- Вот и смерть моя, - вымолвила Ханна, разжав объятия и панически метнувшись в глубь ложи, к закрытой двери.
- Подыграю. Отчего ж не подыграть, - сказал трубач летучим голосом.
Май, без сил привалившийся к зеркалу, не поверил своим ушам. Он смахнул слезы, вгляделся. Трубач в белом фраке радостно кивнул ему и стянул с головы черную бандану. Золотые волосы упали на плечи.
- Анаэль! - воскликнул Май, задыхаясь от счастья. - Мандрыгин, это он, Анаэль!
Мандрыгин смотрел на златокудрого трубача с любопытством, насмешливо. Уж такой он был человек: язва, одним словом. Тит разглядывал незнакомца с брезгливой неприязнью, а Рахим свирепо, чтобы внушить страх - на всякий случай. Лишь попугай защелкал восторженно, бурливо. Птице не требовались никакие доказательства, она сразу почувствовала, что перед ней - ангел, существо великолепное, могущественное.
Май сделал шаг - хотел приблизиться, но Анаэль махнул трубой - остановил его и улыбнулся покойно, ровно.
- Людей-то не губи вместе со мной! Не нарушай запрета! - ужалила из тени рыдающая Ханна.
- Сущие враки, - засмеялся Анаэль, не глядя на обличительницу, и положил на стол трубу.
- Ты кто такой, а? - рассвирепел Тит, которому не понравилось вольное поведение патлатого музыкантишки. - Ты что тут возникаешь? Твое дело - в дуду свою дудеть. Понял?
- Не торопитесь, - скорбно пообещал Анаэль. - Я дуну. В другое время. Мало не покажется.
- Боже ты мой, Боже!.. - ошеломленно всхлипнул Мандрыгин; он все понял, но не мог справиться с этим озарением, не мог принять его сразу, безоговорочно.
- Убийца! - неистово выкрикнула Ханна, раздирая когтями шелковую обивку на стене. - Губитель!
Рахим, услышав слово "убийца", моментально, с феерической ловкостью, вынул откуда-то пистолет и заслонил собою остолбеневшего от страха Тита. Бывают моменты, когда оружие - безотносительно к тому, в чьих оно руках, - выглядит глупо. Это был именно такой момент. Анаэль мельком взглянул на живописную группу зрителей и повернулся к Маю. Тот пошатнулся, рухнул на колени, взмолился:
- Прости меня, Анаэль! Хочешь, я от бебрика откажусь, от денег, от Неаполя? Ну, хочешь?
- Не я - ты должен хотеть, - тихо проронил Анаэль, покачав лучезарной головой.
"Прощайте, Неаполь и Флоренция…" - сказал себе Май, поднял глаза на ангела и решился…
- Молчи, Май! Погибнешь! Все погибнут! - яро взвыла Ханна, сверкнула по воздуху - очутилась у стола и схватила нож. - Я умираю! Из-за тебя, Май!
Она молниеносно вонзила нож прямо в сердце, дрогнула, разжала руку и невесомо упала рядом с Маем, стоявшим на коленях. Самоубийство, как взрыв, потрясло, оглушило людей. Кто-то из зала сунулся в ложу, кто-то крикнул: "Вызовите охрану!" Анаэль взглянул на мертвую красавицу с иронической скукой и обратился к Маю:
- Так все же "да" или "нет", Семен Исаакович?
- Но ведь она… умерла… - выговорил пораженный Май, слушая, но не слыша вопроса и глядя на рубиновую рукоять ножа, торчавшую из груди Ханны.
Анаэль засмеялся - он смеялся не то над Маем, не то над ведьмой-самоубийцей, а может, еще над чем-то, известным пока только ему, ангелу.
- Умерла-а! - очухавшись, завыл Тит и схватился за уши. - Умерла-а-а! Вра-че-е-й!!
Парадиз разметало в пух и прах от его воя. Все благородные запахи, звуки, цвета обернулись кромешным свинством - зловонием, гоготом, свистом, грязными красками. Оркестр поддержал эту тлетворную метаморфозу - заиграл, будто глумясь, "Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря…". Анаэль засмеялся вновь и спокойно взял в руки больно сверкающую трубу. Май, увидев это, инстинктивно пал ниц рядом с мертвой Ханной, предчувствуя катастрофу: "кровь, огонь, курение дыма…"! В предчувствии того же вдруг заголосил истерически Мандрыгин, известный ерник и смельчак: "Вы-зы-вайте пожарных!!" Май покорно ждал гибельного звука ангеловой трубы, но не дождался. Вопли множились, среди них выделялся голос малютки Шарля. Он кричал с революционной пылкостью, как на баррикадах: "Па-шель вон!!"
