- Знакомьтесь, господа, - величественно вымолвил Мандрыгин. - Май, мой ассистент, стажер-бандурист. Подает надежды. Решил я дурашке практику устроить - привел сюда, в высший свет. Пусть посмотрит, на ком этот свет держится. - Мандрыгин хмыкнул и, кивнув на официанта, представил: - А это, Маюша, один из таких людей и есть! Чешуйников, старинный мой приятель. Всех миллионеров знает, всех обслуживал, от всех чаевые получал. А прославился он тем, что одного олигарха облил шампанским - вместе с бабой его, в алмазах. И хорошо облил, я скажу. Онемела парочка! А герой наш как ни в чем не бывало спрашивает: "Заказ повторять будем?" Ну, олигарх за такую невиданную отвагу… что, Чешуйников, подарил тебе, а? Что?
- Тысячу долларов на чай и магазинчик вторсырья, - стесняясь и гордясь одновременно, провякал официант.
- Во как! Учись, писатель! - взвизгнул от восторга Мандрыгин. - Это как в сказке: коньки и в придачу весь мир!
- Андерсен, "Снежная королева", - хрипло пискнул озверевший от голода Май и, не владея собой, цапнул с блюда жареную рыбешку.
- Я магазинчик-то продал, - доверительно признался Чешуйников, придвигая к Маю поднос. - Думаю на вырученные деньги гробовую лавку купить, в смысле ритуальных принадлежностей.
- Предусмотрительно, - похвалил Мандрыгин, по примеру Мая схватив форель.
- Мудро, - поддакнул Май, хрустя рыбой, как бездомный кот.
- Да, мы все на пороге вечности. И что в этом контексте может быть лучше, чем гробовая лавка, - продолжил Мандрыгин. - Верно, Маюша?
Май невнятно рассмеялся в ответ. Чешуйников его забавлял: глазки, ногти и зубки официанта были, казалось, сделаны из одного твердого, непрозрачного материала, вроде пластмассы. "Отчего мне так весело?" - подумал насытившийся Май и растянулся на ковре, задев ногой поваленную кадку. Впервые за много лет он почувствовал прелесть безопасного, дурашливого бытия. И Маю жадно захотелось остаться здесь, в этом здании, навсегда - ползать на четвереньках, дружить с Чешуйниковым, носить костюм запорожца, есть жареную форель под бильярдным столом и когда-нибудь умереть - мгновенно, безболезненно, весело под музыку Минкуса, свист и крики пирующей толпы…
- Кре-е-ест! Кре-е-ест! - бесновался снаружи Веревкин. - Кто прикарманит, считай - труп! Язык вы-ырву-у! Руки сломаю-ю! У-у, га-а-ды-ы!..
- Этот Веревкин похож на… Савла, - лениво съязвил Май, обращаясь к официанту. - Вы помните, как написано в Библии? "Савл же, дыша угрозами и убийством…"
- Да ты циник, Май, - сыто укорил друга артист за дерзкое сравнение и поспешил успокоить официанта, который вновь опасливо придвинул к себе поднос, впрочем, уже пустой: - Не дрейфь, Чешуйников. Стажер у меня хоть и с прибабахом, но дрессированный. Не кусается.
Тут сотрапезники увидели босоногую даму в странном платье наподобие кухонного фартука из розовой парчи. Дама нетвердо ползла мимо стола, с брезгливым усилием отталкивая встречавшиеся на пути бильярдные шары.
- Здравствуй, Маня, - приветствовал Чешуйников.
Но пьяная Маня, не отозвавшись, скрылась за горой поваленных стульев.
- Хорошая она, - вздохнул Чешуйников уважительно. - В прошлом доцент кафедры микробиологии. Сейчас наша штатная гадалка. Карты, руны, кофейная гуща, то-се. Предсказывает исключительно в стихотворной форме, причем на ходу стихи сочиняет. Но правда, когда водки нажрется, то горланит только одно, свою лучшую поэму: "Человек же населен и простейшим, и червем…"
- Лирично, - похвалил Мандрыгин.
- Весьма, - поддакнул Май, болезненно упиваясь всем происходящим.
На дне здания весело буйствовал оркестр. Май мимолетно вспомнил, что в балете под эту музыку пестрая испанская толпа тормошит и подбрасывает высоко вверх Санчо Пансу.
