- Ой ли! А может, он в суперморозильнике проспит триста лет? Выспится, оттает и вперед! Живчиком, живчиком! Наука-то на службе у лучших людей! Пока же он триста лет в спячке, деньги нужны для поддержания славы: ну, там учреждение премии имени Львовского, статус музея для его дачи…
- Михал Михалыч Зощенко - никогда!.. Даже в мыслях!.. Даже в бреду!.. Никогда!.. - с нелепой яростью выкрикнул Май.
- Прошу это имя всуе не упоминать, - отрезал Василий.
Он подошел к Маю. Тот встал. Они удивленно рассматривали друг друга: оба были в одинаковых костюмах запорожцев. "Как братья", - подумал Май. "Как из одного детдома", - подумал Мандрыгин. Но одинаковость костюмов объяснялась тем, что сегодняшний вечер в "Звезде" должен был иметь - по задумке устроителей - украинский колорит. Вблизи глухо взрыднули скрипки, и кто-то похабно заблеял: "Зы-драс-твуй, ма-я Му-у-рка, зы-драс-твуй, да-ра-га-я…"
- Надул меня Остапчук, - жестко улыбнулся Мандрыгин. - Я санкционировал ваше убийство, а вы живы. Шельма эфиоп!
Он приблизился к Маю, и тот от безвыходности вскарабкался на стул, заслонившись бандурой, как щитом.
- Чего ты таскаешься за мной повсюду? Даже сюда пролез! Идиот в красных сапогах, - ржаво процедил Мандрыгин.
Май дрогнул и ответил, запинаясь:
- Вот… бандура… я принес… думал, надо…
- Душка! Бандуру принес! - едко умилился Василий. - А вырядился зачем?
- Я не хотел… это француз заставил…
- Ах, француз! - усмехнулся Мандрыгин.
- Я сейчас уйду, - оскорбленно заявил Май. - Но вы, оказывается… злой человек?!
- Я злой. Это ужа-а-сно! - прорыдал Василий и добавил презрительно: - А вы - утопист хренов. Ну, что у вас еще в запасе, какая стерильная идейка щекочет ваше воображение? Чур, не повторяться, губернаторства не предлагать!
- Да, я знаю, вас больше привлекают живые деньги, - ядовито заметил Май. - Вы даже на воровство способны! У вас оправдание - надо супергроб купить, чтобы там надежно обосноваться, как… в саркофаге. Хренов язычник!
Намек на воровство ничуть не задел Мандрыгина, зато обвинение в язычестве взбесило его. Он вырвал бандуру у Мая, замахнулся, но тот успел спрыгнуть со стула, выбежать из комнаты. Василий бросился следом и около лифта настиг обидчика, схватил за кушак. Но расправа не случилась - лифт помешал. Приехала кабина, грузно встала; из нее вытиснулась давешняя бабища в парче, теперь пьяная. Увидев Мая, она по-людоедски обрадовалась и сгребла его, прижав к голому животу. Нос Мая угодил прямо в вулканический пупок. Пытка сопровождалась криками бабищи:
- Гаденыш ты, гаденыш! Лаэрт Гамлетович жив-здоров, в бильярдной жару дает, а ты сказал: уби-и-и-ли?!
- Я про… Полониевича сказал! - сдавленно просипел Май, тщетно вырываясь из чугунных объятий.
- Убит Полониевич, убит, - сдерживая смех, подтвердил артист. - Я лично выносил тело. Причем неоднократно.
Бабища, не слушая, неистово тряхнула Мая за плечи; руки его взметнулись и упали, как у тряпичной куклы.
- Мадам, хотите, я его на дуэль вызову? - весело предложил Василий.
- Таким харю в кровь бьют! - рявкнула бабища.
- Можно и харю, - с готовностью согласился артист.
Бабища ослабила хватку: опьянение умеряло силы. Май отлип от ужасного живота и, пригнувшись, опрометью шастнул в открытую кабину лифта. За Маем влетел Мандрыгин, успев скорчить бабище гадкую гримасу повешенного. Кабина самовольно рванула вверх. "Мне вниз надо!" - прохрипел Май. Кабина вдруг зависла между этажами. Но не эта странная строптивость механизма удивила Мая, а ощущение тревожной, болезненной пустоты внутри себя. Он сел на корточки, обхватил колени и признался, угрюмо глядя в пол:
- Что-то мне нехорошо… и понять не могу почему…
- Это с голодухи, - сказал Мандрыгин, сел рядом и небрежно спросил: - Как понять ваши недавние слова, что я способен на воровство?
