Шар лопнул. Все померкло. Осталось только лицо, от которого потянулись руки… Резкий, взрывчатый, Степка бил и бил, наступая. И ошарашенный мальчишка, явно старше и крепче его, свалился под напором. Но тотчас кто-то из компании сбил Степку подножкой. Противник, упавший первым, вскочил, уселся верхом, стал молотить Степку кулаками.
И девочка все видела!.. Как его, как он внизу, в пыли!.. Степка пытался встать, изворачивался, приподнимался, но руку, которой он упирался, то и дело подсекали ногой.
В пылу он не сразу расслышал истошный девочкин крик, зов на помощь. А как-то враз, словно сдуло компанию, рядом взрослые, тоже кричат, мать Оли, а за ней и отчим.
- Что, сходили за мороженым?! - дергала за руку девочку мать, повернулась к мужу: - Говорила, нет, куда там - он больше знает! Обязательно надо на своем настоять! Обязательно на своем. Что за человек?! Лишь бы по его! Чуть девчонку не зашибли!..
Девочку уводили! Как на привязи тащилась она за матерью, оборачивалась, растерянная, не знала что сказать… Уходила! Давно Степке не было ни с кем так хорошо. Хотелось крикнуть, спросить, придет ли она еще сюда, когда придет?! Но молчал. Смотрел. Разве знает она: когда и придет ли… Стоял, не отряхивался, не вытирался. Скорее всего никогда - никогда они не встретятся больше…
Какое-то сплошное невезение!
Днем раньше мальчик проделал большой и интересный путь. Узнав, что заезжал отец, Степка решил - неспроста. Представил "Икарус" возле бабушкиного дома: посадил бы его папа рядом с собой, и поехали бы!.. Ждал целый день - вдруг он снова приедет! Даже далеко от дома не отлучался. Ждал, ждал да и отправился сам. Сначала все складывалось хорошо. Доехал на пригородном автобусе до пересечения с той дорогой, по которой отец водит свой "Икарус": всего лишь две остановки, а в толкучке и дела нет никому, что маленький да один.
Встал у перекрестка, заглядывал в лобовые стекла всем проходящим "Икарусам". Считал, сколько с одной стороны прошло, с другой, сколько остановилось. Потом сбился: с холма неподалеку взлетел дельтаплан - засмотрелся. Не заметил, как проскочил мимо автобус: может быть, его-то как раз и вел папа! Мальчик подосадовал на свое ротозейство, но недолго: на холме брал разгон еще один дельтапланерист. И Степка мысленно разбежался с тем крылатым человеком, взмыл ввысь и стал парить над землей. Видел внизу скрещивающиеся полоски дорог, ползущие по ним жуки-машины, игрушечные будто деревья, деревню вдали… Себя на бугорке, до мокроты в глазах от солнца смотрящего на дельтаплан в небе.
Ждать было не надоедливо. Дельтапланы поднимались на холм и опять взлетали. Степке хотелось дойти, посмотреть, потрогать. Но в это время мог проехать папа!
И вдруг вместо папы Степка увидел дядю Сашу: остановился очередной автобус, подбежал ближе - дядя Саша за рулем, папин друг.
Дядя Саша поудивлялся, расспросил, похмыкал, взял с собой. Довез прямо до самого дома, где папа живет.
А после все пошло наперекос. Позвонил - никого. Подождал в подъезде, послонялся по двору - без толку. Проголодался. Отправился на трамвае домой, к маме. Отворяя своим ключом дверь, услыхал противные эти, горластые разговоры. Маме станет неловко, сорвалась опять… Не надо бы ее оставлять одну. Да ведь не спрашивает она, отправляет к бабушке…
Повернулся Степка, прикрыл за собой тихонечко дверь.
Купил в кулинарии два кекса, съел: денежек было накоплено больше рубля, бабушка сдачу не брала, когда он в магазин сам ходил, говорила: "Не баловной мальчонка, зря не потратит". Дотемна пробыл на детской площадке. Когда вернулся домой, никого уже не было, мамы тоже.
Утром пожевал хлеб с сыром и редиской, отправился на реку. И вот встретил девочку хорошую, только подружился - драка!.. Опять один.
Степка отряхнулся, вымыл в реке руки, купаться больше не стал, пошел домой. Мамы все еще не было. На столе не прибрано, бутылки пустые. Степка представил мать: когда у них бывают гости, а потом уходят, становится она грустной, молчаливой, ляжет, ничего делать не хочет, смотрит куда-то перед собой… Степка и сам прилег на диван: а то от всей этой сумятицы голова пухнет, как бабушка говорит. Но бабушка еще и говорит, что под лежачий камень вода не течет. Надо что-то делать. Есть захотелось. Картошки бы горячей с молоком! Встал, попил из крана холодной водички. Можно бы еще раз съездить к папе, но далеко это, и дома, пожалуй, его нет, в рейсе.
Степка вытащил из кармана оставшуюся мелочь, посчитал: мало на обед. Подумал, достал из шкафа полотняную сумку и стал складывать в нее пустые бутылки.
И та тетенька, за которой Степка встал в очередь, и другая, которой отдают в окошечко бутылки, приставали с расспросами. Но он придумал ответ заранее.
- Мама лежит, болеет, а денежки у нас кончились. Послала меня.
Тетя-бутылочница выдала Степке большой круглый рубль. А когда он, размахивая пустой сумкой, пошел, появилась откуда-то та тетя, из очереди, сунула ему в руку денежку. Добрая, видно: целых двадцать копеек дала!
В столовой, куда он иногда ходил с мамой, съел тарелку пельменей! На вид, правда, они были не очень - мясо и тесто отдельно, - но такая вкуснятина! Насытился, даже спать захотелось.
Снова было пошел к реке, но звякнул на повороте трамвай, "восьмой", который ходит на вокзал. "Папа!" - осенило Степку. Папа сейчас мог быть там, на вокзале! Отправляться в рейс. Представил: папа как раз садится за руль, поправляет зеркальце над головой - и вдруг раз, он, Степка, входит… Побежал к остановке.
Автобусы стояли рядком. Много. Подъезжали, заполнялись людьми, отъезжали. Но папы не было. Не было и дяди Саши. Внезапно Степка наткнулся на взгляд дяди-милиционера. Как бы между прочим, зашел за автобус, притаился. Давно, когда папа только ушел от них, Степка с мамой поехали к бабушке. Мама была немножко выпивши, и два милиционера взяли ее под руки да куда-то повели. Степка тогда перепугался, заплакал, побежал вслед, стал умолять дяденек, чтоб маму отпустили…
Степка только хотел глянуть одним глазком из-за угла - милиционер появился с другой стороны автобуса.
- Ты, мальчик, что, потерялся?
- Нет…
- А с кем ты?
- С папой. Он там… - кивнул Степка в сторону здания объединенного автожелезнодорожного вокзала.
- Поезд ждете?.. А тебя отец не потерял? Иди-ка к нему. Найдешь?
- Найду, конечно.
В здании вокзала тесным-тесно. Очереди: у касс, у буфетов, у автоматов газводы… Заполнены скамейки, лежат люди прямо на полу, на рюкзаках. Толпится народ вокруг фонтана. Смеются. Степка залюбопытствовал, протиснулся - цыганята, босые, бродят в воде под струйками, собирают со дна монетки. Люди вокруг, взрослые, бросают. Цыганята стараются поймать на лету, достают из воды, один изловчился, взял монетку со дна зубами. Старается то же сделать и другой. Не получилось, нахлебался, закашлялся. Взрослые смеются. Степка тоже засмеялся и снова увидел милиционера. Напротив. Не того, другого, этот пока на него и не смотрел. Но Степка попятился, побежал, лавируя меж людьми. Мальчика охватил страх. Он и в самом деле ощутил себя потерянным. Столько народу - и он один, совсем один! Никому не нужен. Выскочил на перрон - перед ним поезд. Красные одинаковые вагоны. И запах… Как от крашеной бочки с водой, которая у бабушки на огороде. На поезде Степке ездить доводилось и нравилось: сидишь у окошка, смотришь, надоело, пройдешься, послушаешь разговоры, по проходам носят корзины с конфетами, лимонадом, а колеса стучат, едешь…
На поезде можно доехать до той станции, откуда пригородный автобус ходит в бабушкину деревню. А бабушка, конечно, волнуется, хотя и оставил он записку: "Поехал к папе".
Около одного из вагонов не было ни дяди, ни тети, проверяющих билеты. Не долго размышляя, в порыве, мальчик шмыгнул в тамбур, проскочил вдоль прохода и залез на третью полку в пустом пока еще купе. Забился в угол.
Под перестук колес укачивало. Мальчик лежал, боясь пошевельнуться, дыхнуть. Внизу одна тетенька хвалила другой своего послушного сына, который учится в какой-то специальной школе, в музыкальной, и еще посещает секцию фигурного катания. И все сетовала, что не достались билеты в купированный вагон.
Мальчик слушал, думал о папе, о маме, о бабушке… Хорошо что есть бабушка. Бабушка-то обязательно будет дома. Когда он, Степка, приедет, как раз пригонят коров. Бабушка, конечно, поругает его, но потом простит и нальет до краев банку парного молока…
Незаметно мальчик задремал. Девочка смеялась ему во сне, прыгала, а он шел навстречу по стволу. И когда лицо ее перекосилось, раздался крик… Степка вскочил. Темнота. Перестук колес. Чей-то храп внизу… Он все понял. Сердце стучало чуть громче колес. Но страха не было. Хотелось ехать. Куда-то ехать, куда-нибудь…
9
Михаил осаждал кабинет врача, пункт милиции - слезно выпрашивал разрешения позвонить. Звонил в магазин жене, пытался объясниться, умолял узнать про Степку. Та упрямо молчала, лишь вздыхала в трубку. Понимал сумасшествие своих просьб и слов. Но важнее всего был Степка! Злился: казалось, там, на другом конце провода, должны бы учитывать момент, пока Степка не найдется, приглушить личные счеты. Конечно, ошарашена, ну так что же?! Наконец, еще неизвестно, откуда эта зараза взялась. У него, у Михаила, всего лишь одна связь была - что это для современного-то мужчины! Скажи - не поверят! Михаил, естественно, и не думал в грешке этом признаваться. Кто знает, может, все наоборот, она, жена, виновата. В тихом омуте… Хотя как-то не вязалось в голове - Таня, с ее непроходящей притомленностью, аморфностью даже - и измена… С ее брезгливой неприязнью к любой житейской человеческой грязи?! И представить трудно. С другой стороны, как говорится, все мы люди живые…
И все-таки чаще Михаил был склонен обвинить Веру. Неземную, не от мира сего! Надуманную книжницу! Общежитская комнатка… Ломкий голосок… Поиграли в душевность и понимание! А дальше все как в жизни. Михаила еще в первые дни близости поразил быстро проснувшийся в ней бесененок. Понятно, Верочка больше навоображала, сделав обычный первый шажок в отношениях с мужчинами, представила себя разбитной да лихой. А в общежитии ухарей всяких полно, бог знает, что потом она себе позволяла… И не зря, видно, молчком, внезапно уехала. Узнала. Испугалась. Хороша-а… Женщина!
Долго ловил по телефону и Сашку - звонил в автопарк, в диспетчерскую автовокзала. И когда услыхал в трубке знакомый обыденный голос, заговорил в ответ бодряцки, поведал забавную в общем-то историю, как повязали его, упекли в БСР, и живет он теперь под охраной. Друг - есть друг! Всему внял, все услышал. И сломя голову станет Степку искать, и к нему, Михаилу, в больницу придет… Друг.
Вздохнула душа, полегчало чуть. Жизнь сдвинулась вроде с мертвой точки. Посидел с мужиками в курилке - то ведь не слышал, не видел никого. В волейбол на прогулке постучал: утром и вечером выпускали на часовую прогулку во двор.
После обеда вызвал доктор на очередную беседу - все разнообразие. Михаил стоял на своем: никаких там сторонних контактов, кроме известного. В минуты эти пришло ощущение невероятности чьей-либо конкретно вины, а, скорее всего, виноват случай. В самом деле, послушать: что люди творят! А тут… Злая нелепость.