- В человеке все дрянь, кроме скелета, - вдруг прорвало Чешуйникова. - Если скелет не трогать, он сохраняется через века. У него природная прочность. А мышцы и прочее - не сохраняются. Взять для примера египетские мумии. Гадость. А почему? Потому что эти чертовы язычники все тело сохранить хотели, а надо было о скелете в первую очередь думать. О ске-ле-те!
Столь неожиданный зигзаг беседы не просто удивил Мая, а слегка встревожил. В тоне Чешуйникова слышалось неподдельное волнение, даже горячность. Но говорить на странную тему официант более не стал - лег на спину, закинув руки за голову, и замолчал. Рядом прилег брезгливо усмехающийся Мандрыгин. Пенистая музыка Минкуса потеряла стройность - теперь марш тореадоров прерывался невнятным козлогласием - пели не то гости, не то приглашенные хористы. Вокруг биллиардного стола все ползали люди, и стрекотал вдали неутомимый Веревкин…
"Как хорошо, как славно, - подумал Май, тоже растянувшись на пушистом ковре. - Как славно…"
"И при этом ничуть не стыдно, - вдруг жарко подхватил двойник. - И заметь, ничего не надо для большего счастья, ничего и никого". Двойник, казалось, выдавился наружу из Мая и лежал рядышком. Май закрыл глаза и нехотя, вскользь, вспомнил о жене, дочке: "Как они там, в Каневе? Небось ивовые ветки собирают - корзинки плести". О, постная, безнадежная, бессмысленная рутина! Это постылое чувство долга перед семьей! Это чувство вины! И так - до гробовой доски?!. Теперь, когда другая жизнь - необременительная, беспечная - приголубила Мая, лица из прошлого казались скучны, жалки… "…даже ненавистны, - продолжил двойник и молодцевато заключил: - Надо, братец, смеясь расставаться со своим прошлым. Это есть истина - примитивная и понятная, как ночной горшок". Май слабо рассмеялся и, перевернувшись на живот, увидел, что мимо стола вновь ползет невменяемая доцент-гадалка Маня. Голая матрацная спина Мани была облита кетчупом, с платья осыпались розовые блестки.
- Маня, - машинально позвал Май.
Затем случилось невероятное. Пьяная Маня застыла на месте и, поворотив к Маю тяжелое потное лицо с разводами туши под глазами, звонко отбарабанила по слогам:
- Раз-ве ку-пишь ты бес-смер-тие за все свое зо-ло-то? И кто, ска-жи мне, гер-цог, про-даст те-бе его?
Май резко сел, ударившись головой о стол, но боли не почувствовал. Меж тем доцент-гадалка уползла восвояси. Ясно, что фразу про бессмертие она знать не могла: только двое знали ее - Май и Шмухляров. "Плюнь, - успокоил двойник. - Мало ли что среди этого грохота послышится. И знаешь, выпей-ка водки. Ее здесь много, вон, за стульями ящик стоит…"
Но предложение не вдохновило Мая, напротив - встревожило еще больше. Он вспомнил, как просил ангела купить водку и как тот, арестованный, говорил с ним по телефону - от лица милиционера со странной фамилией Слушайрыба.
- А теперь он Маню использовал… Неужели это значит, что он не бросил меня?! - неразборчиво пробормотал Май и, толкнув дремлющего Мандрыгина в бок, жалобно спросил: - Ты не слышал, что сейчас Маня сказала?
Тот ответил невпопад, не открывая глаз:
- Скоро уже… Сходим разок в публику, соберем жатву и отвалим домой.
"Дза-нн! Дза-нн! Дза-нн!" - возликовали литавры. Музыка оборвалась; воцарилось неразборчивое козлогласие, сопровождаемое смехом и аплодисментами.
- Ну какая у тебя жатва, Гормотун несчастный, - жалостливо сказал Чешуйников, приподнимаясь. - Так, мелочь, ерунда.
- Уж конечно, гробовую лавку не купить, - согласился Мандрыгин, открывая глаза и потягиваясь.
- Ты - дурак? - окрысился официант. - Ты не понимаешь, какие тут дела делать можно? Думаешь, я зачем гробовую лавку купить надумал? Я вперед смотрю. О детях думаю, о внуках!
- У тебя же внуков нет, чего ты их собрался хоронить?
