6
Михаил, не включая свет, стянул тихонечко туфли, снял, повесил на ощупь куртку. Жена, видно, уже спала, и это было хорошо. Он и задержался специально, после рейса зашел в пивбар, чтоб меньше видеться с Татьяной, не томиться весь вечер недомолвками. В пивной Михаил думу свою тревожную "растворил", а домой принес бутылку водки, собираясь выпить стакан - "заблокировать сознание" - и в постель. Он пошел было с бутылкой уже на кухню, но неожиданно для себя остановился. Не стакан водки в одиночестве нужен ему сейчас, а как раз обратного хочется - человека рядом, близкого человека, жену увидеть, голос ее услышать…
- Тань, ты спишь?.. Чего так рано? - приоткрыл Михаил дверь в комнату. - Вставай - давай, будем праздновать!
- А я думала, ты забыл… Не сплю, только легла. Подождала, подождала… А ты чего поздно?..
Михаил не понял, чего он мог "забыть", но уточнять не стал. Не забыл, выходит, - и ладно.
Хотелось укромности, и Михаил придумал устроить маленький праздник, расположившись на паласе, в углу комнаты, под торшером.
- За тебя, - поднимал муж рюмочку.
- За тебя, - улыбалась жена в ответ.
- За нас…
Странно: с первой женой у Михаила были сложные всегда отношения, нервные подчас, но до сих пор при встрече завязывается у них разговор долгий, витиеватый. А со второй, с Таней, жизнь проще, безоблачнее, но разговоры получаются малоречивые. Взглядами больше, улыбками…
- Удивительно, три года уже прошло… - покачала умиленно головой жена. - Я сильно изменилась?
- Три года! - припрыгнул даже на месте Михаил. Но себя не выдал, тоже впал в умиление. - Три… Ничуть не изменилась, разве немножко… помолодела. Цветы надо бы!.. Схожу принесу, подожди, а?..
- Нет, нет, не хочу одна. Завтра, завтра принесешь.
- Давай на руках хоть тебя поношу…
- Какой-то ты сегодня… Тяжело, наверное?
- А я мужик здоровый! Милая моя. Надежда и любовь…
- Тебе идет быть пьяненьким. Другим женам - беда, а мне нравится. Ласковый делаешься, слова начинаешь такие говорить…
- Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке!
- Поить, что ли, тебя чаще?
- Пои! Я тогда вообще буду… стихами говорить!
- Хитрый какой! Хорошо, что в меру.
- Давай танцевать!
- Детей разбудим.
- А мы такое ме-едленное что-нибудь и тихое поставим…
И он целовал ее, бережно, неспешно. И она отвечала, как бы чуть придерживая, не допуская…
Правда, в сомкнутых объятьях, в теплоте и близости женского тела он чего-то не находил. Немножко так, отдаленно, но не хватало чего-то. И в который раз подспудно понялось, в чем кроется это неуловимое что-то! Независимое от него, Михаила, чувство ждало то, давно знакомое, крепкое, податливое тело, те, жгучие, цепкие, торопящие объятия, наконец, что уж вовсе бред, - запах сигаретный!.. Привык: благодаря курящей первой жене горьковатый привкус губ и запах сигаретный слился в сознании с запахом женщины вообще!
Ощущение это нелепое было лишь мимолетным. Михаил обнял жену крепче, уткнулся в шею… И в момент сей, словно рука невидимая чья-то коснулась, - проскочила мысль, так упорно избегаемая им весь вечер…
- Ой, Танюша, что-то захмелел сегодня… Пойду, голову под кран суну…
7
Три дня долго тянулись, - дольше, чем перед дембелем в армии. А подошел срок - и не торопился Михаил. Душ утром принял, выбрился старательно, приоделся, перед зеркалом постоял. Пошел. Надо было идти. Прикрыл осторожно за собой дверь, услышав, как щелкнул язычок замка.
Внизу, одна из старух, которые вечно на скамеечке сидят у выхода и всех и обо всем знают, заговорила с Михаилом:
- Сыночек-то дождался вчера тебя?
- Сыночек? - не понял Михаил.
- Ждал вчера, долго тут ходил… Глазастенький такой, папу, говорит, жду… Я еще думала, откуда недалеко пришел, а он из деревни, говорит, приехал, друг какой-то твой, что ли, его привез…
- Он один совсем был?
- Мальчишка? Один. Долго тут ходил. Я уж вижу, мается мальчонка, спрашивать стала. Он прямо как взрослый отвечает… У меня внучек одногодок ему, а ничего еще в голове. А этот… К папе, говорит, приехал…
Ну и дела, час от часу не легче! Помчался тотчас Михаил на квартиру к бывшей жене. Не дозвонился, не достучался. Никого, видно. Оставил записку - и дальше. Куда только? Лариса до недавнего времени работала в парикмахерской, на кассе, уволилась, насколько Михаил знал. Сообразил добежать до ресторана, в котором Маринка трудилась - точно, в десятку.
- Нет, не было его… - терялась Лариса, поникшая вся, совсем другой человек вроде. - А как он около твоего дома оказался?
- Как, как… Приехал! Ты сама-то дома была?!
- Не твое дело.
- Заладила!.. Черт! Не отсудил тогда Степку, дурак!.. Где он, где?!
- Он же около твоего дома был! - Вспыхнули активные ее глаза.
- При чем здесь… Мать тоже!
- Ты отец!.. Наверное, ездил туда, к матери? А, ездил?!
- Не твое дело.
- Конечно, ездил, раз в цирк собрался! Тебе же в голову что втемяшится!.. Ездил? Взбаламутил мальчишку!!!
- При чем здесь!.. Действовать надо, искать. Пошли в милицию. Или так: я в милицию… Или сначала, может, к матери съездишь, вдруг он обратно вернулся? А я тут порыскаю…
- Не знаю. Давай так… Мать и сама, наверно, приедет, если потерялся…
- Ну, ладно. Ну, хорошо. Подожди до вечера, а я пойду. К вечеру заскочу.
Лариса кивнула, он пошел.
- Мишка, - окликнула она, - может, выпьешь немного? Бледный ты какой-то…
- Ничего не хочу…
Михаил решил сначала увидеть Сашку: он, видно, Степку привез, больше некому. Разузнать подробности. Сашка должен был через часика полтора из рейса вернуться, и Михаил рассчитывал его прямо на автовокзале встретить. А чтоб времени даром не терять, решил все-таки заскочить в диспансер, узнать насчет этой дурацкой крови - думается как-то…
В нетерпении прошел мимо очереди, заглянул в кабинет.
- А, Луд, заходи.
Врач стала рыться в бумажках, протянула одну:
- Поедешь в стационар. Машина как раз оттуда ждет.
- Как?..
- Лечиться надо, Луд, лечиться…
Михаил путано и крикливо стал объяснять, что жена не оповещена, сын, от первого брака, потерялся. Но милая женщина-врач качала головой, будто бы даже соглашаясь, понимая, говорила:
- Оповестим… Найдется… Кто же виноват, такая болезнь… Надо госпитализировать…
И Луд сел, умолк. Жизнь залетела в кювет и опрокинулась.
Но в больнице, когда провели их, вновь прибывших, через охранный пункт милиции, а за спиной остался высокий бетонированный забор с рядами колючей проволоки, когда, войдя в больничный корпус, взглянул он на белый свет сквозь решетчатые окна, снова ломотно заколотило сердце. Куда попал?! За что?! Почему милиция, ограды, сторожевые собаки?! "Больница строгого режима!" Есть подобные больницы с обычным режимом, нет, привезли в БСР, куда помещают больных, не соблюдающих режим! В обычной мест, говорят, не было. Закрутилась житуха! Там, по другую сторону забора, на воле - теперь уже так - на воле, жена, там сын!.. Маленький сын, приехавший самостоятельно к нему, к отцу, из деревни, затерянный сын! Где он, что делает, каково ему?! Никак не место Михаилу сейчас здесь, надо искать, найти…
И он стал уже более логично, напористо выкладывать свои сложности доктору в приемном покое. Тот глянул мутно, невидяще, привычно не желая слушать и разбираться во всех бесконечных этих проблемах личных и несуразицах, он не психиатр, наконец.
Пробурчал:
- Надо было там, откуда вас направили, говорить. Отсюда… не выпускаем.
И Михаил отступился, осознав, что и та женщина-врач, в диспансере, и этот вовсе не бездушны, а представители определенной системы, с определенным отношением. И как бы под углом их профессионального перекоса Михаил увидел себя - увидел себя человечески ущербным, бесправным, лишенным слова. И когда облачился в зеленую пижаму, терпимее уже и смиреннее относился к грубому, одергивающему тону смазливой вредной девчонки - дознавателю в сержантских погонах. И хотя внутренне еще возмущался, - почему с ним обходятся как с преступником? - понимал: видно, в этом есть правда, видно, заслужил…
Четыре стены вокруг, ломотная маета. И недлинный узкий коридор - туда, сюда, туда, сюда… Не вы́ходишь. И единственно целесообразное - ожидание.
- Что, парень, места найти себе не можешь? - улыбнулся навстречу перекошенный старик, с пританцовывающей походкой и одесскими усиками.
- Не могу, - признался Михаил.
И поразился: сколько раз всуе слышал и говорил эти слова, а оказывается, вот оно как - места себе не находишь. Нет его, места такого! А там, за стенами, сын, кроха - н е н а х о д и т с е б е м е с т а.
Всегда-то, при совместной еще жизни, глядя на сына, охватывала Михаила тревога. Больно не по-детски грустно смотрели его большие, широко расставленные глаза. Порой даже с поволокой, как бы с застывшей сдержанной слезинкой в уголке. Сын, казалось, родился с этой грустью, со скорбным предвидением будущего родительского разлада, собственного одиночества. И Михаил никогда даже прикрикнуть на сына не мог. Да и видел в нем не только сына, но и друга. А для сына, знать, и подавно отец являл собой идеал.
- Вырастешь, Степка, большим - высоким будешь, выше меня, - как-то сказал ему Михаил.
- Не хочу выше - хочу, как ты, - ответил сын.
- Нет, ты и выше будешь, и сильнее. И поумнее.
- Не хочу. Хочу, как ты, - твердо сказал мальчик.
Что он думал, что чувствовало его сердце, когда разлад матери и отца стал явным? Что понимал, что поймет?.. Замкнулся больше, вовсе пугающая взрослость проскальзывала в глазах. "Папа, почему я в садике один и один, грустный и грустный", - поделился однажды четырехлетний ребенок. Что мог ответить ему отец? Что?..
Уже в разлуке, листая в библиотеке подшивку журнала, наткнулся Михаил на репродукцию картины Нестерова "Видение отроку Варфоломею". Увидел - и обомлел: Степка! Не лицом, а другим… Хрупким обликом, небесным очарованием… Вырвал тогда листок с репродукцией. Фото сына он никогда не выставлял - тяжко смотреть. А вот отрока Варфоломея можно бы: и он вроде, Степка, и не он. Долго искал дома где повесить, нашел место, но дня через два снял репродукцию. Не смог. Изредка лишь, как и фото, доставал, смотрел…
Где же он сейчас, сын, куда толкает судьба, что видится и кто является отроку Степану?..
8
Мальчик чувствовал на себе взгляд. Когда он был в воде, взрослые на берегу обычно на него засматривались - удивлялись, маленький, дескать, а ныряет, плавает, как настоящий спортсмен, как рыба в воде… А что удивительного? Просто он, Степка, с папой ходил в бассейн с трех лет, занимался. Научился.
Но глаза, следившие за ним сейчас, были иные, не любопытные, не настороженные, а восторженные. Да, смотрела та беленькая девочка, какую, раздеваясь, заметил он на берегу с родителями.
Мальчик плыл. Вперед, вперед. Кролем, брассом, на спинке. Родители девочки забеспокоились. Дремавший отец приподнялся, мать отложила сигарету, надела очки.
Мальчик глотнул побольше воздуха и нырнул. Потаенно озоруя и усмехаясь над белесыми этими людьми на берегу, греб, медленно выпуская воздух, погружался глубже и глубже. Даже папа его, отлично знающий, сколько он, Степка, может пробыть под водой, пугался и поругивал за такие фокусы. И уже не только перед следящими за ним людьми, а в схватке с силой, которая зовет и тянет быстрее наружу, погреб, когда воздух кончился. До спертости в груди. На последнем издыхании пошел кверху. Вынырнул, глотая воздух, нахлебался. Забултыхался.
- Мальчик, что с тобой?! Чей это ребенок?! - донеслось с берега.
И Степке сразу удалось вдохнуть, улечься на спину. В голове немного кружилось. По ясному небу носились чайки. Мальчик успокоился, усмехнулся над собой: чуть не довыпендривался.
С ленцой, будто и не устал вовсе, вышел на берег. Хрупкий, удивительно пряменький.
- Разве можно так далеко заплывать? - забеспокоилась женщина. - Сколько же тебе лет?
Мальчик улыбнулся, ничего не ответил. Пробирала дрожь. Встал, прижав руки к груди, лицом к солнцу. Щурясь, оцепенел в задумчивости. Дрогнул, опять поймав на себе взгляд - взгляд девочки.
- Как ты плаваешь! А я не умею… - подходила она.
Девочка была чуть выше ростом, видимо, немного и постарше. И красивая совсем.
- Не купаешься - как научишься? - смутившись, ответил мальчик.
- Не разрешают одной… Тебя как зовут?
- Степка.
- А меня Оля.
Чтоб не выдать дрожи, Степка стал натягивать майку.
- Ты уходишь?
- Да… - он вовсе не собирался.
- А ты что, один пришел?
- Ну конечно.
- Меня бы никогда не пустили… А ты можешь по этому дереву пройти, большие мальчишки проходили. - Из крутого бережка рос вкось тополь и нависал над водой.
Мальчик пробовал уже по нему взбираться; сделал шажка четыре и… спрыгнул. Дальше ствол круто изгибался и начинал ходить под ногами. А внизу из воды торчали столбики, оставшиеся от разрушенного помоста. Брякнешься - радости мало!
Вразвалку направился к дереву. Ступил на гладкий ствол. Дремотный девочкин папа наблюдал. Мальчику бросился в глаза его розоватый, в складках живот. Тоже - отец! Плавать и то, наверно, не умеет. Вот у него, у Степки, отец!..
Осторожными шажками Степка поднялся до крутого сгиба. Внизу, кольями, столбики. В груди немота. Девочка смотрела. Ствол качнулся. Сбалансировал, разведя руки. Представил себя канатоходцем и налился уверенностью.
- Куда лезет, убьется ведь, - проворчала женщина.
Людское в нем сомнение всегда придавало Степке решимости.
Вмиг, в несколько точных шажков проскочил по шаткому стволу, схватился за ветви. Повернулся к девочке. Та засмеялась. Раскачался. Нижние ветви захлопали оводу. Легко - канатоходец! - сбежал обратно. Девочка, смеясь, запрыгала. Его и самого распирала радость, он силился, сдерживался, но улыбка все-таки выползла. А за ней и смешок.
- Ты смелый!
Мальчик снова, с разбега, стремительно влетел на дерево - а не так и страшно, если не бояться! Попробовала то же сделать и девочка, но на нее сразу зашикали родители. Да она и хотела лишь попробовать.
Мальчик стянул майку, повернулся опять к солнцу. И снова тотчас впал в полузабытье. В лице проступило уныние.
- А ты в каком классе учишься? - спросила девочка.
Мальчику вовсе не хотелось говорить, что он только еще пойдет в первый.
- А ты?
- Во второй перешла.
- Хочешь мороженое?
- Хочу. А где оно здесь?
- Я схожу, к магазину.
- А у тебя есть деньги?
- Как без денег…
- Я с тобой. Мама, можно я со Степой схожу за мороженым?
- Какое еще мороженое?! - удивленно посмотрела женщина.
- К магазину, там есть.
- К какому еще магазину?! Не выдумывай. Пойдут они к магазину!.. Пойдем обратно и купим. Нечего выдумывать.
- Я один схожу, - сказал Степка девочке.
- Степа же может. Он и пришел один. Что сделается - сходим…
В девочке заговорил каприз, слезы мигом подкатили.
Отец девочки недовольно поморщился, перевернулся на живот. Мальчик понял: не хочет вмешиваться.
И мужчина уловил взгляд мальчика. Прищуренный взгляд детских внимательных глаз. Неуютно пошевелился, похмыкал, забормотал:
- Что в самом деле тут страшного? Ходит же в школу одна. Воспитываем… Вон парень, гляди, какой самостоятельный.
- Сколько говорить?.. - зашептала-зашипела женщина. - Разве можно при ребенке… Какой я потом авторитет?!
- Ну, конечно! У меня прав нет…
- При чем здесь!.. Ну, хорошо, сходите. Возьми деньги, - обрадовало женщину собственное великодушие.
- Я куплю, - оживился мальчик: ему самому хотелось угостить девочку.
- Хм… Куплю! Богач нашелся. Возьмите и нам принесете, - вовсе женщина просветлела.
Мальчик и девочка перешли по подвесному мостику с острова на большой берег.
- А почему папа твой не купается? Сопрел совсем, - поинтересовался Степка.
- Не любит… Он бы и не пошел, он очень занят всегда. И мама не пошла бы. Из-за меня пошли. Я просилась… Они боятся, что я потом к ним не захочу…
- Как не захочешь?!
- Я живу то у них, то у папы. А это не папа… Я его раньше, когда маленькая была, тоже звала папой. И того, настоящего, звала папой, и этого. И жену папину звала мамой: папа сначала один жил, а потом тоже женился. Было два папы и две мамы. Из садика забирали то одни, то другие. Надо мной ребята стали смеяться. Я поняла тогда: бывают только - один папа и одна мама. Перестала звать этого папой, а ту - мамой… Ты понимаешь, что я говорю?
- Понимаю… Бывает один папа и одна мама.
- Мне сначала очень нравилось, что у меня два папы и две мамы - мне те и другие куклы покупали и игрушки. Ни у кого из девочек столько кукол нет! А потом поняла… Мама родить ребенка этому… не может, и у папы новая жена не может. Я одна. Папа, тот, настоящий, хороший. И жена его хорошая. Эти хуже. Скучные такие… Ужас! Но что сделаешь, мама же… А у тебя, наверное, хорошие папа с мамой? Пускают тебя одного!
- Хорошие, - согласился мальчик, - но тоже вместе не живут. По отдельности хорошие, а вместе не могут.
- Разлюбили друг друга?
- Не знаю. Мама говорит, что папа разлюбил. Папа ничего не говорит, переживает только…
- Что сделаешь…
Дети купили мороженое, два брикетика распаковали, стали есть. Другие два - понесли взрослым.
- Больше всего люблю мороженое! - говорила девочка. - Мороженое и землянику.
- А я еще арбузы и пельмени.
- И я арбузы и… пельмени не так. А еще виноград, клубнику, малину… ананасы!.. А ты, - зашептала она, - курить пробовал?
- Пробовал. Не понравилось.
- Мне тоже…
Мальчик издали еще заметил и, приближаясь, то и дело поглядывал на стайку пацанов постарше около подвесного моста. Он догадывался, зачем они там стоят. И не ошибся.
- Жених с невестой поехали за тестом, - поддразнил один, самый малый, но Степки покрупнее, постарше.
Мальчик напрягся, сделал вид, что ничего не слышал. Шел с девочкой мимо, нес мороженое.
- Дань! Куда? Дань за проход, - перекрыл путь другой.
Мальчик знал все заранее, весь ход событий.
- Мы мороженое несем папе с мамой, - сказал он с тоской, по возможности спокойно.
- Обойдутся. Дань: или мороженое, или по десятику с рыла.
Как он, Степка, ненавидел драку! Люди - и друг друга бьют! Неужто самим не противно?! Пусть победил, пусть даже нехорошего поколотил, но ведь само же по себе - противно!
- Пусти.
- Дань! Давай или сам возьму.
Девочка жалась к нему, Степке. Искала защиты. В Степке из маленького цепенеющего комочка в груди разрастался зудящий шар. Жег. Что же делать, когда унижают, издеваются? Бить в ответ? Бить или поддаться. Неужто только это?..
- Ой!.. - вскрикнула девочка: кто-то сбоку дернул ее за кудряшку. И одновременно потянулись руки к мороженому.
- Бабий пастух!