- Хватайте трубача! - завизжал Тит Глодов, наступив на руку Мая.
- Нет его! - грянула толпа.
- Как нет?!
- А хрен его знает! Утек!..
- Тогда… хватайте этого! С балалайкой! - призвал Тит, саданув каблуком по спине Мая. - Это он убил!!
- Он?!! - хрюкнул хор. - Он!!
Май вскрикнул от боли, открыл глаза. Ханна в сверкающем пурпурном платье разметалась рядом. Вокруг раны на груди расплылось темное липкое пятно. Тень страдальческой улыбки таяла на мертвых карминовых губах - словно Ханна жалела не себя, а Мая. Он поднял взор: лица, лица, лица - скалятся, гримасничают. В безумном страхе Май по-звериному перемахнул через тело ведьмы, ударил кого-то бандурой, сшиб по пути клетку с несчастным попугаем и прыгнул в полуоткрытую дверь ложи. Вон! На волю!
Все было нипочем беглецу. Он прорезал воздух, зависая в нем, как дух, как Нижинский, как Мандрыгин! Откуда-то взялась сила, быстрота, веселая беспощадность движений. Он бил бандурой по головам клонов, которые тщились схватить беглеца. Он победил их всех, оставил позади и, вылетев из здания на лужайку, понесся по росе вперед - через цветы, кусты, деревья. Он видел себя со стороны и смеялся счастливо, как в юности: Гермес! - с бандурой вместо кадуцея и в сморщенных красных сапогах вместо крылатых сандалий.
За этот смех древний бог даровал беглецу секундный сон - сладостный, благоуханный: Май взлетел под блекнущими северными звездами и приземлился в Италии, на Фьезоле, средь тонких тополей, в тот миг, когда природа робко удивлялась рассвету. Он нагнулся, потрогал скользкую головку еще спящего мака и… очнулся около знакомой часовенки, опутанной мигающими елочными гирляндами. Невдалеке дремала старушка "Волга". Эфиоп Остапчук меланхолично курил, облокотившись о капот. Голая Ядвига Осиповна, пони и Юрасик исчезли вместе со столиком, украшавшим багажник "Волги". Май без слов прыгнул в кабину, на тюк с рыболовными сетями. "В морду захотел, придурок?!" - рявкнул Остапчук, не признав знакомого в ряженом. Выручила Мая умница-бандура: эфиоп, увидев ее, клекочуще захохотал и сел за руль.
- Ну куда едем?
- В город!.. Погоня!.. Угроза жизни! - задыхаясь, выкрикнул Май.
Остапчук глянул на свой когтистый мизинец и взревел, вдохновленный погоней:
- Ну, старая, давай!
От рева проняло оленя на капоте "Волги"; он ударил копытцем, и машина покатилась в Петербург, отчаянно хлябая деталями механизма. Май трясся на сетях в обнимку с бандурой - он полюбил ее, как боевую подругу. Восторг бегства прошел; тонкие тополя и маки Фьезоле остались в божественном сне, а перед Маем развернулась картина бездушной реальности: самоубийство Ханны; угрозы всемогущего Тита Глодова; потеря паспорта (забыт вместе с пакетом в гримуборной ресторана); в близкой перспективе - потеря свободы (посадят по навету Тита) и - как следствие - потеря доброго имени. Да что там: впереди маячила потеря жизни!..
- А Васька, друг твой, где? - спросил Остапчук.
- Нету. Опасно ему теперь со мной, - сказал Май, дико оглянувшись - не гонятся ли за "Волгой" опричники Тита. - Нету у меня больше ни друга, ни ангела!
- Бывает, - вздохнул Остапчук.
- Слушай, поехали в Эфиопию! - страстно предложил Май.
- Нельзя. Я паспорт на спор съел и пивом запил, - добродушно признался эфиоп.
- Может, в Киев рванем?
- А водительские права? Без них до Киева никак.
- Ты что, и права съел?
- Не. В Неве утопил по пьянке.
- Тогда не примазывайся! - крикнул обозленный Май.