- Не хоронить! - строго погрозил пальцем Чешуйников. - Я о жизни их забочусь, о материальной базе. У меня же самый выгодный бизнес будет: мертвяки! Это вам не что-нибудь… Не алмазы и даже не нефть, которые все равно когда-нибудь кончатся. А мертвяки - никогда, никогда! - Чешуйников перевел дух и неожиданно заключил академическим тоном: - Конечно, они могут обесцениться, но это, господа, только в том случае, если Земле придет кирдык. К примеру, если Солнце погаснет. Тогда абсолютно все станут мертвяками, а им, естественно, не до бизнеса будет.
Пластмассовые глазки официанта часто мигали. Он схватился за фалду фрака, залез в невидимый карман, вытащил какой-то листок, развернул и протянул Маю:
- Читай, стажер.
Щурясь, Май прочитал спотыкливым голосом:
- "Заявление. Прошу предоставить мне, Чешуйникову В. Р., работнику ресторана "Звезда" (стаж работы в должности официанта десять лет)…
- Десять! - победно вкрапил Чешуйников.
- …предоставить мне льготу на право неприкосновенности моего скелета в случае моей кончины. Подпись. Число".
- А число потом укажут, какое поставить! Когда момент наступит! - вскричал официант, ерзая от возбуждения.
- Что все это значит? - спросил Май, растерянно улыбаясь. - Это здесь так принято шутить?
- Ты, стажер, сноску пропустил, внизу же сноска имеется! - всхлипнул Чешуйников, выхватил листок у Мая и торжественно прочитал: - "Основание для получения льготы: а) не имею достаточно средств, чтобы выкупить право на неприкосновенность скелета; в) хочу предстать на Страшном суде в подобающем для христианина облике. Нужное подчеркнуть".
- Вот интересно, что же ты подчеркнул, Чешуйников? - спросил Мандрыгин невозмутимо.
- А ничего! - хвастливо объявил официант. - Мне, как проверенному работнику ресторана с десятилетним стажем беспорочной службы, и так полагается льгота.
- Что это? - вновь спросил Май, беспомощно улыбаясь.
- Это, мой тупоголовый друг, право на бессмертие, - сухо пояснил Мандрыгин.
- Оно! - кивнул Чешуйников. - Оно самое! И главное: юридически оформлено так, что не подкопаешься! А что вы хотите - раз бессмертие существует, то почему бы цивилизованным людям не оформить его соответствующим образом, как они оформляют все остальное?
- А если бессмертия нет? - ужалил Мандрыгин.
- Есть!! - истово возгласил Чешуйников и перекрестился. - Есть оно, говорю тебе, сволочь ты такая!
- Ну, верю, верю, - подмигнул сволочь. - Да и как ему не быть, если ты гробовую лавку купить надумал для бизнеса! И даже льготу получил!
- Мы в первых рядах пойдем! - поддакнул Чешуйников.
- Официанты? - спросил Май.
- Только лучшие. Которые - ого-го!.. Не то что дрянь всякая… То же и с поварами. Лучших выделят. А вы думали, такую льготу кому ни попадя дадут? Как пенсию, что ли, вашу паршивую?
- А мусье Шарль тоже считается избранным? - спросил Мандрыгин. - Он ведь здесь давно околачивается.
- Вот ему! - Чешуйников показал бледный маленький кукиш. - Пусть в свой Париж катится! Спит, гнида, целыми днями, приходит только вечером, жрет на халяву. Буженину из кухни ворует регулярно. Развратник, педераст! Не-ет, коленом под зад его и в Париж! - Чешуйников сурово затих, но тотчас продолжил: - Конечно, когда бизнес со скелетами наберет силу, тогда у нас и Париж вздрогнет. Им, лягушатникам, тоже не захочется свои кости на сувениры отдавать. Вот тогда они России и покланяются - ведь монополия-то у нас, здесь, будет! Без нас они никуда свои скелеты не заховают!
- Да, это будет великий ответ Европе, - сурово сказал Мандрыгин.
- А то! - хохотнул в запальчивости Чешуйников. - Они, понимаешь, навоняли безнаказанно своими революционными идеями на весь мир, а мы - твари дрожащие, что ли? Пусть-ка теперь раскошеливаются, буржуа поганые, чтоб их после смерти не тронули.
- А вдруг они все кремироваться начнут? - холодно полюбопытствовал Мандрыгин.
- Предусмотрено, - потер ручонки Чешуйников. - Кремация им не намного дешевле обойдется, чем обычное погребение. Экономической стороной вопроса уже занимаются ученые… академики. Вы учтите, что все французы по своей психологии - жадные лавочники.
Чтобы сэкономить, они выберут для своих костей участь сувениров. Представляете, бюстики этого, как его, знаменитого ихнего…
- Жана Маре, - подсказал Мандрыгин.
Официант раздраженно хрюкнул.
- Генерала де Голля, - тупо предположил Май.
- Да какой еще генерал! - озлился Чешуйников. - Не генерал, а… писатель. Вольтер! Вольтер! Как вам это?
- При чем тут я? - дернул плечом артист. - Ты у Вольтера спроси: нравится ему быть бюстиком из берцовой кости безымянного покойника или нет.
"Кре-ест! Кре-ест!" - стрекотал вдали Веревкин, солируя в общем козлогласии. Веселое ночное наваждение рассыпалось в труху, и Мая потянуло вон из ресторана, но он не ушел. Голосовое неистовство вдруг улеглось, визги и крики непонятным образом перетекли в оперный хор, который величественно и грозно пропел a capella: "Раз-ве ку-пишь ты бес-смер-тие за все сво-е зо-ло-то и кто-о, ска-жи мне, гер-р-цог, про-даст те-бе его-о?" После этого хор вновь рассыпался на тысячу резких, издевательских, обманных звуков. Май обмяк, ссутулившись и прижав ладони к вискам. "Послышалось", - сунулся утешать двойник, но зря. Май повернулся к официанту и, уставившись в блеклое его лицо желтыми глазами, спросил испуганным детским голосом:
- Значит, гробовая лавка вам нужна, чтобы… участвовать в процессе? Дивиденды получать? Правильно я догадался?
Мандрыгин засмеялся со злым умилением:
- Мне нравится это "догадался"! Все ведь так ясно, примитивно, понятно. Но нет, у нас не любят понимать, у нас любят именно до-га-ды-вать-ся!
- Попрошу без комментариев, - взвинченно бросил Май и, не сводя взора с официанта, продолжил: - Вам не кажется, что люди хотя бы на бесплатную кремацию имеют право?
- Мы не индусы какие-то сраные. Кремация для нас, христиан, неприемлема, - горделиво объявил официант.
- А если христианин - нищий?
- Вот прицепился, - утомленно вздохнул Чешуйников. - Ну, будут, наверное, и для населения льготы. Ветераны, герои труда, народные артисты…
- А которые не народные, а - просто народ, обычные люди? По-вашему, они не имеют права предстать на Страшном суде в приличном виде?
- Пусть сначала заработают на приличный вид! - огрызнулся Чешуйников. - Привыкли, понимаешь, к халяве при советской власти… От-вы-кать надо, товарищи дорогие, господа хорошие!
- И вы верите в Страшный суд?! - ахнул Май, всплеснув руками.
- Вот гад! Меня, православного, оскорблять?! - заголосил Чешуйников и на всякий случай заслонился подносом, как щитом.
- Нет, я хочу знать, кто вам позволил решать - кого пускать на Страшный суд, а кого нет! Ведь кто-то должен был дать вам такие полномочия!
- Я даже знаю кто! Тот, кто на Страшном суде председательствовать будет! - живо встрял Мандрыгин, обхватив друга за плечи, чтобы тот не бросился на официанта.
- Что вам надо? - хлюпнул Чешуйников, мысливший явно другими категориями, и доверительно поведал: - У нас все клиенты согласны: и Сутулов, и Муммель с Фетюковым, и даже Евсей Будряк, а он насчет бедных ого-го… очень их жалеет, содержит детский дом… церковь у себя в имении воздвиг… молитвы наизусть читает…
- Плача и нагинаясь при этом? - ненавидяще уточнил Май и тотчас ему - сама собою - открылась великая тайна, про кого написал свой роман безграмотный Шерстюк: слово "Миссия" означало "Мессия", помазанник Божий.
- Вшивый бандурист! Шестерка! Пш-шел отсюда-а! - завизжал Чешуйников из-за подноса. - Убери его, Мандрыгин, а то я тебя самого того-этого! Станешь здесь персоной нон-грата. Надо тебе это?
- Окстись, православный! Не губи-и! - театрально вскричал Мандрыгин, оттолкнул Мая и, плюхнувшись на колени, протянул к официанту костлявые руки. - Яви милосердие! Дай льготу выслужить! Пусти на Страшный суд - не пожалеешь! Ведь между судебными заседаниями, в кулуарах, вам танцев захочется!
В зале громоподобно ожил барабан, за ним страстно взвыли трубы, и протяжно зевнул аккордеон.
- Танго, - пискнул Чешуйников.
- Танго! - поддакнул Мандрыгин, щелкнув пальцами и по-балетному вскинув голову.
- Танго? - не понял Май и вскричал в отчаянии: - Я требую ответа - кто здесь раздает льготы на бессмертие? Имя! Фамилия!
- Задушить тебя, что ли? - пробормотал Мандрыгин, звонко щелкая и гримасничая. - Ты мне репутацию погубить хочешь?
- Кре-е-ест! - влилось в танго знакомое стрекотанье премьера.
- А-ах, так это Веревкин раздает льготы? - воскликнул Май.
Вопрос ошеломил официанта. Он выглянул из-за подноса, затем отшвырнул его и загулькал от смеха, тряся перед собой ручонками:
- Да этого Веревкина… в высший свет пустят… только сортир чистить!..
Мандрыгин уродливо ухмыльнулся в знак согласия. Май закрыл глаза и, совершая над собой насилие, предположил, что все эти абсурдные речи под биллиардным столом - часть общего представления, такого же несерьезного, как музыка Минкуса, поиски креста, бутафорская бандура и фальшивые костюмы запорожцев. "Все это блеф, - зевнул двойник и внезапно заржал: - Ну кому бюстики из костей могут понадобиться в таком количестве! Они же не женские прокладки. Понимаю, тебя бесит, что столь мерзкая "сувенирная" мысль вообще могла оформиться в чьей-то башке и стать публичной, почти легальной. Но будто ты не знаешь, что в наших палестинах может случиться любой, самый идиотский, кровожадный бред. И никогошеньки он не удивит. Потому что люди, в сущности, очень кровожадны. Привыч-ка-с! Ущерб натуры! Потребность униженного, тупого язычника почувствовать себя вершителем чьих-то судеб, маленьким божком! Будь ты бездарь распоследняя, ничтожнейший человечек, дурак - у тебя есть сладкая возможность пропеть людоедское "Кр-ро-ви! Смер-рти-и!". А уж как женщины любят эту песню… Какая-нибудь мамаша семейства: лицо широкое, почти доброе, баранья завивочка, очки, валики жира на спине - а туда же, крови требует… ради своих детей! Причем чьей угодно крови - маршала какого-нибудь в сталинские времена, нынешнего олигарха или маньяка-убийцы. Ты думаешь, такую мамашу напугает перспектива отдать свой скелет на сувениры? Людоеда костями не проймешь! Мамашу возмутит то, что у нее нет денег на покупку льготы. Она пойдет бить в таз на площади и требовать, чтобы государство ей обеспечило вожделенную льготу. Картина Страшного суда, которая скомпоновалась в воображении мамаши, и не снилась Микеланджело! Ее Страшный суд - это гибрид партсъезда и военного трибунала, с буфетом в паузах между чтением бессмысленных речей и исполнением смертных приговоров спецподразделением ангелов-карателей…"
- Ангелов… - в смятении повторил вслух Май, но никто не услышал его из-за шума. - Ангелов! - крикнул он, глядя, как официант шарит пальцами под жилетом, словно чешется.
"Кстати, ангел, которого ты ударил, был настоящий", - подло заметил двойник.
- Ты же уверял, что он - жулик, самозванец! - взвыл Май.
"Я? - негодующе ахнул двойник. - Наглый оговор! Разве я - не ты? Утверждать иное, значит, быть сумасшедшим!"
- А я и есть сумасшедший! И все вокруг - галлюцинация, сонмище фантомов! - лихорадочно согласился Май, радуясь, как дитя, столь топорному самообману.
- Я заметил, у вас, бумагомарак, манера есть - все на галлюцинацию списывать, для душевного, видать, удобства, - презрительно отозвался вдруг Мандрыгин, не только упредив двойника, но и угадав его ответ. - Какое-то фатальное пристрастие к теме безумия. Пошлятина, а всюду вывозит.
- Но что же мне делать?! - промычал Май, ударив себя в грудь кулаком.