Никто здесь не хотел слушать дудку Мандрыгина, песен и танцев его тоже не хотел. Но на такой случай у артиста был припасен коронный акробатический трюк: остановившись у стола, он вдруг молниеносно перелетал через него, не зацепив ни одного бокала, ни одного графина или вазы. "Как дух! Как Нижинский!" - непроизвольно восхитился Май. Кругом ахали, хлопали. Мандрыгин собирал жатву - за кушак ему совали купюры. Мая артист не замечал. После очередного прыжка, когда Мандрыгин изловчился в полете схватить со стола бутылку шампанского, ловко приземлиться и откупорить ее, - началась овация. Успех был на руку Маю. Он решил, воспользовавшись суетой, прошмыгнуть через зал. Не удалось! Какой-то пьяный шутник вилкой подцепил Мая за широкую штанину, дернул, и тот растянулся на хрустальном полу; бандура, как по льду, заскользила между столами и уткнулась в сапог Мандрыгина. Тот обернулся, все понял, закричал: "Браво-о!"
Зрители подумали, что падение - комический аттракцион и зааплодировали. В оркестре кто-то не удержался, дунул в трубу - будто стегнул коротким резким звуком. Мандрыгин подбежал к Маю, поднял его, шутовски ударив бандурой по голове. Май испугался по-настоящему: присел, закрывшись руками. Он был жалок и, сам того не подозревая, выступал в амплуа белого клоуна - рядом с рыжим, Мандрыгиным. Тот с ходу перелетел через стол шутника, сунул за кушак вознаграждение, подхватил Мая под руку и зашагал к витражным дверям. Оттуда сигналил белым платком мусье Шарль: мол, время жатвы кончилось, пошли вон! Друзья беспрепятственно миновали зал, и Май уже готовился торжествовать победу над роком: спасение было близко! Но в оркестре - как назло - вновь дико вскрикнула труба, и перед друзьями объявился клон-охранник.
- Вас в ложу просят.
- Мерси! В какую, служивый? - азартно откликнулся Мандрыгин.
Май догадался, в какую, и слабо запротестовал:
- Нет! Нет!
- Жди меня. Я скоро, - покладисто сказал артист, отпуская руку друга и поворачиваясь лицом к залу.
Май стреканул было наутек, но клон остановил, обхватив его шею двумя пальцами - большим и указательным.
- Куда-а! Велено обоим в ложу!
Май пискнул:
- Помогите!
Клон от неожиданности выпустил его. На шум подоспели двое официантов и маленькое оскаленное чудовище - мусье Шарль. Они окружили Мая.
- Василий! - простонал он.
Артист обернулся, и Май протянул к нему руки с мольбой:
- Покажи деньги!
Мандрыгин в недоумении вытащил из-за кушака пачку купюр. Май выхватил ее, с отчаянием сунул в руки мусье Шарля:
- Возьмите! Только помогите бежать!
- Ты что, кретин, делаешь?! - прозрел Мандрыгин и прыгнул на мусье Шарля, как павиан.
Не тут-то было! Не нашлось еще такого счастливчика, который сумел бы отобрать деньги у малютки Шарля! А тут еще и свита заслонила своего, какого-никакого начальника. Он злорадно выглянул из-за атлетических спин, растопырив ручонки; денег в них не было - испарились!
- Где эта чертова ложа?! - яростно возопил Мандрыгин и полетел в зал возмещать несправедливый, страшный финансовый урон.
Вслед артисту клон бросил Мая, за ним бандуру. Май поднялся с хрустального пола и, физически ощущая гнет срамного унижения, зашкандыбал между столиками под смех и реплики публики: "Ну, клоун! Ну, циркач!" Ужас предстоящего рассеялся на миг веселым видением Гришани Лукомцева, и у Мая жестоко защемило сердце: пропавшие по глупости деньги - это была еда и краски для глухонемого художника. В затмении чувств Май задел бандурой чью-то важную ногу, получил от нее удар пониже спины и очутился рядом с Мандрыгиным, у мраморных ступеней, осиянных разноцветными огнями светильников-деревцев. Их золотые ветви уютно оплетали вход в ложу.