- К кому это?
- А то ты не знаешь к кому! Вон, отрастил ноготь масонский, на Черную речку собрался идти, а сам… бумагу жрешь, как свинья! Тоже мне, эфиоп!..
Остапчук не обиделся; за пятьдесят долларов, которые недавно он выудил у Мая, можно было и обличения в свинстве стерпеть и даже хрюкнуть. Он с удовольствием хрюкнул, но услышан не был. Панический страх раздирал Мая: за смерть Ханны Тит мог расправиться со всей его семьей - и с Тусей тоже! В горячке чувств Май решил немедленно бежать в Канев, но, вспомнив о свояченице, захотел предупредить ее об опасности.
Густой молочный туман пушился над дорогой. Из него, на обочинах, призрачно выступали деревья и дымно цветущие кусты сирени. Между кустами, вдали, холодно брезжил залив. Май закутался в рыболовную сеть - его знобило. Мысли были мутные, рваные. Зачем родился в этой стране? Почему не уехал в Израиль? Ведь была возможность, но Май тогда решил, что русскому писателю там делать нечего. Теперь он думал: может, в Израиле ангел с ведьмой не пришли бы по его душу, чтобы на самом деле сразиться друг с другом? Что надо было Богу от Мая? Жертв? Мало ему разве? Отца забрал, мать забрал, теперь хочет, видно, последнее забрать - жизнь Туси, Гали. Почему Бог нем и непроницаем, как… "Черный квадрат" Малевича?!
- А о чем ему с тобой балакать? - небрежно произнес Остапчук, и Май понял, что давно бормочет вслух. - Кто ты для Бога такой? Ангел, что ли?
Услышав про ангела, Май застонал и начал выпутываться из сети. Бросил его Анаэль! Получил свое - мертвую ведьму - и открестился! Оставил один на один с Титом, который в ярости хуже самого царя Кадма!
- Я бебрик, - дрожа и цякая зубами, выговорил Май, а потом вдруг пошутил безумно: - Я бебрик, холодеет кровь…
Туман истончался и исчез совсем, когда машина въехала в город. Остапчук, понукаемый Маем, избрал самый хитрый маршрут до дома - чтобы запутать следы. Это было по-детски глупо, но эфиоп, не задумываясь о таких тонкостях, начал вытворять черт-те что: "Волга" три раза подряд объехала вокруг памятника Суворову на Марсовом поле, а потом покатилась на Васильевский остров, остановилась в Восьмой линии около незнакомого Маю дома. Остапчук молча вышел, зашел в подъезд, но тотчас вернулся не с пустыми руками - с чучелом камышового кота и маленьким японским телевизором. Чучело эфиоп доверил пассажиру, а телевизор водрузил рядом с собою, на сиденье. Оскаленная морда кота, его стеклянные глаза обезобразили Маю весь путь до Купчино. Он попросился выйти, не доезжая до дома пол квартала: вылез из кабины, за ним потянулась рыболовная сеть. Эфиоп заклекотал, помог отцепить ее и сунул бандуру в руки Маю:
- Мне чужого дерьма не надо.
Он кивнул на прощанье и, тут же забыв о странном попутчике, уехал. Май глядел вслед, запоминая все - вплоть до подрагиванья кузова "Волги" и злобной морды камышового кота, уткнувшейся в заднее стекло кабины. Зачем нужны были эти детали ad memorandum, когда жить оставалось всего ничего? Май не знал ответа, да и не хотел знать. Он побежал по-утреннему зябкой, пустой улице, перепрыгивая через лужицы; он крался вдоль стен, за кустами. Добравшись до дома, он притаился между мусорными баками и некоторое время наблюдал за подъездом. Все было тихо; солнечный свет только-только набирал силу, и окна без бликов скучно таращились на Мая. Голубиный хор сварливо встретил его у подъезда. Май беззвучно выругался, проскользнул на лестницу и побежал наверх, забыв про лифт. Перед дверью он вспомнил, что ключ остался в пакете, а пакет в ресторане. Звонить Май побоялся и, вновь выругавшись, жалобно поскребся в дверь, как вернувшийся с ночной прогулки кот.
Он был уверен, что свояченица спит, но дверь открылась. Зоя, обернутая в простыню - на манер римской тоги, воздвиглась перед беднягой. Узнав Мая в замурзанном запорожце с бандурой, она плюхнулась на табурет, поперхнулась - тяжелое матерное слово застряло в горле.