Май, не отвечая, заговорил о своем, тайном:
- Василий, вы верите в существование ангелов?
- Кого?! - насмешливо вскричал артист и сразу же деловито поинтересовался: - Доказательства предъявить можете? Хотя бы перья. Что вы глаза таращите? Перья из крыльев!
- Но у него не было крыльев, - растерялся Май.
- Врете, господин беллетрист, - осклабился Мандрыгин. - Все ангелы с крыльями.
- Вы-то откуда знаете? - огрызнулся Май.
- Я-то - не знаю, но верю авторитетным людям - фра Анджелико, например. Вы считаете, ему я должен верить меньше, чем вам? - оскорбительно засмеялся Мандрыгин.
- Ваш тон меня бесит. Жалею, что начал этот разговор, - гордо сказал Май.
- Отчего же? Я готов побеседовать об ангелах, тем более что лифт застрял.
- Молчите! - взмолился Май, предполагая, что невидимый Анаэль может услышать игривую похабщину, распространенную в подобных разговорах между образованцами. - Молчите, ради Бога!
- Ради ко-го?! - гадко пропищал артист. - Не смешите. Какой-нибудь старичок монах всю жизнь молится, постится, вериги носит и Богу наплевать на святого человека, а меня, фальшивого козака, гнуса отпетого - услышит и… обидится! Абсурд. - Мандрыгин вдруг завыл по-волчьи: - У-у-у! Свя-я-ты-ый Бо-о-же, свя-ты-ый кре-е-епкий, свя-ты-ый бессме-ерт-ны-ый, слы-шишь? Те-бя не-е-ту-у! Ты - но-о-о-ль! Пус-то-о-о-е ме-е-с-то! Убе-ей ме-ня, если не так!..
Он затих, весело глядя на Мая. Тот с тяжелым злорадством представлял гнев Божий - пламенную молнию, раскалывающую кабину лифта. Но ничего не случилось.
- Пшик! - подмигнул Мандрыгин. - Не нужны мы Богу вашему. Наш мир для него - вертеп, забытый яшик, полный хлама. Вот ангелы, те иногда шуруют в ящике - они любопытны, как кошки.
- Не трогайте ангелов!
- Думаете, не осилю тему? Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! - противно захохотал Мандрыгин. - Актеришка тоже свое мнение имеет: изверги ваши ангелы! Примерчик хотите? Извольте. Один представитель мирового вертепа, самый, между прочим, лучший, их садистскую суть отобразил без прикрас. Напомню сюжет. Некто тащится по пустыне. Кругом всякая ядовитая дрянь ползает: змеи, скорпионы… Ни воды, ни жратвы. Вдруг - шестикрылый серафим. Логично было бы предположить, что Бог поручил серафиму напоить, накормить пустынника, чтобы тот не окочурился. Ан не-ет! Серафим ему грудь рассек мечом, сердце трепетное вынул… Бр-р!.. Но этого изуверу мало показалось, и он угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул. Что же, эта варварская операция без наркоза и есть счастье, дарованное Богом через своего посланника?! Ну спасибо, Господи. Только избави меня, грешного, от такого счастья! Мерси, Вседержитель!
Мандрыгин встал на колени и перекрестился с юродским пафосом.
- Как труп в пустыне я лежал… - пробормотал Май и бросил Мандрыгину: - Вы - пошляк и трактовка ваша - пошлая.
- Да ну! - развеселился артист, встав с колен. - А разве не пошлость цепляться к Львовскому за то, что он снюхался с богатыми и сильными? За то, что не ждет серафима, не подставляет грудь, чтобы шандарахнули по ней мечом?!
Май шатко поднялся и, глядя в лицо артиста, непреклонно сказал:
- Меч заслужить надо. Это - честь.
- Какая, к черту, честь, коли нечего есть?! - крикнул Мандрыгин с презрительной жалостью.
- Девиз проституток… - вымолвил Май и затих, вспомнив про десять тысяч долларов, обещанных за убийство бебрика. Воспоминание словно ошпарило его; он хрипло завопил, мотая головой: - Ведь я-то, я-то встретил ангел-а-а! И пощечину ему да-ал! Я - подлец из подлецо-о-в! Второй после Иу-у-ды!..
