- Вы знаете, мне рассказал Зимин… Он-то сам не знает: верить или не верить? А я сразу!.. У меня идея - может, помните, я говорил, что не могу представить себе новый стиль. Это меня все время мучает: все только повторитель да имитатор - тень мастеров прошлого. И вдруг идея: что если не золотить, а под платину - представляете?! Сразу другое восприятие материала! И можно другие мотивы разрабатывать. Брезжит что-то географическое: очертания материков и одновременно силуэты каких-то животных - дельфина в океане или тигра на фоне треугольника Индии. Все пока только брезжит, но я чувствую, в платиновом стиле это будет возможно, не покажется смешным! Свое, а не повторение!.. Так вот у меня к вам огромная просьба: напишите мой портрет!
Вот так поворот! Просьба-то просьба, да совсем не та оказалась просьба!
- Я не понял связи с вашим замыслом. А гарнитур на самом деле может выйти оригинальным! Гарнитур-а́тлас, и на каждом кресле страна.
- Да-да! А связь прямая: я вам сейчас так рассказываю - почти уверенно, а на самом деле я не могу, не решаюсь взяться. Сам себя расхолаживаю, сам над собой смеюсь. Мне нужна вера в себя. Напишите мой портрет! Чтобы я решился, поверил себе! Всю жизнь такое мое мучение: а смогу ли? Куда мне! Другие получше меня не могут… Я вам, как на исповеди.
- И вы думаете, портрет…
- Да! Я как только услышал… Это же у меня тоже болезнь!
- А что если вам взять да начать работать? Резать то, что задумали? Начнет получаться, появится уверенность.
- Нет! Я уже пробовал. Нет, не могу. Не работа, а самоедство. Я вас очень прошу: для меня жизнь решается! Я понимаю, это большой труд. Я заплачу.
Ну вот - за один день вторая просьба. Начинается. И отказать Паничу еще труднее: не от камней в почках просит лечить. Но что делать, если завтра будет двадцать просьб?
- Прежде всего у меня к вам тоже просьба: никому больше обо всем этом не рассказывайте - о том, будто бы я могу… Ну, словом, обо всем этом. А по поводу вашего портрета - я постараюсь, но через некоторое время. Я сейчас уже работаю, да еще вперед обещал. А два сразу писать не могу. Так что только если вы согласитесь подождать.
- Ну конечно! Я понимаю!
- Тогда вы оставьте ваши координаты, и я вам сообщу сам.
От одного обещания человек тут же начал меняться: в мерцающем бледно-зеленом облике появились бодрые желтые проблески.
Заглянула Алла, переодетая, сияющая - так на нее действуют гости:
- Мужчины, вы готовы? Сейчас будем есть!
Еще четыре изнурительных и счастливых дня - и портрет Аллы был закончен. Алла его мечты сияла на холсте. Вытерпел. Преодолел. А кровь в руке колола мельчайшими пузырьками, да все заметнее слабость: Андрей нагнулся за выроненной кистью - и вдруг не смог удержать ее, пальцы разжались сами по себе, без приказа мозга, и кисть выпала, оставив на полу метку чистым красным краплаком. Снова нагнулся, попытался схватить - пальцы не сходились на тонкой ручке кисти. Пришлось поднимать левой рукой. Но и эта странность в первый момент показалась приятной: значит, выложился в работе до конца!
Только когда и ложку не смог удержать, немного испугался. Но и тут успокоил себя: пройдет, через день или два пройдет.
Алла ничего не заметила, потому что перед тем как взяться за ложку, он снес вниз только что законченный еще не просохший портрет и поставил прямо в кухне напротив окна. Так же левой рукой и снес.
Алла долго смотрела молча.
Потом сказала:
- Вот значит какая.
И снова смотрела.
Потом зашептала:
- Андрофей, ты… Ты и сам не представляешь… Это!.. Такого еще не было - никогда ни у кого!
Но когда шептала, смотрела не на Андрея, а на портрет. Так же когда-то не в силах был Нарцисс оторвать взгляд от своего отражения.