- Угроза жизни! Бежать! Сейчас же! - сипло выкрикнул Май, ворвавшись в прихожую и захлопнув дверь ногой.
Зоя шлепнула себя по жирным коленям, испустила длинное бульканье - матерное слово прыгало в горле, как сумасшедшее. Май пулей пролетел на кухню; его мучила жажда. Здесь он застал злокачественный беспорядок: на плите, в ковшике, дымился кипящий воск; рядом, на столике, валялась замусоленная книга "Практическая магия" и лежал в кастрюльке кусок сала, густо истыканный обойными гвоздиками. Май попятился, увидев, что попирает ногами нарисованную мелом пентаграмму. В кухню угрожающе вдвинулась Зоя.
- Чернокнижница! - вскричал Май, в гневе сбросив на пол "Практическую магию". - Опять заклинания чертовы творите? Изгадили дом сатанинскими символами!
Он начал топтать пентаграмму. Но тут Зою прорвало:
- Пьянь! Аванс ему выдали, так он в загул пустился! В зеркало на себя погляди, суслик обтерханный! А сапоги-то, сапоги!.. Бедная моя Галюня! С таким уродом жить - лучше утопиться! А ну, геть с моей пентаграммы! - Зоя двинула Мая в плечо, он отлетел, как перо, к холодильнику. - Народ по каплям мудрость собирал - не для того, чтобы ты ногами шваркал по тайным знакам! Я заклинания читаю, чтобы в доме деньги водились! Уже раз помогло - три тысячи долларов пришли! А ты, нехристь, только водку жрешь да в грязи валяешься!
- Деньги?! - всхлипнул Май. - Мы ни за что не возьмем эти деньги! Мы их здесь, на столике, оставим, рядом с сахарницей! Когда от Тита Глодова придут, сразу их увидят! Зоя, несите сюда доллары!
- Не дам! - рявкнула свояченица. - Не твои они, а семейные! Ведь каждую минуту издохнуть можешь без всякой пользы для семьи, а так - хоть три тысячи!
Май, не слушая белиберду, бросился вон из кухни, но Зоя закупорила собою дверной проем. И вновь помогла верная бандура: Май хлопнул ею по животу свояченицы, она отступила, освободив путь к ванной. Там, за дверью, притулилась древняя, не работающая стиральная машина, но ее на месте не оказалось. Май обнаружил машину в большой комнате, в углу между окном и шкафом. Зоя замаскировала ее вязаной скатертью под столик, а сверху поставила ивовую корзинку. Май уже сорвал скатерть, но подоспевшая Зоя отобрала ее, отшвырнув своего врага с такой силой, что он упал на диван, прямо на коробку конфет - подарок Тита Глодова. Шоколад не пострадал, а коробка с изображением "Благовещения" фра Анджелико помялась. Май начал разглаживать ее, но бросил - не до того было.
Он поднял глаза от "Благовещения", увидел во всех деталях угол комнаты: мутно-желтые обои пузырились на неровной стене; по потолку вились паутинные трещины; из опрокинутой ивовой корзинки вывалились мотки проволоки, катушки грубых ниток и маленькая голая кукла без головы. В угол комнаты врезалось окно - прямоугольная радость, завешенная простецким тюлем. Редко когда на столь маленьком клочке пространства собирались воедино вещи, столь равно унылые и безобразные. Гнетущий сюрреализм картины усугубляла фигура Зои: короткая шея с жирной холкой; короткие черные волосенки; толстые щеки; кабаньи глазки; валики жира на боках и спине; кривые бесформенные ноги - все было ненавистно Маю. Это чувство разделяла и Зоя - ее переполняло столь же нестерпимое отвращение к родственнику: к его мальчишеской субтильности, вечно разворошенным кудрям, желтым глазам; к тому, что он не выносил застольное пение, вытирал руки салфеткой во время еды и к тому, что его, никчемного писателишку, любила красивая Галя.
- И как тебя, такого гада, Бог терпит?! - не выдержала Зоя, приперев задом стиральную машину к стене.
- Бог?! - изумился Май и засмеялся разбито. - Я догадываюсь, как Он терпит меня, а также вас, Зоя, и все остальное человечество - Он на нас не обращает внимания! Он - Черный квадрат! Мы не нужны ни Ему, ни крылатому воинству - ангелам с демонами! Мы - третий мир, Зоя! Нас используют, чтобы воевать друг с другом. - Май оглянулся, словно боясь, что подслушивают, и, понизив голос, признался: - Я, Зоя, вообще начал сомневаться, что человек - венец творения! А вы? Ну если бы он был венец, то не был бы смертен - логично?
Май победительно взглянул на Зою, которая думала о своем: надо всеми правдами и неправдами заставить Галю развестись с ненавистным алкашом - уж больно он плох или, как любят выражаться "в телевизоре", не адекватен.
- Ведь я ни слова лжи за свою жизнь не написал! - сумбурно продолжил Май, не то жалуясь, не то оправдываясь. - Не лгать, Зоя, трудно. Но я был верен этому принципу. Каюсь, я мечтал, что за такую верность мне когда-нибудь будет утешение. А хотел я малого: увидеть кусочек мира, где тонкие тополя Фьезоле, картины фра Анджелико, сады Лоренцо Медичи. Одним глазком увидеть!.. Ну, еще мечтал, чтобы девочки мои никогда не бедствовали… Оказывается, для этого мои принципы вовсе не нужны! Ведь кто-то другой, в сто раз бездарнее меня, который каждый день нарушает то, что я себе за всю жизнь ни разу не позволил, - он и мир видит во всей его красе, и дети у него сыты. Разве это по-божески?! И разве то, что я ангела ударил, - не мелочь по сравнению с ужасающей несправедливостью Бога?! Кто он после этого, как не Черный квадрат!
- Ну ты даешь, масон иудейский! - замахала руками Зоя, сплюнула зачем-то через плечо и перекрестилась.
- Не бойтесь никого: ни Бога, ни противобога! - горячо уверил Май. - Самое страшное - не они, а прямоходящие, которые по-человечески говорят и додумались из костей мертвецов сувениры делать! Никто, Зоя, за нас не заступится перед этими прямоходящими - ни черт, ни ангел! Они заняты своей священной войной. Богу - Богово, кесарю - кесарево… - Май горестно иссяк, опомнился и вскричал, вскочив с дивана: - Зоя, вы - дура! Почему вы до сих пор в простыне? Надо бежать в Канев! На сборы десять минут!!
Он выскочил в прихожую; Зоя вышла следом, держа в руке листок бумаги:
- Псих! Какой Канев! Галя еще вчера телеграмму прислала, вот: "Срочно еду Петербург Тусей чую недоброе". Сеструха-то моя верно чует! Приедет, а ты уже в психушке!
- Все равно бежим! - взмолился Май. - Подкараулим девочек около дома и с ними назад, в Канев!
Зазвонил будильник на кухне - тоненько, ехидно. Было пять часов утра - время для колдовских манипуляций с куском сала. Но Зоя забыла об этом: бескровное лицо родственника испугало ее.
- Ты что натворил-то, Исакич, пока шлялся? - спросила она шепотом.
Май вместо ответа показал пальцем на входную дверь: за ней послышалось какое-то движение. Зоя замерла, подрагивая задом. Май на цыпочках подкрался к двери, посмотрел в "глазок", отшатнулся: на лестнице кто-то мелькнул и исчез - спрятался. Май прыгнул к Зое, затащил в свою комнату.
- Это за мной пришли! Скажете им: уехал, улетел в… Ростов или Караганду! Домой, мол, не приходил, а позвонил и сказал: улетаю! Не выдавайте меня!
Перепуганная Зоя выдвинулась из комнаты, а Май, схватив бандуру (улика!), юркнул на лоджию, перелез на половину соседки, забился в угол, около двери, и затаился.
Между тем Зоя, почти помешавшись от страха, пялилась на входную дверь. В нее звонили, сотрясали ударами - это было особенно страшно. Тогда чернокнижница, вспомнив о магии, протрюхала на кухню и утвердилась в центре пентаграммы. Но чародейский знак не помог - дверь с натугой открылась. В прихожую молча и бесшумно ступил Рахим с подручным, рыжим бородатым дядькой в задорной гавайской рубахе. Зоя, не выходя из пентаграммы, начала заклинать: "Абара! Абара! Абара!" Это было тайное слово, услышав которое, враги должны были обратиться в бегство. Слово, однако, не помогло. Рахим схватил Зою за руку, бородач за другую.