Кабина еле-еле, рывками, поползла вверх. Мандрыгин взял Мая за руку, но тот вырвался, закричал в паническом прозрении:
- Та баба с голым животом - пьяная была?!
- А то. Водкой за версту несло.
- Но меня не стошнило от запаха! Значит, кончилось заклятье! - ахнул Май. - Бросил меня мой ангел! Бро-о-си-ил! Ушел навсегда-а!..
Приехали. Дверь открылась. Страшный исполин-клон молча, по очереди, выкинул друзей вон из кабины. Вслед им полетела, как щепка, несчастная бандура. Мандрыгин подпрыгнул, ловя ее, и в этот миг понял, что здесь, на верхнем этаже, случилась какая-то скандальная пакость. Под куполом ресторана, над пиршественным залом, работало казино, играли в бильярд. Бывало, игроки дрались, ломали мебель, посуду; иногда и до поножовщины доходило. Охранникам работенки хватало, но такого ажиотажа среди них Мандрыгин еще не видел.
Коридор напоминал дорогу к древнему храму: клоны грозно замерли вдоль стен, словно в ожидании фараона. Василий повел Мая к лестнице, но там тоже дежурила охрана. Оставался один путь - в казино; оттуда вниз вела винтовая лестница. Артист под руку с Маем двинулся по коридору, сигналя клонам угодливо-идиотской улыбкой: мол, свои идут! Май ступал шатко, будто с непривычки. Но физический беспорядок был несравним с беспорядком душевным. И вот что удивительно: при беспредельном, разрушительном отчаянии память Мая работала, как всегда, безукоризненно. Для нее и здесь нашлась пожива: в коридоре, в стенных нишах, за стеклами, красовались разнообразные предметы и фотографии - подарки друзей ресторана "Звезда". Самурайский меч - "Дар г-на Бандо Мицугоро, президента о-ва любителей русской кухни "Токийский блин"". Фотопортрет на фоне Эйфелевой башни: бодрый толстячок в вышитой русской рубахе, с книгой, прижатой к тыквенному пузу - "Правозащитник, доцент Г. Квятковский в изгнании (г. Париж, 1975 г.) читает сигнальный экземпляр своей книги "Мои Мытищи"". Май всхлипнул от безрадостных впечатлений, а Мандрыгин одернул его: "Не хнычь. Мы пришли".
В конце коридора показалась великолепная витражная дверь, черная, с орнаментом из алых звезд. За ней бесновались звуки: музыка, крики, топот. Клон возник перед друзьями, жестом велел остановиться и ждать. Они встали напротив последнего экспоната коридорного музея - портрета маслом, в полный рост, хитро ухмыляющегося индейца (убор из орлиных перьев, мокасины, меховая накидка). "Белый Змей, вождь племени североамериканских индейцев, он же Олесь Гребенюк, потомок эмигрантов из Полтавы". Май замычал от сгущения житейского бреда вокруг себя, мечтая сию минуту услышать голос двойника, Мая-второго - циничный, но, в сущности, здоровый, бодрый голос существа с рептильным сознанием. Двойник остался нем, а Белый Змей угодил в прорву памяти, чтобы когда-нибудь - невзначай или намеренно - объявиться вновь.
Но зачем, ради чего накапливались образы, мысли, ощущения? Какой смысл был в этих богатствах? Еще недавно Май знал, что память неутомимо трудится ради праздничной, виртуозной игры слов, из которых рано или поздно родится книга. Теперь же цель радостная, божественная - пропала; осталась цель бытовая - денег заработать, бебрика убить. Дело, в общем, нехитрое, рептильное. Как простодушно призналась одна писательница, из "шерстюков": "Я трупы раскладываю постранично".
- Он никогда не вернется ко мне! - не выдержал Май. - Какая пустота!..
- Ну уж и пустота. У тебя семья, расскажи про нее, легче станет, - Мандрыгин по-свойски подмигнул клону. - Вот и гражданин начальник послушает. Валяй, Маюша!
- У меня дочка есть, Туся. Натуся, - послушно забубнил Май, зажмурившись. - Никогда ничего не просит, чтобы купили. Уже понимает, что для нас все дорого.
