький Сережа долго не мог примириться с этим и часто плакал. Потом он привык и не отходил от бабушки. Слепая и слабая, она не забывала о милосердии. Вместе с Сережей, опираясь на его детскую руку, она продолжала помогать бедным и несчастным. А сама таяла день ото дня.
Каждый день они ходили в свою приходскую церковь. Вернется домой, сядет в свое большое кресло и отдыхает. Мало сил у старушки, не долго ей осталось. Они живут в маленькой, чистенькой квартирке. Сереже очень нравится их опрятная столовая, своя детская, светлая комната с окошком на густой тенистый сад и бабушкина спальня, где хранится киот дорогих образов.
Он любит вечером сидеть в этой темной комнате. Жарко топится печка. У образов мерцают лампадки. Тени ползут по стенам. За окном воет вьюга.
Недетские мысли бродят в голове у мальчика. Он дал себе слово во всем быть похожим на бабушку. Чистая душа видит в ней что-то святое, великое. Он будет такой же, как она, добрый и честный.
Слепая, не мигая, смотрит вдаль. Ее мысли тоже сумрачны. Она думает о своем мальчике, о своем Сереже. Останется ли он таким, как теперь, чистым и добрым? Что сделает с ним жизнь без нее, когда ее похоронят? Ее старческое сердце сжимается при этой мысли.
С начала Великого поста старушка захворала. Сережа был печален.
- Сережа, будем говеть на следующей неделе, - сказала старушка внуку, сидя с ним вечером в своей комнате. - Отговеем - может быть, мне и легче станет.
Сережа только крепко прижмется к своей бабушке и грустно промолчит. Болит детское сердечко.
Со следующей недели они начали говеть. Каждый день становились в своем уголке перед образом и горячо молились. Молились друг за друга и за всех страдающих и угнетенных.
Вечерами в маленькой спальне зажигалась лампочка. Сережа читал бабушке Святое Евангелие, читал внимательно и усердно. Свет от лампы падал на седую голову старушки, на ее доброе старое лицо, освещал тонкие черты мальчика. Рука старушки лежала на голове мальчика. Сережа любил читать Евангелие. Бабушка научила его понимать святые слова.
Слезы текли по щекам мальчика. Слепая прижимала его к себе и успокаивала, рассказывала ему о милосердии Божьем, о Его правде и долготерпении.
Старушка и внук усердно говели. Слепая совсем ослабла. Сережа с горем в сердце замечал, как слабела его бабушка, как изменилось ее милое лицо. Она едва могла пойти на исповедь. После исповеди Сережа поехал с бабушкой навестить больных. День был ясный. Солнышко грело. Старушка улыбалась.
Кротко и долго говорила она с больными и, провожаемая благословениями, уехала с внуком домой.
Весь вечер они просидели в маленькой спальне.
- Помни, Сережа, дорогой мальчик, - говорила старушка, лаская его, - помни, что все люди не злы в душе. Умей найти доброе и святое в душе каждого человека. Не осуждай и не вини других ни в чем. Никто и тебя не осудит. Чаще вспоминай Нагорную проповедь Спасителя. Я стара, Сережа, и не знаю, долго ли я проживу. У тебя есть отец, он на днях вернется, я писала. Люби отца. Работай всю свою жизнь, не забывай, что Бог дал тебе жизнь для того, чтобы ты помогал бедным и страдающим. Вспомни, как страдал Спаситель. Я много грешила в своей жизни, может быть, и зла много сделала. А у тебя пока сердечко чистое. Береги его, Сережа, береги от зла. Это лучшее сокровище, твое богатство. Будешь ты честным, хорошим человеком - душа моя будет радоваться. Не забывай Бога и ближних, Сережа!
- Живи, бабушка, со мной, - сказал мальчик, - я без тебя не могу жить, я умру. Я не проживу, бабушка, без твоей руки, без твоего голоса. Помни, бабушка, я умру.
Горько плачет мальчик, прижавшись к любящей груди. Из слепых глаз падают слезы на голову Сережи.
На другой день они причастились. Старушка была спокойна и весела. Целый день она говорила с внуком, толковала ему Святое Евангелие, ласкала его. Горячо поцеловала она мальчика перед сном. Дрожащей рукой она перекрестила Сережу. Слезинка упала на чистый детский лоб.
Бабушка последний раз целовала своего ненаглядного мальчика…
На другой день Сережа проснулся спокойным и веселым. Ясное солнышко заглянуло в его окошко. Весенний, чистый воздух лился в открытую форточку. Где-то в синем небе пел жаворонок. Сережа вбежал к бабушке и удивился.
Она лежала, откинувшись, на кресле. В руках - Святое Евангелие.
Сережа взял ее за руку. Упала холодная рука. Бабушка не дышала. Ее сердце перестало биться. Она умерла.
Через несколько дней добрую старушку похоронили. Отец Сережи устроил богатые похороны. Но лучшей наградой ей были слезы бедняков, шедших за ее гробом.
На кладбище одной могилкой стало больше. Засыпали землей добрую бабушку. Поплакали, разошлись и успокоились. Не успокоилось только одно бедное, надорванное, детское сердечко.
Сережа не может забыть свою бабушку. Столько ласки, доброты, столько самоотверженной любви потерял он. Разрывается от боли детское сердечко! Часами плачет мальчик над свежей могилкой.
Льются чистые, детские слезы. Орошают могилу. Весело греет солнышко. Поет жаворонок. Тихо покоится в сырой земле навеки уснувшее честное сердце.
Телеграмма
У матери умирал последний ребенок. В семье было четверо детей, трое из них умерли раньше, теперь умирал четвертый - самый любимый. Мать целый день сидела у изголовья умирающего и уже не могла плакать. Доктор утром сказал, что "науке больше ничего не остается делать в данном случае, но для Бога, конечно, все возможно". Отец был на службе. И еще не приходил, а уже начинало смеркаться. На улице поднялась такая метель, что и не приведи Господи!
Ребенок тяжело дышал, ему не хватало воздуха: в комнате было и тесно, и темно, и душно.
- Мама! Сделай ветерок, - хрипел умирающий, и бедная мать стала размахивать развернутым носовым платком над головой маленького страдальца.
Слегка освеженный, ребенок стал засыпать, а мать продолжала над ним сидеть с тою же скорбью в глазах.
Она вспоминала о том, как при помощи святых угодников не раз возвращались к жизни умирающие. Несчастная мать опустилась на колени у кровати больного и начала жарко молиться.
Она и прежде молилась, но никогда еще молитва не облегчала до такой степени ее души, как теперь. Она положила последний земной поклон, встала, глубоко вздохнула и перекрестила спавшего ребенка.
После этого, вспомнив, что завтра воскресенье, она зажгла лампадку перед образом Богоматери и, еще раз набожно и с верой посмотрев на лик Пресвятой Девы, опустилась на стул, на котором проводила дни и ночи уже пятые сутки.
Пока мать ждала с минуты на минуту смерти ребенка, отец работал над годовым отчетом в своей конторе. Два раза он хотел отпроситься домой раньше положенного часа и оба раза тщетно: строгий и бесчувственный начальник, резко оборвал его: