- У меня, батенька, тоже есть дети, и дети эти, так же, как и ваши, болеют, а видели ли вы меня когда-нибудь, чтобы я бросил мой служебный пост раньше положенного времени?
Это было в первый раз, а когда во второй раз несчастный чиновник попытался снова разжалобить каменное сердце начальника, тот без всякой уже деликатности гаркнул:
- У вас умирает, говорите вы, ребенок. Что же, поможет ему ваше присутствие?
Бедный отец, не зная, что ему делать, написал телеграмму на имя отца Иоанна и, как только закончился рабочий день, бросился на телеграфную станцию. Телеграмма была написана под влиянием горячего чувства веры, в ней было написано только несколько слов:
"Молитесь о выздоровлении умирающего отрока Димитрия!"
За эту короткую телеграмму бедный чиновник заплатил чуть ли не последние деньги.
Когда телеграмма летела по проводам, неземное чудо совершалось в бедно убранной, тесной и душной комнате, где лежал умирающий ребенок.
Мать сидела молча и неподвижно, ребенок порывисто и тяжело дышал, лампада ясно сияла на светлой ризе иконы. Вдруг открылась дверь. Да так тихо, что даже пламя лампадки не колыхнулось и продолжало ровно гореть. В комнату вошел священник. Мать, удивленная и обрадованная этим неожиданным появлением, встала ему навстречу и поклонилась. Священник поднял руку и благословил ее. Затем он подошел к кровати больного ребенка, посмотрел на него внимательно, с верой и любовью, потом посмотрел на образ - и стал молиться. Он долго и прилежно молился, и наконец, опустил руки на спавшего ребенка.
Мать стояла на коленях позади священника и, следуя его примеру, тоже молилась и клала земные поклоны. Когда она встала и оглянулась вокруг, в комнате уже никого не было. Лампада теплилась по-прежнему ровно, дверь была заперта, не было слышно ни одного шороха. Ребенок спал, но дыхание его было ровнее и спокойнее, в нем не слышалось больше хрипенья и стонов.
Мать, не зная, что и думать, села на свое обычное место у изголовья, но тут она почувствовала, что ее сковывает сон, - она закрыла глаза и забылась.
На другой день, когда мать проснулась и посмотрела на больного ребенка, ее взгляд встретился с улыбкой ее мальчика. Он лежал словно преображенный. Личико его было, правда, худым и бледным, но на нем появилась жизнь, а глазки сияли радостью. Он держал в руках свой нательный крестик и, играясь, рассматривал его. Отец уже покормил его молоком и стоял тут же, у кровати.
- Слава Тебе, Господи! - вырвалось у матери. - Видно, молитва священника сильнее, чем все эти докторские лекарства, - и она рассказала мужу о том, как вчера пришел к ним неизвестный священник и молился над их умиравшим сыном.
Отец выслушал рассказ жены, потом подошел к комоду и долго рылся в ящиках, наконец, найдя в пачке писем и бумаг завалявшуюся фотографию, он взял ее, показал жене и спросил:
- Ты видела когда-нибудь это лицо?
Жена вместо ответа схватила фотографию, удивленно посмотрела на нее и сказала:
- Господи Иисусе Христе, да ведь это он и был вчера, и молился здесь!
- Это отец Иоанн Кронштадтский, его молитва и спасла нашего сына.
И муж рассказал жене о вчерашней телеграмме.
Бог посетил и семью злого начальника. Тот расписывал висты в клубе, хорошо нагрелся, был доволен, как ему вдруг сообщили, что его младший ребенок заболел. Когда он вернулся домой, было уже поздно, его сын был уже мертв.
Дьячок Петрович
Николай Петрович был дьячком в селе Покровском. Крестьяне звали его попросту Петровичем, а дети дедушкой Николаем. Дедушке Николаю было уже восемьдесят, и всю свою долгую жизнь он провел в родном селе, там он и родился. Отец его также служил в церкви, но умер молодым, когда дедушке Николаю было еще пятнадцать, и он оканчивал духовное училище.
Дальше учиться Николаю Петровичу уже не пришлось, так как после смерти отца он остался старшим в семье и должен был помогать матери. Он поступил на отцовское место.
Сначала на новой должности жилось трудно. Братья и сестра были еще маленькими, а мать ослабела от горя и забот, так что работать пришлось за всех. Ни зимой, ни летом не знал Николай Петрович отдыха: трудился больше любого крестьянина. Но понемногу привык к сельскому делу, полюбил его. Ни у кого такого хорошего хлеба, как у Покровского дьячка, не было.
А братья его росли и учились двенадцать лет в городе, пока оба благополучно не окончили семинарию и не получили свои приходы. Сестру Николай Петрович выдал замуж за хорошего человека и остался в родном доме один со старухой-матерью. Сам он не хотел жениться, потому что боялся взять мачеху братьям и сестре. А потом, когда стал стареть, решил дожить век одиноким.
Мать его умерла. Николаю Петровичу было сорок лет, сил оставалось еще много, и работать он не прекращал. Правда, хлеба ему, одинокому, немного было нужно, родные в его помощи не нуждались, и теперь Николай Петрович раздавал урожай крестьянам. Народ, конечно, жил бедно, земли у крестьян было немного, и урожаи были небогатые. Поэтому в холода половина Покровского прихода просят у своего дьячка хлебушка, и никому он в своей помощи не отказывал.
Бремя шло. Николай Петрович старел. Работать становилось трудно, захотелось отдохнуть на старости лет. Теперь дает свою землю крестьянам в аренду.
За простоту и доброту его любил весь приход, но особенно был ласков дедушка Николай к деткам, недаром они звали его своим дедушкой. Когда Николай Петрович остался один и особенно когда перестал пахать землю, все свое время он стал проводить с малыми ребятами.
Бывало, летом, в воскресенье, кончится обедня - пойдет Николай Петрович домой и скажет ребятишкам:
- Завтра утром за грибами.
На следующий день батальон маленьких грибников собираются в лес. В одних сорочках, босиком, с непокрытыми белыми и русыми головками встанет маленькая армия перед дедушкиным домом и ждет не дождется, когда он поведет ее в чащобу. У всех в руках корзинки, а у некоторых еще из-за плеч выглядывают головенки маленьких сестренок и братишек.
Шум! Веселье! Ждут своего полководца. Выйдет на крыльцо Николай Петрович в стареньком, подпоясанном кушаком кафтане, с заплетенными в косичку седыми волосами, осмотрит босоногое войско, скинет шапку и, помолившись на церковь, скажет:
- С Богом!
Рассыпается по дороге мелюзга, поднимая пыль. Одни - в догонялки. Другие наденут на головы корзинки и бегают вокруг дедушки. Третьи тащат на плечах своих маленьких братьев и идут потихоньку вместе со стариком.
Не любил Николай Петрович, чтобы ссорились или обижали друг друга ребята. Поэтому редко случалось, чтобы кто-нибудь пожаловался ему на обиду, и сам он зорко следил, чтобы все было мирно в его отряде.
Кто быстрее добегал до леса, тот не заходил туда раньше других, а дожидался, пока не придут все, потому что такое уж было правило.
А лес был высокий, березовый. Деревья стояли друг от друга довольно далеко и только вверху сходились вместе ветвями. Поломанных веток и хвороста почти не было в этой как будто посаженной роще.
Землю покрывал мягкий ковер из опалых листьев, так что можно было ходить босым, не опасаясь поранить ноги.
У леса дедушка Николай садился со своими маленькими товарищами на опушке, отдыхал немного и потом делил толпу на две части. Одна половина - мальчики и девочки постарше - должна была идти по одной стороне, без старика. С теми же, кто помладше и кто нес за плечами совсем малюток, отправлялся он сам.
Лес оглашался звонкими и радостными ребячьими голосами. Один кричит: "Дедушка, я боровик нашел, да какой маленький". Другому попался белый гриб и он спешит со всех ног показать свою драгоценную находку Николаю Петровичу. Малыши еще не знают, какие грибы нужно собирать и поэтому подходят к своему руководителю, показывая ему свои "мухоморы".
Громкое ауканье между старшими и младшими продолжалось до самого конца леса. Обыкновенно старшие проходили свой путь быстрее и поджидали дедушкину часть, сидя на противоположной опушке.
Когда наконец все соединялись, то назад шли уже по середине леса - все вместе.
Старик ходил не торопясь, старался осматривать каждое дерево и наполнял свою корзину быстрее всех. Грибы, которые попадались ему после, он клал в корзины самых маленьких детей, так что на выходе из леса и у них набиралось достаточно. Обойдя целую рощу, маленькие грибники снова садились на ее краю и накрывали свои корзины от солнца свежими ветками и травой. Отдохнув немного, толпа направлялась домой.
Шли уже потихоньку и хвастаясь, кто сколько нашел "коровок", "двоенок" и "троенок". На полпути протекала неглубокая речка, в ней всегда купались, на одном и том же неглубоком месте, которое даже прозвали Иорданью.
Самой интересной была остальная часть дороги. Николай Петрович любил на обратном пути рассказывать своим маленьким товарищам какую-нибудь историю из жизни Иисуса Христа и Его апостолов.
- Ну, мелюзга, - говорил он обыкновенно, - что же вам рассказать сегодня? Да вот скоро будет праздник Преображения Господня, про него я и скажу вам.
- Иисус Христос, - начинает Николай Петрович, помолчав немного, - взял с собой однажды трех Своих любимых учеников: Петра, Иакова и Иоанна - и пошел с ними на гору Фавор. Дело было вечером, а когда взошли они на вершину горы, наступила уже темная ночь. Там Иисус Христос стал молиться на самой вершине горы, а ученики остались немного пониже и заснули, потому что они очень устали.
- Отчего же, дедушка, они так устали? - спрашивает белоголовый мальчуган, идущий со стариком рядом. - Мы вот в Борисовскую гору ходим, да не больно устаем.
- Ну, милый, велики ли наши горы, - отвечает старик. - Ведь Иисус Христос жил не в нашей земле, а в Палестине. А там горы большие, версты по три и больше, так поневоле устанешь, когда взойдешь на такую высоту. Вот и апостолы сильно тогда утомились и уснули, пока Иисус Христос молился. Когда же они проснулись, то увидели, что Господь преобразился. Его лицо сияло, как солнце, а одежды сделались белыми, как снег. Увидели апостолы, что Иисус Христос был уже не один, а беседовали с Ним еще два мужа, Моисей и Илия. Ну-ка, Ванюша, скажи, кто такой был Моисей?
- А это был еврейский пророк, который перевел народ через море, - отвечает бойкий мальчик.
- Да, Моисей был пророк, - продолжает дедушка, - и жил он гораздо раньше Иисуса Христа и задолго до Него умер. И Илия был также пророк, он был взят живым на небо, знаете ведь это?
- Да, да! - хором кричат ребята. - На огненной колеснице и огненных конях.
- Мама говорила мне, - заявляет тут девочка, - что когда загремит гром, так это пророк Илия ездит по небу на колеснице.
- Ну уж мама-то тебе неправду сказала, - говорит Николай Петрович. - Зачем это будет пророк Илия ездить по небу, подумай.
- А как же, дедушка? - спрашивают его. - Отчего же гром-то гремит?
- А отчего он гремит, я и сам не знаю. Знают вон, да нам с вами не понять этого. Только пророк-то Илия не ездит на колеснице, вы уж и не думайте этого.
Так, слушая рассказ и перебивая его своими замечаниями, незаметно доходят они до села.
Дома у Николая Петровича обычно уже готов большой самовар. Он раздевается, заваривает чай и достает из шкафа все чашки, какие у него есть. Несколько человек, сначала самые маленькие, получают по чашке чая и по кусочку сахара и пьют, с непривычки обжигаясь. После них пьют другие, и таким образом все выпивают свою долю, а потом, снова взяв лукошки и корзинки и поблагодарив доброго Николая Петровича, отправляются по домам.
Зимой дедушка Николай устраивал в своем доме школу. Изба была у него простая, деревенская, но большая и просторная, так что учиться ходило к нему человек пятьдесят мальчиков и девочек. Учил Николай Петрович грамоте так же, как его самого учил отец, по-старинному:
- Буки-аз-ба, ба! Ве-ди-аз-ва, ва! - слышится под окнами стариковского дома.
Это дедушка заставляет своих учеников читать хором. После складов у него учились писать, читали "Родное слово" и другие книжки, оставленные Николаю Петровичу его братьями.
Первую зиму читали и писали по-русски, а со второй садились за Псалтирь и начинали прямо с чистописания. Кто неделю хорошо учился, тому дедушка позволял в воскресенье читать в церкви. Сколько было радости и веселья у тех, кому выпадала эта честь.
И крестьяне особенно любили Николая Петровича за то, что он заставлял их детей читать ясно и толково, так что можно было разобрать каждое слово, произносимое звонким детским чистым голосом. В пении на клиросе участвовали обычно все мальчики из прихода, но на сам клирос дедушка Николай выбирал только тех, кто умел хорошо читать по-славянски и мог петь вместе с ним по книге. Остальные теснились около клироса и пели лишь то, что знали наизусть.
Любили ходить в церковь крестьянские мальчики. Просили обязательно разбудить их к заутрени, и сколько слез было, если эти просьбы не исполнялись. В промежуток между утреней и обедней изба Николая Петровича обычно битком набивалась крестьянами. Накануне он выбирал тетради тех из своих учеников, которые особенно успевали в письме, и самые лучшие работы прибивал к передней стене избы, чтобы можно их было видеть всем, кто приходит. На задней стене помещались неряшливые работы. Этого наказания боялись ученики Николая Петровича больше всего.
- Поди ты, какая вон шустрая, видно, растет Анютка Ивана Егорова, - рассуждают иной раз в избе дедушки Николая мужички. - Опять на переднюю стену попала.
- А кто это, - спрашивает другой, - читал сегодня кафизмы? Никак, тетки Дарьи Васютка? Ловко читает.
Так слава хороших учеников и учениц Николая Петровича разносилась по всему приходу. Радовались успехам своих деток родители, но еще больше радовались им сами ученики, и школа дедушки Николая с каждым годом только расширялась.
Поэтому он вынужден был учить каждого человека недолго: только по две зимы, а иначе не хватило бы в его доме места. Однако и за этот короткий срок все его ученики обучались хорошо читать по-славянски и по-русски, умели писать и много знали из Священной истории, которую старик рассказывал ребятам при всяком удобном случае.
Так проводил Николай Петрович свою жизнь, так он проводил и эту зиму. Вчера он распустил школу на неделю - до Нового года.
Сегодня сочельник, канун великого праздника Рождества Христова, и с завтрашнего дня придется старику ездить со своим батюшкой по приходу - Христа славить. Старая Матрена, работница Николая Петровича, жившая у него уже двадцать лет, вымыла пол в избе и накрыла подстилками. После обедни старик сходил в баню, полежал немного на полатях, пока не стемнело, и теперь в белой рубашке, с заплетенной косой, сидит за столом у кипящего самовара. Дедушка Николай строго соблюдал святой старинный обычай - не есть в сочельник "до звезды", и действительно, еще ничего не ел и даже не пил чаю, до которого был большой охотник. Любил Николай Петрович святой вечер, и теперь вспоминается ему давно уже прошедшее время, когда он еще мальчиком приезжал на Святки домой из училища и с нетерпением ждал, скоро ли появится на небе первая звездочка и можно будет сесть за ужин, в конце которого подавалась сладкая кутья. Позднее, когда он сам уже стал хозяином дома, то и тогда с нетерпением дожидался праздника, потому что в это время приезжали из города его братья и приносили с собой в старый дом веселье.
Каждый раз вспоминаются ему старые времена и каждый раз становится на душе его печально, но вместе с тем и хорошо.
Тепло в избе у дедушки Николая. Попил он чай, по обычаю поел пшеничной с медом кутьи и, засветив перед старинными темными образами лампаду, загасил лампу. Долго еще белелась при скудном свете лампады фигура Николая Петровича, совершавшего свою вечернюю молитву. С молодых лет привык он читать перед сном все положенные молитвы. Наконец лег и уснул старик. Успокоилось и все село. Только бесчисленные звезды трепетно сияли там, где-то высоко-высоко на небе.
Ночь стояла тихая и морозная. Всякий звук, раздававшийся на улице, - потрескивание мороза, лай собаки или крик петуха, - разносился далеко.
В это время на краю села, в маленькой, покосившейся хатке гостит страшная беда. Жила здесь уже немолодая вдова - тетка Василиса с тремя детьми. Старшему сыну, Васе, было двенадцать лет, дочери девять, а младшему, Пашутке, только два годика.
Иван Трофимов, муж Василисы, летом ушел на железную дорогу работать, да так и не вернулся. Товарищи рассказали, что простудился он на постройке моста и отдал Богу душу. Осталась тогда Василиса одинешенька со своими детками и пришлось бы ей пойти по миру, если бы не добрый Николай Петрович. Вот уже с самого начала Филипповок нет у нее хлеба, а печет она из муки, которую дал ей старый Петрович.
И сегодня он позаботился о них: прислал со своей Матреной блюдо пшеницы и чашку меда, чтобы варила бедная вдова своим деткам кутью, а в лукошке, поставленном старухой на лавке, оказался кусок баранины да горшочек масла. Не заметила в тот вечер Василиса, как упал у нее на солому уголь с горящей лучины, когда ходила она к корове на двор. Спит она теперь, довольная, что по милости Николая Петровича будет завтра чем разговеться ей с детками, спит и не чувствует того, что делается у нее на дворе.
Маленький уголек, отскочив от лучины, не погас, стала тлеть солома. Одна Василисина буренка видела это, но и она не понимала, что ей пришла погибель. Вот светлая точечка перешла с уголька на солому, и блестящая искорка потекла по длинному ржаному стеблю. Затем она перешла на другую соломину, а там пробралась и к целой куче. Вдруг показался маленький синий огонек, и внезапно весь двор осветился. Искры и длинные столбы соломы полетели вверх и зажгли крышу. Забегала по двору корова, испугавшись и отчаянно бросаясь на запертые ворота и стены. Быстро вспыхнула соломенная крыша и осветила улицу.
Потапыч, церковный сторож, хромой отставной солдат, вышел в это время из сторожки, чтобы обойти церковь и отзвонить полночь.
Заметил он пламя на Василисиной крыше и заковылял к веревке, протянутой с колокольни на землю. Зазвенел набат. Проснулись жители села Покровского и, крестясь, надевали на себя что попало, выбегая скорей к горящей избе. Вскочил с теплых полатей своих испуганный страшным звоном Николай Петрович. Взглянув в окно, он сразу заметил, что горит Василисина изба.
- Ох, Господи, согрешили мы, окаянные, - шептал он, торопливо надевая полушубок.
"Вытащит ли она ребят-то своих?" - думалось старику, когда он бежал со своего крыльца, стараясь на ходу застегнуть одежду.
Трясущиеся руки плохо слушались своего хозяина, и он все бежал, кое-как запахнувшись шубой. Из всех домов повыбегали мужики и бабы. Первые с топорами и баграми в руках направились к горящей избе, вторые с ведрами бежали на пруд и к колодцу.
Василиса проснулась, когда Потапыч ударил в набат и когда уже весь двор пылал. Зловещий треск горящих бревен и бешеный рев коровы подсказали ей, что страшная беда случилась у нее в доме. Василиса бросилась к маленькому ребенку, спавшему в колыбели, схватила его на руки.
- Вставайте! Горим! Вася, Аннушка, вставайте скорее, - трясла она то одного, то другую.