- Значит, воспитали правильно, - похвалил Мандрыгин. - А еще что? Не молчи, говори!
- Еще Галя ей платьице сшила, клетчатое…
- Прелесть. Слышишь, служивый, платьице клетчатое! - бросил артист неподвижному клону и толкнул в бок Мая: - Не молчи!
Май признался с усилием:
- Еще она сказала: "Я вырасту и стану проституткой, потому что они богатые".
Мандрыгин помолчал секунду и вдруг с ненавистью заорал на охранника:
- Почему в зал не пускаете? Издеваетесь? Мы - артисты, а не твари дрожащие, не холопы!
- Цыц, - небрежно вякнул клон.
Мандрыгин попятился, сел на ковер, заставил сесть Мая и издевательски воскликнул:
- Что ж ты не попросил ангела, чтобы твоя дочка не стала проституткой?
- Я… не сообразил, - растерялся Май.
- Куда уж тебе сообразить! - зло подхватил Мандрыгин. - Тебя же больше бессмертие души интересует и когда Армагеддон будет! А то, что рядом родной человек страдает, тебе наплевать!
- Нет! - всхлипнул Май. - Не наплевать!
- Ох, пришел бы этот ангел ко мне! Уж я бы с ним цацкаться не стал, своего бы не упустил! Ну почему он выбрал тебя? Ты что, истово верующий, в церковь ходишь, посты соблюдаешь, исповедуешься?
- Я… скорее деист, - ответил Май, почему-то смутившись.
- Какие слова… Деист!.. На деле-то небось нормальный советский безбожник, как все.
- Правда! - ударил себя в грудь Май. - Я ждал чуда, как все безбожники. Золотого дождя ждал! А Он мне чуда не дал. - Май умолк и, озираясь, прошептал со страхом: - Зато у ведьмы Ханны денег мно-ого! Это, брат, пошлая до тошноты правда жизни!
- Ты ненормальный, Май.
- А ты? Верить в сувениры из человеческих костей - это нормально? Это байка для темных дремучих старух.
Витражная дверь дрогнула, распахнулась, мигая алыми бликами. Гром музыки и голосов обрушился на друзей. Измученный Май рванулся в страхе прочь, но Мандрыгин удержал его. Рябь волнения пробежала по веренице клонов-стражников. Они подтянулись, ощущая величие момента. В коридор ступила процессия. Четыре крепких официанта торжественно несли на плечах носилки. На них, с головой накрытый скатертью, возлежал фараон, высунув наружу короткую жирную руку. Она качалась в такт шагам, и бесценное рубиновое кольцо сверкало на кривом мизинце. Два санитара семенили рядом, смиренно поддерживая руку божества за локоть и за кисть. Мандрыгин узнал кольцо и, не удержавшись, изумленно вскричал:
- Лаэрт Гамлетович?! Неужто взаправду у-би-и-ли?!!
Май вяло засмеялся, парализовав таким нахальством процессию. Она замерла. Из-под скатерти сопливо простонали:
- Кто это ржет?
- Артист! Начинающий! - закричал Мандрыгин, подскакивая к носилкам. - Не со зла он, Лаэрт Гамлетович, а из желания вас подбодрить!
- Потявкай у меня, - пригрозило тело и злобно заныло: - Во-от, снежками с Веревкиным кидались, и он мне задницу пробил, падла-а! Хорошо, самолет свой… сейчас прямо в Женеву, в клинику, там уже профессора разбудили, ждет…
- Будете, как новый! - страстно заверил Мандрыгин. - Прошу тогда вспомнить мои пророчества! Я - Василий Мандрыгин, он же Гормотун! Я вам на именинах у Гугуляна танец с кинжалами плясал, помните? На столе плясал, среди фужеров! И ни один не разбил!
- Гугулян - гнида, - изрекло тело, стеная.
- Какое в том сомнение - гнида самая натуральная! - истово согласился артист и воззвал к носильщикам: - В путь! Будьте бдительны! Враг коварен! В плен живыми не сдаваться! Всем выдали ампулы с ядом? Верю в вас, служивые!
Процессия мрачно удалилась. Май задумался, сколько весит снежок, если им нанесли такое тяжкое увечье. Мандрыгин угадал вопрос и ответил:
- У них снежки - это бильярдные шары.