Май спрятался за спину артиста и украдкой посмотрел вверх: приметного стула на месте не оказалось, как и стола. Они скрылись в глубине ложи, подальше от глаз публики. Май напрягся и наскреб по сусекам последние крохи надежды - решил, что ложа пуста, в ней никого нет. Но на верхней ступеньке появился знакомый Мая, охранник Тита Глодова, Рахим - галантерейного вида красавец в смешном, будто детском фраке с короткими фалдами. Он поманил друзей забинтованным указательным пальцем. Нежданно на сцене встрепенулась скрипка: всхлипнула, затянула "Очи черные", повлекла за собой оркестр. Когда друзья остановились на пороге ложи, волна музыки сильно окатила их, отпрянула и улеглась, преобразившись вновь в одинокое всхлипыванье скрипки.
Май понурился, сквозь ресницы несмело взглянул в самую глубину ложи, затянутой узорным китайским шелком. Там, около незаметной - в тон стен - двери стоял диван в стиле рококо, на котором устроился среди подушек Рахим. Рядом, на столике-консоли, Май заметил круглую клетку с желтым попугаем. Овальные зеркала в ажурных золоченых рамах украшали боковые стены ложи. В них отражался бронзовый фонарь-виноградная гроздь и стол, охваченный его меняющимся, волшебным светом - горели красным и желтым грани хрустальных кубков, влажно блестели фрукты на серебряном блюде, золотая искра помаргивала на горле высокой черной бутылки.
У стола, сбоку, притулился на стуле-рококо Тит Глодов, расставив ноги в остроносых белых туфлях. Между ногами повисло брюшко. Тит с чувством пожирал галушки - вылавливал из глубокой фарфоровой чаши серебряной ложкой и совал в рот, не всегда аккуратно. Впрочем, среди вызывающей роскоши обстановки даже Тит выглядел вполне благопристойно, несмотря на некоторую вульгарность манер.
Но любая роскошь никла перед острой, смертельной красотой Ханны. Она неподвижно, прямо сидела за столом, в центре, и глядела перед собой с отрешенной печалью. Платье обтягивало ее, как сверкающая пурпурная паутина. Из тяжкого узла волос выступал высокий алмазный гребень-полумесяц. Ярко-белое лицо, опаловый взор, карминовые губы - все было совершенно, невыносимо прекрасно. "Что за царица!" - восхищенно прошептал Мандрыгин, забыв на секунду о меркантильной цели своего появления перед красавицей.
"За-ха-ды-ы!" - позвал друзей Рахим. Тит ткнул ложку в чашу с галушками, из последних сил повернулся и осоловело уставился на посетителей. Они прошли под сплетенными золотыми ветвями внутрь ложи: Мандрыгин твердым шагом; Май - запинаясь ногами от обреченности. Далекая труба коротко рассмеялась ему в спину. Май морозно вздрогнул. Вздрогнула и Ханна - словно очнулась от сна; глянула впроблеск на Мандрыгина - обласкала. Он учтиво поклонился и сказал самым проникновенным, прельстительным из тысячи своих голосов:
- Мадам, и вы, ваше степенство! Польщен вниманием! Осмелюсь спросить: чего желаете-с? Диапазон мой - обширен: танец; художественный свист; пластические этюды с элементами акробатики; исполнение на дудке всевозможных фольклорных мелодий; частушки на языках народов бывшего СССР и даже, пардон, декламация христианских молитв.
Мандрыгин вновь поклонился, приложив руку к сердцу. Попугай одобрительно защелкал.
- Тит Юрьевич, каковы ваши предпочтения? - осведомилась Ханна плещущим контральто, глядя сквозь артиста на стоявшего за ним Мая. - Может быть, художественный свист?
Мандрыгин тотчас засвистел соловьем и вывел такую замысловатую трель, что попугай от восторга перевернулся вниз головой на своей жердочке. Тит, восхищенный не меньше попугая, поинтересовался:
- А про эстонского акробата знаешь?
- Намекните, ваше степенство! - жадно взмолился Мандрыгин.
