- Гавары, халда, где стиральная машина? - спросил галантерейный красавец, зверски улыбаясь.
Зоя немедленно пришла в себя, стала вырываться и выть:
- Не дам!
Рахим кивнул подручному, тот сорвал с гвоздя кухонное полотенце, свернул дулей и ловко сунул в рот упрямице, а руки заломил за спину.
- Будэм пытать, - назидательно сказал Рахим, огляделся, схватил со стола маникюрные ножницы.
Зоя сверкнула кабаньими глазками, как партизан на допросе, и что-то воинственно промычала. Но Рахим был недаром мастер своего дела: он жестоко отчекрыжил у Зои прядь и без того жидких волосенок, а потом нацелился на нос. Несчастная сдалась! Стиральную машину живо распатронили, вытащили доллары, а Зою, связанную по рукам и ногам полотенцами, запихнули в ванную. Потеря денег так расстроила женщину, что она - в великой злобе - выдала местонахождение Мая, не дожидаясь вопросов.
Май услышал, как враги вошли в его комнату, спотыкаясь о банки с соленьями. Он метнулся к перилам - хотел прыгнуть вниз, но испугался высоты и в безвыходном отчаянии рухнул всем телом на дверь. Она подалась - как по волшебству! Май шныркнул в спасительную щель, мигом закрыл дверь, задернул полосатые темные шторы и лег на пол, обняв бандуру. В этот самый момент Рахим выглянул из-за щита, обозревая пустую лоджию соседки.
Май поднял голову, огляделся. Комната покойной старушки была похожа на театральную декорацию. Ореховая мебель в стиле бидермайер - стол, кровать, шкаф, стулья; в углу, около лоджии, ширма, за ней уютное кресло. На стенах гравюры. Над столом висела в зеркальной раме большая картина маслом. По зимнему ночному Петербургу, вдоль реки Фонтанки, ехала карета с кучером в птичьей маске, с лакеями в масках обезьян - на запятках. Из окна кареты смотрел с любопытством на чудо-столицу удивительно знакомый господин - носатый, большеглазый. Перистый снег сыпался на выступавший из мрака, за каретой, Шереметьевский дворец, а над ним летел по небу… Вакула верхом на черте. "Приезд Эрнста Теодора Амадея Гофмана в Санкт-Петербург", - прочитал Май на маленькой табличке под картиной. Он обрадовался даже не Гофману, которого любил с детства, а Вакуле - это был привет от Гришани Лукомцева.
Май наконец осознал, что залез в чужую, к тому же опечатанную квартиру, вернулся к двери на лоджию и сел в кресло за ширму, расписанную по синему шелку луной и звездами. В щель между створками ширмы была видна входная дверь. Где-то тикали стенные часы, пахло нафталином и пылью. Если б не пугливые мысли о дочке и жене, Май даже уснул бы, а так он смотрел, не отрываясь, на дверь и слушал - что там, на лестнице творится. Было половина шестого утра. Чьи-то шаги прошуршали по ступеням. Маю вдруг померещилось, что дверь дрогнула. Он привскочил от страха, но сразу сел, вздохнув с облегчением: чертова галлюцинация! В следующий миг круглая ручка двери бесшумно повернулась; дверь начала открываться. Вошел человек в коротком фраке - Рахим. Май сполз на пол и затих, обездвиженный ужасом.
Вслед за Рахимом в прихожую - как-то неуверенно - ступил… милиционер: Май увидел из своего убежища широкобедрую фигуру в форме. Не был ли это известный ему Слушайрыба? Впрочем, был не был - какая разница! Милиционер распахнул дверь. Появилась мрачная группа: четверо клонов-охранников опасливо несли длинный кокон - нечто, завернутое в багряную с золотом ткань. Май узнал скатерть из ресторана. Рахим жестами приказал положить кокон на стол, в комнате. Клоны молча повиновались и вышли вон. Сразу после них возник рыжебородый в гавайской рубахе, а за ним - сам Тит Глодов. Милиционер совсем потерялся от страха, но тут же приободрился: Тит брезгливо подал ему триста долларов. Рыжебородый выпроводил милиционера, закрыл дверь на все замки, цепочку и остался в прихожей. Тит Глодов направился в комнату. Тишина казалась Маю настолько нестерпимой, что хотелось крикнуть и выдать себя.
Тит тяжело плюхнулся на старушкину кровать. Он был катастрофически неузнаваем: белый смокинг в пятнах вина и грязи, ворот рубашки надорван. Полнокровный уверенный мужик превратился в пришибленное горем существо - колбасные уши будто заплесневели, синие глазенки выцвели и ввалились, а живот стал похож на растянутый вялый пузырь. Тит был жалок, мерзок и зол. Май чувствовал, что близка развязка этой мизансцены - развязка адская, бредовая и, вероятно, непоправимая для всех присутствовавших. Тоска охватила его.
- З-з-з-з-з-з!..
Звук раздавался непонятно откуда и был похож на ликующее пение огромного комара при виде жертвы.
- З-з-з-д-д-е-е-е-с-сь… он-н!
"Не комар", - понял Май. Он не успел вздохнуть, как Рахим протянул за ширму руку, цапнул его за красный сапог, выволок наружу, бросил к ногам Тита и злорадно заметил:
- Думал, не найде-ем, да? А-абмануть хоте-ел, да?
Май безвольно молчал. Молчал и Тит, но Рахим с рыжебородым подручным, вбежавшим в комнату, понимали хозяина без слов. Рахим - с величайшей осторожностью, даже со страхом - начал разворачивать кокон. Рыжебородый больно сжал руку Мая; тот закрыл глаза - больше ничего не оставалось. За опущенными веками, в манящей искристой мгле, промелькнула карета господина Гофмана…
Когда Май нехотя открыл глаза, перед ним на столе лежала Ханна. Сверкание окутывало ее: переливалось вышитое черными каменьями пурпурное платье, сиял алмазный полумесяц-гребень. Мертвый взгляд ведьмы был вызывающе устремлен вверх, руки вытянуты вдоль тела, из прически выбились и облепили шею змеистые черные пряди. Красота Ханны все так же пронзала сердце, но яркие краски лица начали необратимо тускнеть: угас опаловый взор, поблекли карминовые губы. Что-то еще неприятно смутило Мая в облике мертвой красавицы, но он не стал всматриваться и, повернувшись к Титу, воскликнул затравленно:
- Зачем вы все это устроили?! Заберите ваши три тысячи, которые в стиральной машине, и забудем друг друга!
- Уже забрали, хозяин, - раболепно ввинтил Рахим и вручил Титу пачечку долларов.
- Идиот! - взъярился Тит, подпрыгнув на кровати так, что горка подушек развалилась.
- Я понял, что а-ата-брать нада, если он… - Рахим указал пальцем на Мая, - …если он - нехароший человек.
Тит резко привстал и два раза ударил Рахима пухлым кулаком по сусалам:
- Кто тебе сказал, что он - нехороший человек? Кто?!
- Вы сам приказали схватит, я и решил…
- Не твое, пес собачий, дело - решать! Много на себя берешь! Вали отсюда!
Рахим ретировался в прихожую. За ним шмыгнул бородач - в страхе перед разбушевавшимся хозяином. Тит встал, взял Мая под руку, попытался усадить на кровать, рядом с собою. Тот руку свою выдернул, остался стоять. Тит страдальчески взглянул на мертвую ведьму и протянул Маю доллары:
- Семен, эти деньги - твои! Не серчай на моих подлецов!
- Что вам надо? - выдавил Май, нетвердо отступая.
- Семен! Хочешь, три тысячи превратятся в тридцать, а в придачу я тебе подарю эту квартирку? - моляще спросил Тит, семеня следом.
- Нет! - вскричал Май, чувствуя за спиной чесночное дыхание Рахима. - Зачем вы принесли сюда тело?!
- Она велела, - страдальчески пролепетал Тит, показав глазами на Ханну.
- Но она же… мертвая, - содрогнувшись, прошептал Май.
Тит внезапно зарыдал, тряся брыльями:
- На тебя вся надежда, Семен!
- Это какое-то чудовищное наваждение! - простонал Май. - Может, вы меня так наказать вздумали? Но я - не убивал! Она - сама! Все видели!
Май взглянул на тело и не увидел ножа с рубиновой рукоятью. Рана под левой грудью была как черная влажная щель, почти незаметная на бисерной вышивке платья. Щель… дышала: то раскрывалась, то сжималась!
- Здесь был нож… - растерянно пробормотал Май.
- Из-влек-ли-и… - вдруг жалобно хлюпнула щель.
Это был голос, недавно обескураживший Мая странным зудением.
- Выходит, она не умерла?!
- Умерла! - прорыдал Тит. - Это в ней дырка от ножа говорит!
- У-у, подлая бесовщина! - заломил руки Май. - Отпустите меня, Тит! Ну что вам надо?!
- Наклонись - скажу-у… - прохлюпала дыра, пузырясь черной кровью.
- Нет!!
Май отпрыгнул к лоджии, но Рахим с бородачом поймали беглеца, подтащили к мертвой ведьме и согнули так, что ухо его почти коснулось отвратительной дыры. Она булькнула и влажно прохрипела:
- См-м-ерть вы-ко-ло-тить на-до-о!..
- Понял? - крикнул Тит, бегая вокруг стола. - Надо смерть выколотить из моей красавицы!
- Сами и выколачивайте! - простонал Май.
- Она велела, чтобы ты!
- Ну почему ее, проклятую, Анаэль огнем не сжег?! - возопил Май, вырываясь из рук охранников, как Лаокоон из объятий змей.
Услышав про огонь, Тит не стерпел - схватил за горло ненавистного Мая:
- Садюга! Я тебе покажу - огонь!!
Впрочем, он сразу опомнился, отскочил и плачуще протренькал:
- Ну прости, Семен! Выколоти смерть - озолочу!
Охранники наконец отпустили Мая. Он был сильно помят, рубаха порвана. Господин Гофман взирал с любопытством на все это безобразие и, верно, прикидывал - по писательской привычке, чем закончится фантасмагорическая сцена: выколотит Май смерть из ведьмы или каким-то чудом выкрутится - избегнет ужасного действа.
- Кто дал вам право надо мной измываться, чтобы я всяких демонов реанимировал?! - закричал Май.
- Ты… сам… дал!.. - гнусно прохлюпала дыра.
- Когда? Как?!
- Когда… ни "да", ни "нет" не сказал… только… мямлил… суетно…
Диалог прервал Рахим; он вручил Титу телеграмму из Канева, отнятую у Зои.
- Супер! - обрадовался Тит, прочитав текст, и приказал: - Рахим, выставь пост около дома. Девок перехватить и ко мне в загородный офис, в подвал.
Май жалко ссутулился, заморгал желтыми глазами.
- Ну как? Будешь теперь смерть выколачивать? - издевательски спросил Тит.
- Сме-е-ерть… сме-е-ерть!.. - жадно зачмокала дыра.
- Жену с дочкой не трогайте! - взмолился Май, протягивая руки к Титу. - Меня в подвал заприте! Только их оставьте в покое! Дочка маленькая! - Мысли его сбились от отчаяния и, безумно засмеявшись, он понес черт знает что: - Слушайте! А зачем выколачивать смерть? Ведь Ханна говорит… посредством раны!.. Говорит, мыслит… значит, существует! Вы ее можете держать в специальном помещении… в… хрустальном гробу… и общаться, испрашивать… советы по бизнесу!..
Тит спешно распорядился, не сводя взгляда с бормочущего Мая:
- Поищи-ка, Рахимушка, что-нибудь для выколачивания. Сейчас начнем!
Рахим порскнул на кухню, а Тит схватил Мая за обе руки и пылко обнадежил:
- Если удачно выколотишь смерть, эта квартира - твоя, а еще тридцать тысяч долларов за бебрика и немецкая пианина для ребенка! А не выколотишь - отправлю твои кости на сувениры! Надо же с кого-то начинать. Вот и станешь ты Юрой Гагариным в новом бизнесе! Первопроходцем!!. А то, выдумал: кралечку мою в хрустальный гроб засунуть!..
- Надо… выколотить… смерть!.. - гадко заканючила дыра, извергая черные кровяные пузырьки.
Вбежал Рахим - с аллюминиевой поварешкой в одной руке, в другой - почему-то с утюгом. Тит вырвал поварешку, яростно согнул и метнул в рыжебородого, а утюгом замахнулся на Рахима:
- Кретин! Сказано было: выколачивать будем, а не пытать!
Рахим с готовностью испугался - присел, огляделся и, осененный варварской идеей, схватил старинный стул (бидермайер!), с треском отломил ножку.
- Бесы вы поганые! - завопил Май.
Тит, Рахим и бородач окружили его, а дыра подхлестывала, жадно всасывая воздух:
- Не могу-у… терпе-еть!.. Сме-ерть… гло-о-о-же-ет!..
Зачарованный ужасным зрелищем, Май склонился над столом и увидел свое перевернутое отражение в зрачках мертвой ведьмы. Фатальное бессилие подавило его - он упал на колени, приник к изголовью Ханны, закрыл глаза.
- Окочурился, что ли? - в панике вскричал Тит.
- Не, хозяин, дышит, - успокоил бородач. - Приступ сердечный симулирует, гад.
- Принесите ему сердечных капель, а то, чего доброго, сдохнет не вовремя! - приказал Тит.
На минуту Мая оставили в покое. Он приоткрыл глаза и близко увидел лицо ведьмы. Она смотрела вверх с торжествующим вызовом. "Ну что, обманула меня?" - с отвращением подумал Май. В ответ дыра жадо захлюпала; Маю показалось, что вместе с воздухом она всасывает и его. Лицо Ханны сияло презрительным злорадством - будто темное ее воскрешение уже совершилось, и выколоченная смерть бросилась искать другую жертву!
Май понял смысл творившейся игры, в которой, казалось, не было никакого смысла. Ханна сговорилась со смертью, впустив ее в себя! Это было представление, сыгранное для Мая. Его огорошили, запутали, сломили самоубийством - чтобы он не произнес слово "нет"! Скажи Май "нет" ведьме - не миновать ей было безжалостного ангельского огня. А Май не помог Анаэлю ни словом, ни делом, ни помышлением. Он лишь умствовал, избегая крайностей - как двоедушный, трусливый, жалкий книжник. Он хотел "золотой середины". Но кто, кроме Создателя, знает ее? Человеку же надлежит отвечать "да" или "нет", а что сверх этого, то от лукавого.
Теперь Май был предназначен смерти. Он сам приговорил себя. Знаки бесовской азбуки воспламенели перед его взором и соединились в заветное слово "вечность". За это слово Маю обещаны были деньги, квартира соседки, а в придачу - смертная тьма. Чего мог ожидать человек, для которого Бог был Черным квадратом?!
Май почувствовал, что стоит на самом краю жизни - и страх вышел из него: чему быть, того не миновать.
- Э-эх, Тит, Тит! Хана вам без Ханны? - спросил он, встав с колен. - Бизнес провалится, да?
- A-ну, ребятишки, наподдайте ему, чтоб он всю смерть дочиста выколотил! - крикнул Тит. - Чтоб красавица наша живее всех живых стала!
Рахим ткнул Мая ножкой стула в грудь, а бородач начал разжимать его правый кулак, сопя и матерясь. Май не сдавался долго, но пришлось. Рахим вложил ему в руку орудие для выколачивания смерти и развернул лицом к Ханне.
- Бей! - властно тренькнул Тит. - Бей, мурло!
Дыра вдруг раскрылась, как пасть, и чавкающе засмеялась - зловредным, победительным смехом. В великом отвращении Май отшвырнул ножку стула и громко позвал:
- Тит, а Тит!
- Чего? - тренькнул Тит.
- Иди молотить.
- Ты совсем, что ли, того?
- Ответ неверный, - укорил Май. - Надо отвечать так: у меня живот болит.
- Ты, падла, будешь смерть выколачивать или нет?! - заверещал Тит, топая ногами; лицо его потемнело от бешенства.
- Роль вы мне уготовили - не по чину, - тихо засмеялся Май. - Виданное ли дело, чтобы человек из демоницы смерть выколачивал! Это - дело ангела грозного. Богу - Богово, кесарю - кесарево!
В секунду общей растерянности Май наклонился, поднял валявшуюся под столом бандуру и хватил Тита по голове изо всех сил.
- Стой! Руки вверх!! - взвизгнул Рахим.
Но Май был непреклонен. Он бил Тита бандурой куда придется и выкрикивал:
- Вот тебе, бебрик! Вот тебе, Кадм! Вот тебе, тридцать тысяч! Вот тебе, сувениры из покойников!.. Получай!.. Богу - Богово! Кесарю - кесарево!
Безумный бунт Мая был немедленно подавлен. Рахим с подручным бросились оттаскивать его от вопящего Тита. В драке они сорвали штору с окна, расколотили напольную вазу, сломали второй стул бидермайер. Наконец, Мая скрутили, заломив руки за спину, и Рахим уже занес кулак над его бедной головой. Но дыра неожиданно застонала - гадко, угрожающе, пророчески:
- Ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а!..
Ужасный, дрогливый звук смутил людей - пресек карательные действия. Все затихли, обратившись взорами к мертвой ведьме: что означал ее вой? Что хотела сказать она?! В продолжение воя - за секунды - природа за окном странно и страшно переменилась. Угольно-черная молния вспорола лазоревое небо, и на город напал сокрушительный ветер. Деревья затрепетали, с шумом вспенилась листва; железный лист, кувыркаясь, пролетел мимо лоджии, за ним порхнули простыни, картонные коробки, палки… Буря! Невиданная буря - при полном блеске утра!
Черная молния вновь перечеркнула небо, и дверь балкона открылась с треском. Ветер зашвырнул в комнату ворох листьев, бумажного мусора и… несчастную ворону. Она заметалась от стены к стене, слепо задевая крыльями головы людей. "Ы-ы-ы-ы-а-а-а-а!!" - выла дыра. Тит Глодов в панике побежал вон; за ним сдуло в прихожую и охранников. Все трое свалились под вешалкой, откуда попадали на них ветхие старушкины шляпки. Мая сбило с ног в комнате и вдавило в стену, под картиной в зеркальной раме, полусорванной с гвоздя и опасно покосившейся. На колени к нему рухнула, сверкнув опереньем, полуживая ворона. Май прижал ее к груди и - сквозь запорошенные пылью ресницы - взглянул на Ханну. Стол под нею мелко трясся, как в лихорадке; скатерть вздувалась и билась. Но мертвую ведьму ветер не трогал - не шевелил ни пряди на голове, ни складки на платье. Лицо ее было отрешенное, покойное, а дыра в груди все выла и выла: "Ы-ы-ы-а-а-а!!."
Тит жалобно прокричал из прихожей: "Да что же это, а?! Кто-нибудь, помогите!" На крик откликнулись три мобильных телефона - Тита и охранников: прозвякали еле слышно сквозь рев бури и разом смолкли. В третий раз черная молния резанула по небу. Рев пропал. Ветер укротился. Стол под ведьмой перестал трястись. Тихий скрежет послышался в прихожей, и все обернулись к входной двери. Замки ее начали сами собою отмыкаться - один, второй, третий; наконец, упала и цепочка. Дверь плавно открылась. Вошел человек в черном длинном пальто. Дверь за ним послушно захлопнулась. "Это кто?" - слабо тренькнул измученный Тит. "Конь в пальто", - тупо пошутил Рахим, выказывая трагическое отсутствие у себя интуиции.
Незнакомец в черном молча прошел мимо людей твердой, но словно невещественной походкой и встал на пороге разоренной комнаты. Сквозь клубившуюся пыль просияли Маю знакомые золотые волосы.
- Анаэль… - слабо проронил Май и почему-то вжался в стену, притиснув к себе ворону.
Анаэль, не двигаясь, смотрел на ведьму. Его ясный яркий взгляд был полон безжалостного укора. Дыра прекратила вой - с хлюпаньем и хрипом всосала воздух и липко сомкнулась. Мир за окном - деревья, дома, детскую площадку - заволокло неземным золотым дымом. Люди одновременно лишились дара речи и движения. Им оставалось лишь смотреть и видеть, слушать и слышать.
В кромешном беззвучии Анаэль легко, по-детски, вздохнул, и стол с мертвой Ханной дрогнул, оторвался от пола, начал плавно - как на воде - поворачиваться вокруг своей оси. Темное сверкание исходило от тела ведьмы. Предчувствия Мая становились все горше. На двенадцатом круге жуткий, устремленный в потолок взгляд Ханны вдруг - с мучительным усилием - изменил направление и уперся в Анаэля. Костяные пальцы впились в края стола так, что он затрещал; тело покорчило судорогой, и ведьма, напрягшись, резко села. Стол повис в воздухе. Помраченное лицо Ханны было искажено болью и ненавистью. Рана ее разлепилась, начала изрыгать страшные, непроизносимые человеческим языком, бесовские проклятия. Анаэль лишь улыбался - беспечально, ровно, холодно, отчего ведьма неистовствовала все больше. Верно, она проклинала не только извечного своего врага, но и себя - за то, что глупо просчиталась, впустив смерть в тело, и потому не могла теперь сразиться с Анаэлем на равных.