Дежурный клон свистнул друзьям, распахнув витражную дверь. Вихрь бравурной, соблазнительно-веселой музыки полетел им навстречу. Под звон литавр и треск кастаньет Мандрыгин с Маем перешагнули заветный порог.
- А-ах! - вскричал Май, зажмурившись.
Чудо света - люстра на миг ослепила его. "Огнепалимая купина!" - радостно вспомнил Май и запрокинул голову, уставясь в туго переплетенные бронзовые ветви, окропленные жаркими яхонтовыми огнями. Блики от них остро пылали на хрустальном куполе, совершенно затмевая скромный свет звезд над ним. На дне зала творилось невидимое Маю действо, какая-то заманчивая мистерия под трескучую, бездумную музыку из балета "Дон Кихот". Мая потянуло к перилам - глянуть вниз, на самое дно, да не вышло: спутник сильно ударил его под колени.
- О-ох!.. - всхлипнул Май и пал на четвереньки рядом с Мандрыгиным, уже успевшим принять эту позу.
Ничего не объясняя, артист шустро пополз вперед между столами по драгоценному, багряному с золотом, восточному ковру, усеянному бильярдными шарами - "снежками". Он двигался, волоча за собой тяжелую бандуру, но безукоризненно точно попадая в такт музыки Минкуса. Из памяти Мая тотчас выступил полинялый образ детства: елка, бедные аккорды дрянного детсадовского пианино; он сам, пятилетний, ползает по полу среди таких же малышей в костюме божьей коровки - с картонным панцирем на спине, красным в черный горох, и головокружительно вкусно пахнущим столярным клеем…
Май опомнился и увидел, что все вокруг ползают на четвереньках: официанты, клоны-охранники и даже немногочисленные полуодетые нетрезвые женщины в дорогих помятых платьях. Люди явно что-то искали, шаря руками по ковру, под столами и даже - как бы невзначай - по спинам и бедрам друг друга. Эти телодвижения так ладно сочетались с бесшабашной музыкой и были так заразительно-забавны, что Май немедленно захотел стать участником пантомимы - живо пополз, как когда-то в детском саду, но… замер. Страстное, злое стрекотанье испугало его:
- Крест! Кре-ест! Кре-е-ест!..
Май невольно поднял голову, подчиняясь порыву, свойственному всякому, более-менее культурному человеку - при слове "крест" устремлять взор ввысь. Однако порыв был хоть и культурный, а неправильный. Никто и не думал искать крест под куполом; напротив, все снова принялись прочесывать пространство бильярдного зала с невероятно суровым энтузиазмом.
- Кре-ест!.. Как мне без креста-а?!.
От любопытства Май нарушил позу - выпрямился, стоя на коленях, и заметил вдали, у стены, за сдвинутыми столами и разбросанными стульями диван. На нем бесновался кричавший человечек - подпрыгивал, вскакивал, плюхался, вновь подпрыгивал. Он был похож на припадочного кузнечика. Май догадался: это Веревкин, победитель Лаэрта Гамлетовича. Веревкин был расхристан: рукав смокинга оторван, рука обмотана полотенцем. В эйфории победы Веревкин жаждал сразиться насмерть с кем-нибудь еще, но желающих не было, и потому вся неуемная страсть триумфатора выливалась в понукающее стрекотанье: "Кре-ест! Подарок Папы Римского-о! Кто найдет - бонус даю-ю!.."
Май получил удар между лопатками от неизвестной руки и шлепнулся на четвереньки, ничуть, впрочем, не рассердившись. Напротив, ему стало весело; блаженная сладость беспечности разлилась по телу. "Эй, беллетрист!" - окликнули Мая из-под бильярдного стола, сдвинутого в пылу драки на балкон и сокрушившего там кадки с растениями. Май послушно нырнул под тяжелый свод стола и увидел в полутьме Мандрыгина и какого-то официанта. Они возлежали на пушистом ковре в позах пирующих патрициев. Между ними, на подносе, красовалось блюдо с золотыми, нежно-хрусткими форелями, и тускло поблескивала пустая скляница. Мысль о том, что не худо бы выпить, искусительно промелькнула в мозгу Мая, но голод оказался сильнее жажды. Май сипло, мучительно вздохнул, глядя на блюдо с форелью. Это испугало официанта.
- Василий, а что за казачок с тобой приперся? - спросил он, придвигая на всякий случай поднос к себе.