Тит решил не напрягать память и спросил Ханну:
- Ну, как называется-то? Он еще в маске был, прибалт этот.
- Георг Отс! Мистер Икс! - закричал Мандрыгин и развел руки, как будто собираясь обнять работодателя. - Готов исполнить! Ибо имею приятный баритон. Для густоты художественного впечатления вынужден позвать скрипача - он оттенит мое искусство.
- А пусть этот усатый на балалайке вдарит, - пожелал Тит, не узнав Мая.
Тот, горестно насупившись, прижался боком к Мандрыгину: кто еще мог защитить его здесь?
- Не трещите вы, все. И так мигрень замучила, - проговорила Ханна, закрыв глаза и дотронувшись до виска хрупкой, точеной рукой. - Тит Юрьевич, вы разве не признали в козаке с бандурой Мая?
Тит рыгнул от удивления. Ханна потерла висок и сказала померкшим голосом:
- Значит, Семен Исаакович, вы у нас еще и артист. Что же вы умеете? Молитвы декламировать?
- В молитвах он - ас! - бесстрашно соврал Мандрыгин, действуя по принципу "Главное ввязаться в драку, а там - будь что будет".
- Ничего я не умею, молитвы тем более, - буркнул Май, глядя вниз, на сморщенные свои сапоги.
- Оно и к лучшему - ведь от молитв вашему брату, интеллигенту, лучше не становится. Разве не так, Семен Исаакович?
- Так, - кивнул Май, чувствуя себя, как нашкодивший ученик на допросе у завуча школы.
- Хочу подчеркнуть! - вновь с бешеной энергией вмешался Мандрыгин. - В данный момент мой стажер, Май, только осваивает навыки декламации. Я же, со своей стороны, могу представить эталон мастерства! Не желаете, мадам, послушать, к примеру, Символ веры?
- Вы, дружочек, сами не понимаете, что несете. Я и Символ веры - это абсурд.
Она взглянула на Мая и тихо, ласково засмеялась; свет так и брызнул из опаловых глаз. Все - даже попугай - вздохнули с восхищенной тоской, а Май застонал про себя: "Ах, подлая ведьма! Противны тебе молитвы-то! Вот бы тебя святой водой облить! Что будет?"
- Даже не думайте, - сказала Ханна, кивнув Маю.
Смех ее оборвался. Болезненная печаль пала на лицо.
Все молча наблюдали эту чувственную метаморфозу, а Ханна бесконечно тянула магнетическую паузу, трогая предметы на столе - бисерный черный ридикюль, кружевной фиалковый веер, ювелирный ножик для фруктов с рубиновой рукоятью, салфетку, кубок. Оркестр заиграл "Мурку" и публика - из последних предрассветных сил - объединилась в излюбленное свое козлогласие. В ложу звуки доносились глухо, но и это терзало Ханну - она опустила веки, притронулась к виску костяным пальцем. Тит и Рахим засуетились - один поднес воду в хрустальном кубке, другой - веер. Ханна, не открывая глаз, выбрала веер, затрепыхала им. "З-дра-а-ству-уй, м-а-я Му-у-рка-а, з-дра-ствуй, да-ра-га-ая!" - нудно тянул хор, а Май почему-то ждал, что вот-вот услышит: "Разве купишь ты бессмертие за все свое золото…"
- Семен Исаакович, вам поручено написать роман, - вымолвила Ханна, приподнимая нежные веки. - После хронической нищеты вы имеете небывалую возможность заработать большие деньги. Вместо этого вы обрядились в нелепый костюм, натянули кошмарные сапоги, прихватили лже-инструмент и пошли развлекаться. Впервые я такого иудея встречаю - чтобы прибыльной работой манкировал! Бебрик-то вас озолотить может!
Тит, услышав знакомое слово, требовательно про-тренькал:
- Бебрик! Где бебрик? Уже есть что почитать? Кто там угнетал моего бебрика, а?
- Кадм, - буркнул Май, глядя в пол.
Попугай щелкнул и перевернулся вниз головой - как видно, не только бебрики боялись грозного античного царя.
- Ну и где этот Кадм? Я тебя спрашиваю, где? - не отставал посуровевший Тит.