Врач скучающе выслушал Михаила, побарабанил пальцами по столу, достал из шкафа стопку толстых альбомов.
- Посмотри.
В альбомах были фотографии женщин. Старых и юных, красивых и страшных, ухоженных и опустившихся… Есть чему дивиться! Общее одно - какая-то размытость в глазах. И еще - странная, необъяснимая притягательность. Будто они, женщины эти, даже с фотографии предлагают что-то, манят…
Один альбом, другой, однообразно, поднадоело, листал небрежно, с ухмылкой. Третий… И замер, впился глазами:
- Жена… - издал расползшийся звук, - б-бывшая.
Доктор взял альбом.
- Как же?.. - Михаилу казалось, будто и сам он весь расползается. - Мы же… три года…
- А ребенку от второго брака сколько?
- Два.
- Так… - врач снова постучал пальцами и стал что-то записывать.
- Что, может?..
- А как ты думаешь? - поднял врач голову. - За ошибки родителей расплачиваются дети.
Михаил видел на прогулке во дворе маленьких детей - находились дети с матерями в женском корпусе, но на время прогулки отцы их забирали.
- Нет, наверно, не должно… Я не сказал, неловко было, - лепетал Михаил. - Не три, около двух лет, меньше… С первой-то женой. Пришел как-то… Что говорить, к ложке одной и то человек привыкает, а…
Михаил даже себе не признавался, отгонял мысль, что отсюда, с этой стороны беда-то может идти. А теперь жена, Татьяна, если узнает!.. Ладно бы просто изменил, понять как-то можно, а тут… - себе и то не объяснишь!
Пришел он, Михаил, тогда поговорить с Ларисой насчет Степки. Решил отсудить сына. Нужны были свидетельства соседей, справка из районо о том, что она, Лариска, не может, не имеет права воспитывать ребенка, ведет себя непристойно. Но кто из соседей потащится в суд, кому охота портить отношения, тем паче Лариска так-то, с людьми, не плохая, простая. Вот и надумал поговорить с ней по душам, упросить, чтоб сама отдала сына, хотя в успех верил мало, предвидел скандал, счеты… Пришел, открыла Лариска перед ним дверь и тотчас захлопнула. Но успел Михаил заметить парня за ее спиной: холеную такую, самодовольную морду. Что нашло? Какое затмение?.. Как ни говори, в квартире этой прошла его, Михаилова, юность, мать здесь умерла… И вдруг - этот, сытый, смотрит нагло! Выбил Михаил с разбега дверь, давай гонять этого кавалера по квартире, потом по подъезду, с этажа на этаж, пока тот с перепугу в чью-то квартиру не заскочил. Вернулся, распаленный, Лариска кричит: "Какое ты имеешь право?! Ты же мне никто! Понимаешь - никто!" Кричит, а самой - чувствует Михаил - даже нравится, что забегал он, разнес в пух и прах парня того. Нравится - и в характере это ее, и что муж был не какой-нибудь хлюст, а… мужик! И коль заело, задергался, выходит, не остыл, не ушла она из его сердца… А Михаил смотрит в сумасшедшие ее глаза и… сам тихо сходит с ума… А после разговор тек иным путем. "Не можешь без меня-то, - посмеивалась она. И просила: - Не отнимай, Миша, Степку, подумай, как я одна буду? Зачем? Как жить?.. Погоди, я приду в себя, оклемаюсь, заживем хорошо со Степой…" Михаил увидел тогда в женщине, с которой прожил семь лет, считал порой эгоистичной, хваткой, - одну лишь бесконечную незащищенность. Углядел рок, нависший над ней, всю несуразную путаницу судьбы и времени. И вину свою - ибо виноват сильный…
Действительно, после этого жизнь Ларисы вроде наладилась, вошла в относительно здравое русло…
- Вряд ли… - доканчивал Михаил с трудом мысль, - дочка не может, раньше родилась.
- Посмотрим, без анализов все равно не обойтись.
- Это… Жена вторая… она недавно из гинекологии - ничего… Могли не заметить?
- Посмотрим.
Михаил согласно покивал.
- Можно идти?..
Потом он шел по коридору - пошатываясь, в бездумье. Машинально свернул в палату. Осторожно, медленно, боясь словно растрясти эту гулкую пустоту внутри, лег на кровать. Втерся в постель. Пустота существовала и вокруг. Тягучая, беспредельная. И он, Михаил, ноющий комочек в бесконечном пространстве. А где-то и вовсе крохотным комочком Степка… Татьяна… Лариса… Парни рядом…
Перевернулся на живот, уткнулся лицом в подушку. Нашло неприятное понимание того, что во всем навороте скрутивших его бед особо гнетет тот именно фактик, что виной-то всему оказалась Лариса. Будь то Татьяна, Вера, было б легче. Возненавидел бы, отверг. А на Лариску такая злоба!.. Убил бы, змеюку, кажется, развеял прах, чтобы духу не было. А все равно - больно! Вечная она боль его и мука.
Познакомились они в ресторане. Михаил пришел на побывку из армии. Сидел в "гражданке" за столиком с друзьями. Глядит, идет по проходу девица - он сначала воспринял ее огненным пятном на сером ресторанном фоне, такие волосы. Идет и большими остановившимися будто глазищами смотрит на него. Точнее, куда-то сквозь него. Собирается присесть за соседний столик, к пьяному в стельку, красивому, но крепко подержанному молодому человеку. Вскочил Михаил, подлетел кочетом:
- Посиди, красивая, с нами!
- Я не одна.
- Хм-м, важность… Раньше из-за таких, как ты, мужчины друг друга острыми ножами резали и из больших пистолетов стреляли. А твоему кавалеру, по-моему, пора бай-бай. Ради тебя я могу проводить его до выхода.
Ах, герой! Смешно сейчас. И нелепо. Впрочем, с е й ч а с нелепо все, чего ни коснись.
После ресторана пошел он Ларису провожать. Она быстро в тот вечер сбила его гонор, поставила на место: поведала между прочим о бесчисленных знакомых и ухажерах с положением и деньгами, не под стать ему, служивому. Но и Михаил в свою очередь не оплошал, схитрил. Не стал трепыхаться, тянуть ее на свободную квартиру к дружку, а горделиво, с достоинством проводил девушку до дома, улыбнулся грустно на прощание, пожелал всего доброго и собрался было уйти. Но перед сдержанным, внимательным этим парнем, который ничего от нее не потребовал, Лариса вдруг сломалась. Куда подевалось все ее беспечное высокомерие.
- Надоело все, стыдно, - заплакала она, - ты вот считаешь, что я балованное дитя, а я деревенская! У меня мать одна там, старая, в деревне… Приехала после школы в институт поступать, по конкурсу не прошла. Были бы знакомые - училась бы. Сейчас, правда, есть, могли бы устроить, да неохота… Поступила в строительное училище на маляра-штукатура. С парнем одним, студентом, закрутила. У него у родителей дача, машина - ездили. Для меня смешно все это - дача! На природе! Я в своем дому выросла, с огородом, лес вокруг! А скажут: дача… и в этом что-то такое… Ездили с ним… Потом физкультурник был, женатый… Потом артист один! Настоящий. Таксист… Научный сотрудник. В НИИ меня пристроил, секретаршей, чего, говорит, ты будешь на стройке? В мороз, в комбинезоне… А секретарша в интеллигентном обществе - не женщина, а компания… Странно, да?.. Говорю тебе все сама про себя… Надо бы все наоборот, а я… Ты не слушай, не так много было, да все равно. Недавно замуж чуть не вышла. Заявление подали, он маленький, толстый, с машиной… А, думаю, какая разница!.. Пришла к нему, он полез, а сам сопит, сопит… Иди-ка ты, говорю… Сон мне снится один часто: бегу я куда-то в гору, лезу-лезу и никак, падаю, плачу… А, все равно, знаешь, кто я?.. Тоже надо кому-то, а то как же!..
И слезы. Михаил стал целовать в эти слезы, вытирать их своей щекой.
- Ты хорошая.