Андрей впервые видел действие своего портрета. Вот значит как: увидеть то, что в тебе заложено, - и устремиться к самому себе: вверх и вверх, как на Эверест в одиночку.
Алла смотрела. И на второй день. И на третий. С трудом отрывалась для повседневных дел - и спешила опять к портрету.
Потом попробовала бунтовать:
- Но я же не хочу! Это нечестно! Я не просила! Гипнотизирует, как удав, а я сижу и смотрю, как дура. Что я, приклеенная?! Это называется насилием!
Она сняла портрет со стены над кроватью, куда раньше сама и водрузила даже без помощи Андрея, поставила в шкаф - и весь день слонялась вокруг шкафа, приоткрывала дверцу, рылась без надобности в платьях. Потом, не выдержав, сама же вернула портрет на стену, на уже ставшее законным место.
- Он оказался сильнее. Но все равно нечестно! Хочешь удобную жену? Влюбленную рабыню?
Андрей и гордился могуществом портрета, и удивлялся, и даже пугался иногда. Но больше все-таки гордился. Может! Андрей Державин все может! Вот только правой рукой так и не удерживал даже ложки. И все покалывали пузырьки. Поэтому в мастерскую к себе он не поднимался: незачем.
И вдруг пришла испуганная Алла - она только что вышла за продуктами, но сразу же вернулась:
- Слушай, Андрофей, там толпа - человек сорок. Звонят, стучат. Говорят, сегодня должна быть запись на портретную очередь. Уже сами списки составляют. Хорошо что не знают квартиры!
- Значит, завтра будет четыреста.
Выручил Витька Зимин: разрешил пока пожить в его мастерской. Бегство совершилось под покровом ночи. Андрей нес в левой руке чемодан, Алла - двумя руками - свой портрет, тщательно завернутый. Внизу на подоконнике дремал дежурный из очереди со списком - так и продремал. Впрочем, он же не знал Андрея в лицо - к счастью.
Почему-то на канале были выключены фонари. Сквозь облака пробивалась луна. Все вокруг было, как тревожная декорация.
4
Странно, но Алла не замечала, что он уже неделю ест левой рукой. Наверное потому, что все силы и внимание уходили на общение с портретом. Она подолгу сидела перед ним, потом в явной досаде вскакивала, уходила. И уже начала меняться внешне. А еще: после долгого перерыва ушла из дома с этюдником.
При мастерской была кухня, так что устроились вполне сносно. Витька заходил редко: говорил, что сейчас не работается, что то и дело болеют его "говнюшечки" - не до того. Больше всего Андрею не хватало своих работ, глядящих на него со стен: без них он чувствовал себя уязвимым, как моллюск, с которого содрали раковину. А еще: хотелось почему-то полежать в прохладной ванне, но ванны при мастерской не было. Можно было пойти к Витьке - его дом в том же квартале, - но там шумное его семейство сразу заметило бы, что правая рука Андрея ни на что не годна, а он стыдился этого, как позорной болезни.
Когда прошло дней десять, а рука так и осталась расслабленной, Андрей решился пойти к врачу. Как все члены Союза художников, он был прикреплен к Максимилиановской поликлинике. Правда, оказалось, что нужно заранее брать номерки - чуть ли не за месяц вперед! - но он упросил девушку в регистратуре, объяснил, что для него правая рука - все равно что крыло для самолета, и она устроила его без номерка к невропатологу.
Невропатологом оказался очень бойкий старичок.
- Так-так-так, ну-ка, обе кисти рядом! Сами-то видите?
И Андрей увидел сам - непонятно, как не заметил раньше! - что правая кисть гораздо худее левой: ясно, как на анатомическом препарате, обрисовываются кости, а между ними провалы.
- Да, атрофийка у вас, молодой человек. Не обижайтесь, но симптом этот называется "обезьяньей лапой". И когда первый раз заметили слабость?.. Да, прогрессивочка у вас. Ну что ж, произведем, конечно, с вами соответствующие анализы, но я-то врач еще ископаемый, вроде мамонта, сохранился с доанализовой эры, я привык глазам своим верить и молоточку. Боюсь, что у вас боковой склероз.
- Склероз? Но у меня, доктор, память хорошая.
- Ай, все сейчас словами кидаются, которых не понимают: "Склероз, склероз!" Это обывательские разговоры. А я говорю серьезно, по-медицински, есть такая нозологическая единица: боковой амиелотрофический склероз. К памяти никакого отношения не имеет. Вот так. Боюсь, что так.
- Ну и что же?
- То, что вы человек мужественный, по-моему, а значит, должны знать о себе правду. "Ну и что же?" - он спрашивает! То, что настоящего излечения не ждите. А тем более так быстро у меня прогрессирует. У вас то есть! Видите, даже заговариваюсь с вами.
- Но, доктор, для меня правая рука…
- Это не довод, к сожалению. И вообще, вам сейчас не о работе думать. Полный отдых, курорт какой-нибудь радоновый - все-таки можно задержать.
- Только задержать? А сделать ничего нельзя?
- В нашем деле все бывает. Даже от бешенства описано самоизлечение, а уж на что считалось фатальным. Но - сами понимаете: чудеса бывают, но всерьез рассчитывать на них рискованно. Пытайтесь, все пробуйте! Теперь вон ходят слухи, что какой-то ваш коллега напишет портрет - и пациент полностью излечен сразу от всех болезней. Если верно хоть на один процент…
- Значит, вы советуете к нему?
- Хуже не будет. А как психотерапия - очень даже.
- Беда в том, что я и есть этот самый коллега. И началась после этих портретов.
- А-а… Так они, значит, существуют?.. Хм… Знаете, печально звучит, но в этом какая-то справедливость: в мире ничего не делается даром, закон сохранения. Сколько здоровья прибыло в них, столько убыло в вас… Прекратите, может быть, все постепенно и вернется - раз такая необычайная этиология. Если вы способны излучать свое здоровье, может быть, возможен для вас и обратный процесс: высасывать здоровье из окружающих? А? Понемножку, потихоньку! Да я уже сказал: полный отдых, курорт.
- Понятно… Ну спасибо, доктор.
- Так обождите, мы все-таки анализы сделаем для полноты обследования. Вот вам направления. И прошу ко мне в любое время. Без всяких этих бумажек.
Андрей прекрасно видел, что заинтересовал доктора как необычный случай, но это совсем не показалось обидным. Потому что этот доктор - хороший человек, и воздух вокруг него золотится.
Но этот хороший человек сказал между делом страшные слова, которыми захлопнул всякую надежду на выздоровление: "Возможен для вас и обратный процесс: высасывать здоровье из окружающих. Понемножку, потихоньку…" Жутко! И противно! Сделаться ласковым вампиром. Потому всякое улучшение - хоть временное - стало невозможным и постыдным. Ведь если он почувствует себя лучше, - сразу подозрение: "Насосался! У кого?" С сыном нельзя будет повидаться, от жены нужно бежать - при малейшем приливе сил.
Андрей сцепил руки и попробовал сжать правой кистью левую - нет, слабость прежняя…
Витькина мастерская была на Охте, Андрей не привык жить так далеко от центра, и раз уж выбрался сюда, решил зайти по соседству в Лавку Союза: там давали по списку голландские кисти. Зачем ему теперь? И все-таки пошел.
По дороге он думал, как сказать обо всем Алле. О том, что он теперь инвалид. Но что, к счастью, инвалидность его протянется недолго. Да-да, к счастью, Андрей не лицемерил перед собой: в существовании без возможности работать он не видел ни малейшего смысла. Совершенно искренне.
В застывшей Мойке отражалась осень. Вдруг захотелось спуститься к воде, бесшумно осторожно соскользнуть, чтобы не нарушить отражение, и поплыть в холодной, сонной сентябрьской воде. Собственная странная болезнь представилась в виде раскаленного очажка в спинном мозгу, где-то под самым затылком - и если остудить очажок в холодной ванне, то наступит исцеление. Без вампирства. Не у людей взять здоровье - у природы.
И все же купаться в Мойке Андрей не стал: понимал, что надежда на холод реки - жалкая иллюзия. Только бы зевак потешил. Вместо этого он вошел через черный ход в Союз. Перед дверью Лавки, как обычно, дежурили робкого вида молодые люди. Один, маленький, сутулый, да еще совершенно беловолосый - альбинос, остановил Андрея:
- Вы член Союза? Купите красок. Вот, по списку, если можно.
Андрей всегда стеснялся такого рода привилегий и потому, если мог, выполнял просьбы вроде этой, хотя и не всегда ему бывали симпатичны просители: попадались наглые, играющие в непризнанных гениев. Ну а маленький альбинос ему сразу понравился: в нем и внутренний свет был такой же - белый и неяркий.
- А кисти тебе нужны? Голландские.
- Конечно! Но разве вам самому… Там же список…
- Ладно, стой тут.
В низком и тесном помещении Лавки, к тому же заставленном рулонами холста, томилась небольшая очередь. Почти все лица незнакомые - и это обрадовало Андрея: не хотелось сейчас ни с кем говорить, обсуждать, свои успехи. (Зачем же поперся в Лавку, если боишься встретить знакомых?! Вот она, логика человеческая…) Но маячил впереди Миша Казаченок - тот самый, у которого год назад сгорела мастерская со всеми работами. Но Миша отнюдь не впал в депрессию, наоборот, выглядел вполне довольным собой и даже чрезмерно преуспевающим: одет он был весь в замшу - от туфель до шляпы - и походил на индейца из образцового выставочного вигвама. Андрей понадеялся было, что замшевый Казаченок, целиком занятый собой - Миша все время косил в стоящее у стены большое зеркало, явно увлеченный своим видом, - его не заметит, и сам уставился в пол как бы в задумчивости. Но ничего из этой детской хитрости не получилось.
- Андрюха! Привет знаменитости! Зазнался, своих не узнаешь? А о тебе только и говорят - как ты процветаешь. На осеннюю выставляешь что-нибудь?
- Нет, как-то не получилось.
- Еще бы, зачем тебе! Снисходить до нас, грешных. Тебе теперь светит не меньше персональной в Манеже. Многие завидуют, а я рад! Я всегда говорил: Андрюха Державин еще всех нас обскачет!
Когда была произнесена его фамилия, почти все из очереди стали оглядываться на Андрея.
- Ладно обо мне, ты-то как?
- Ничего, жить можно. Заказ схватил от Балтийского пароходства. Вот видишь, что значит связаться с мореходами: достанут чего ни взбредет. Во, всё на мне! А уж Люська и вовсе ошалела. Если тебе что нужно…
- Да вроде ничего.
- Конечно, зачем тебе. Ты теперь сам чего хочешь достанешь!
К счастью, подошла очередь Казаченка. А с полными руками он потом уже не стал долго задерживаться, сказал только:
- Ну, давай так и дальше! И плюй на всех завистников! Да звони: и если что, и так. Посидели бы.
- Ага, позвоню, - соврал Андрей.
А когда стала подходить его очередь, стал готовиться заранее: достал левой рукой кошелек, положил на прилавок, той же левой рукой расстегнул. Потом достал членский билет, положил рядом с кошельком - царившая в Лавке Агнесса Петровна удостаивала помнить в лицо только самых маститых.
- Державин?! Да зачем вы с этим! Неужели я вас не знаю!
Да, вот оно - признание. Всего три месяца назад уже в Лавке обнаружил, что забыл билет, и ушел ни с чем.
Потом в том же порядке укладывал кошелек и билет, собирал покупки, боясь, что сзади закричат: "Скорей, люди же ждут!" Но не закричали:
- Плечо вот потянул, - сказал Андрей, извиняясь, и для убедительности поморщился, как от боли, причем довольно неумело.
Агнесса Петровна бросилась помогать ему захватить одной рукой свертки.
За дверью слонялся маленький альбинос. Видно, он не очень верил своему счастью, потому при появлении Андрея страшно обрадовался.
- Ну на, держи.
- Ой, такое спасибо! А я уж троих просил. Настоящий колонок, да?
Андрею было неловко слушать: он-то знал, что вовсе не от великодушия уступил мальчишке голландские кисти - смирился с болезнью, сдался, вот что это значило.
Подошел еще один молодой человек - этот поражал угреватостью лица и тем, что левое веко было полуопущено, отчего один глаз казался гораздо больше другого. Впрочем, лицо его, как вуалью, прикрывала серая муть.
- Ты Гарун-аль-Рашид, да?
- Разве мы хорошо знакомы?
- Э-э, все люди - братья. У каждого одна голова и две руки. Я со всеми на "ты". Ты скажи, когда в другой раз придешь: нарочно припрусь, авось облагодетельствуешь.
- Не знаю. Уезжаю далеко.
- Небось командировка на БАМ. Изображать молодых строителей.
Андрей слишком хорошо знал, куда он отправляется. Но вдруг почувствовал, что было бы сейчас трусостью откреститься от БАМа!
- Точно. Я люблю энтузиастов. Сам такой. У энтузиастов лица интересные. Не зря же столько веков все великие писали святых - те же энтузиасты по тому времени.
- Ишь ты, - пробормотал угреватый, - диалектик. Значит, я без благодетеля остался, сиротина.
Маленький альбинос, слушая разговор, прижимал к себе только что обретенные сокровища, точно боялся, что угреватый нахал отберет их.
Андрей вышел через главный вестибюль на улицу Герцена. Там сразу подошел двадцать второй автобус - удобно, до самой Охты без пересадок. Маленький альбинос вышел за ним и сел в тот же автобус. Приблизиться он не решался и только смотрел издали собачьим взглядом.
Но Андрей скоро о нем забыл. Он думал, что же все-таки сказать Алле.
Дома Аллы не оказалось. То есть в мастерской Витьки Зимина, теперешнем их пристанище. Андрей обрадовался, что он один, и решил попробовать работать левой рукой: а что делать, если надежды на оживление правой не остается? Не пребывать же в полном безделье. Да и только работа давала гарантию, что он будет продолжать излучать. Самое страшное сейчас - расслабиться и начать высасывать из близких! А писать левой рукой - дело реальное. Есть ленинградский живописец - Стерхов Афанасий Григорьевич, хороший мужик, хотя и нервный после контузии. Ему на войне оторвало руку бронебойным. И он научился работать левой. Значит, сможет и Андрей.
Для начала он решил попробовать сангиной. Как пойдет рисунок?
Конечно, было неудобно. Но не безнадежно. Так что, если тренироваться, то недели через две… Он увлекся, и только когда совсем стемнело, вдруг заметил, что давно уже хочет есть. Аллы все не было, и он сам пошел на кухню, досадуя на жену и думая, как сможет оправляться одной рукой.
На кухонном столе лежала записка. Андрей увидел издали - и сразу все понял, так что можно было и не читать. Строчки полыхали малиновым жестоким пламенем.
Общий смысл записки был ясен, но Андрей все-таки взял ее: уточнить детали.
Милый Андрофей!
Твой портрет подействовал слишком сильно, но не так, как ты рассчитывал: я изменилась, я хочу работать, быть собой. Рядом с тобой это невозможно. Дело не только в кухне. Ты меня подавляешь. Работать рядом с тобой - все равно что ярким днем включать лампу. Наверное, нельзя, чтобы в семье было двое художников: каждый слишком тянет в свою сторону. Тебе нужна жена, которая полностью отказалась бы от себя и посвятила жизнь тебе. Я уже почти дошла до такого состояния, но твой портрет… Все возникающие из новой ситуации подробности мы еще обсудим. Уверена, что уладим все благородно. Пока я поживу в нашей старой квартире и поработаю в нашей мастерской. Ты привык думать, что она т в о я, а она все-таки н а ш а. Сообщаю тебе это, потому что спокойна: ты не ринешься за мной, чтобы убить или вернуть силой. Ты слишком поглощен работой, чтобы испытывать подобные страсти. Ну а очередь твоих заказчиков и поклонников мне не угрожает: я им скажу, что ты отплыл на год в Антарктиду.