- Верно, там же, где и бебрик, - в прожектах нашего литератора, - саркастически уронила Ханна.
Тит повозил ложкой в чаше с галушками и зло запричитал:
- Ты что же это, а? Я думал - ты там, за письменным столом, а ты - здесь?! Да кто тебя сюда вообще привел?
Ханна бросила веер на стол и, многозначительно улыбнувшись Маю, отрезала:
- Привел тот же, кто успел в его жилище до нас побывать.
"Анаэль? Неужто он?! Неужто это правда?!" - ахнул про себя Май, догадавшись тут же, что: да, это - правда и правда - опасная для ведьмы Ханны.
- Я привел Мая! Я-с! - вклинился Мандрыгин, не понимая тайного смысла разговора, но желая выгородить друга. - Но привел исключительно с целью приобретения им новых впечатлений… К примеру, Бунин. Придет он, бывало, на одесский привоз, послоняется среди торговок, потом встанет у телеги какой-нибудь и давай в записную книжечку перлы народные заносить… Май в своем роде одарен не меньше, чем классик и, кабы не исторические парадоксы, не советская власть плюс электрификация почти всей страны, - был бы он сейчас почтенным нобелеатом. Я же, господа, являясь поклонником этого таланта, решил помочь… подвигнуть… и даже инспирировать процесс творчества!
- Бред, - мрачно сказал Май.
- Как вы извели-то себя, Семен Исаакович, лица на вас нет. Будто всю кровь из вас выпили, - посочувствовала Ханна, осторожно ощупывая взглядом Мая. - Сядьте. И друг ваш пусть сядет. В ногах правды нет.
- Верно! - повысил голос Май, вспомнив о человеке, недавно покинувшем эту ложу. - В ногах действительно правды нет!
Ресторанный хор кое-как разделался с "Муркой" и принялся за "Червону руту". Оркестр молчал. Только странная говорливая труба отзывалась на козлогласие - то выкрикивала: "Не так поете!", то взывала: "Вот как надо!", издавая чистые горние звуки, пронзавшие купол. "Скоро рассвет и конец всему", - подумал Май, глядя, как Рахим несет ему из глубины ложи стул, тот самый, на котором сидел НОГА. Мандрыгин уселся на табурет-рококо. Май остался стоять.
- Тит Юрьевич, предложите вина гостям, - велела Ханна, трепеща веером.
Тит изумился, обиженно тренькнул:
- Вина?! Так ведь… французское коллекционное, по две тысячи долларов за бутылек!
Ханна облила его ледяным взглядом. Тит сник, сокрушенно вздохнул:
- Ну, хрен с ними, пусть пьют. - Он мигнул и спросил с надеждой: - Может, лучше водки?
- Предпочитаю французское коллекционное, - твердо, злорадно объявил Мандрыгин, наливая себе из черной бутылки в кубок. - А ты, Маюха, выпьешь?
- Не пью, - сказал Май.
- Почему? - одновременно спросили Ханна и Тит.
- Нет хочу.
- А почему не садитесь? - спросила Ханна невозмутимо, как будто зная ответ.
- Да вот, боюсь седалищем своим осквернить стул, на котором до меня столь выдающаяся персона сидела, - ответил Май с вызовом.
Мандрыгин свирепо взглянул на него, а Тит, погладив брюшко, сказал благоговейно:
- Тут до тебя сам Толян сидел!
Май понял важность момента; сердце говорило: "Откажись от Титовых денег! Скажи "нет"!", а рассудок твердил: "Не смей отказываться!" Все вокруг, как показалось Маю, прониклось важностью этого выбора: никто в ложе не нарушал молчания, даже попугай. Хор умолк, умолкла и труба, издав требовательный гневный звук. Май растерялся: с кем говорить? Иррациональный страх перед Ханной толкнул его к Титу - формально именно он был главарем предприятия и заказчиком романа о бебрике. Май положил бандуру на пол, оперся о плечо Мандрыгина и, мысленно сказав Титу: "Ах ты, грязный гаденыш!", вслух забухтел вот что:
- Я все думал о вашем бебрике, думал… и надумал: вам нужен другой автор… а я… у меня масса забот… редактура… могу порекомендовать вместо себя Надин Суффло… исторический боевик - конек этого автора… Прометей с орлом, который печень ему клевал… Есть еще Шерстюк, очень масштабный писатель…
"А-а-а! Не та-ак!" - вскрикнула труба. Май убрал руку с плеча друга и попятился к выходу, ожидая, что уж сейчас-то его непременно выгонят. И еще он - в позоре своем, из которого хотел, но не мог вылезти, - подумал, что его морочат какие-то друзья юности, а ведьма и ангел - это нанятые ими артисты. Смешно! Где были теперь друзья его юности? Иных уж нет, а те далече…
- Ханна, что он сейчас говорил? - недоуменно про-тренькал Тит. - Пьяный, что ли? Орла какого-то приплел, печень…
- Он от бебрика хочет отказаться, - пояснила Ханна и доверительно попросила: - Семен Исаакович, приблизьтесь.
Май понуро подошел, встал напротив, рядом с Мандрыгиным; тот как раз собирался испробовать вина, но ввиду серьезности грядущего разговора, поставил кубок на стол.
- Ты, Семен, чем недоволен-то? - спросил Тит, ковыряя ложкой в чаше с галушками. - Условия договора тебя не устраивают?
- Я и вы его не устраиваем, - горестно усмехнулась красавица.
- Ишь гусь какой.
- Па-а-звольте! - вмешался Мандрыгин, успевший отхлебнуть чудесного вина и сразу повеселевший. - Не гусь он, ваше степенство! Не гусь, а реликтовый человек, хоть в прошлом и алкоголик, как и ваш покорный слуга…
Май тряхнул его за плечо - пресек невнятный монолог и, решившись, обратился к Титу:
- Вы говорили, что завод имеете… костной муки…
Он замолк, крепче сжал плечо друга, не осмеливаясь продолжить. "Ну!" - весело поддержала невидимая труба.
- Чьи кости вы там перерабатываете? Покойников? - героически спросил Май. - Я здесь, в ресторане, услышал, что вы, с вашим Толяном, сувениры надумали изготовлять из этих костей - бюстики Достоевского, Вольтера…
"Бра-а-во-о!" - крикнула труба, но, может, Маю это лишь послышалось. Он внезапно ощутил прилив неизведанной веселой силы, пронизавшей все тело: окреп позвоночник, ушла дрожь из ног, и сердце забилось ровно, как колокол.
- Ох, дрянные языки! Все растрепали, да еще от себя прибавили, чтобы страху на людей нагнать, - посетовала Ханна.
Неуклюжие обличения Мая огорчили всех: Мандрыгин понял, что денег ему с таким "стажером" не видать; Рахим не понял ничего, но зато почувствовал тренированным телом близость какой-то безобразной драки; попугай от страха вообще впал в каталепсию - замер, открыв черный клюв и раскинув крылья, словно горный орел. Тит, надо сказать, был смущен словами Мая больше всех, но быстро оклемался и вознегодовал:
- На моем заводе - кости зверей и птиц! Я человеческих костей не касаюсь! А если коснусь, то только с разрешения федеральных властей! Согласно закону!
Услышав про кости птиц, попугай шмякнулся в обморок.
- Не сомневаюсь, вы получите разрешение федеральных властей, - сказал Май. - Думаю, это для вас не труднее, чем заставить Копперфилда гопак плясать.
- Понравилось? - захлопал в ладоши Тит. - Так ему, америкашке! У нас и архиерей спляшет, если захотим!
Ханна покачала змеиной головой и усовестила Тита:
- Как не стыдно! Вы же на храм деньги регулярно даете!
- Ну и тем более, чего ж архиерею не сплясать за такие-то деньги!
Тит захохотал, придерживая трясущееся брюшко.
- Так, может, архиерей вам и про бебрика вместо меня напишет? - спросил Май, обмирая от собственной дерзости.
- Ханна, чего он крутит? - выдавил Тит сквозь хохот. - Денег, что ли, хочет больше, чем обещано?
Ханна взглянула на него, как на гусеницу, опустила веки и заговорила: