– Пойду, поговорю с соседями. Ждите меня… ну, скажем, на том же углу: в дом вернуться без наших переодеваний я все равно не смогу. Да и зачем?
– Осмелюсь предложить вашему величеству и вашему высочеству встретиться в трактире, – услужливо произнес знахарь. – Направо, в двух кварталах отсюда, на углу этой улицы и Большой Торговой. "Скелет в шкафу".
– Замечательное название! – хмыкнул Кириан, и глаза его впервые за весь день радостно заблестели.
Оживился и Олаф:
– А пирогами там кормят?
– Что закажете, ваше величество, тем и кормят.
– Первая хорошая новость за сутки! – расцвел было конунг, но почти сразу же осекся смущенно. – Слушай, Сим, если хочешь, мы можем пойти говорить с соседями вместе с тобой!
– Если они окажутся не слишком разговорчивыми, я намекну им, что ты тоже хотел заскочить пообщаться, – дрогнули губы Серафимы в шкодной улыбке, но тут же снова поджались и напряглись.
– Что случилось? – заметил и забеспокоился рыжий воин.
Но ее ответ был обращен к придворному знахарю.
– Мастер Фикус… а Груша когда-нибудь вообще держала в доме птиц?
– Что? – встрепенулся, точно испуганный селезень, доктор, вырванный обращением откуда-то из глубин своих мыслей. – Птиц?.. А-а, нет, что вы, ваше высочество. Собака у ней была, большая, рыжая такая, одноглазая, злющая… а птиц не было. А отчего вы спросили?
Царевна окинула критическим взором ажурное сооружение из медной проволоки, прикидывая, не могла ли строгая бабка помещать туда в качестве наказания разбушевавшуюся псину, но отмела это предположение как вивисекторское изначально и вздохнула.
– А оттого, мастер Фикус, что если волшебные голуби, кроме писем, не носят с собой еще и клетки…
– Старушка могла ее купить на любой барахолке, – возразил бард.
– Вот именно, – поправила меч Сенька и шагнула к двери. – Могла – и купила. Но это означает, если я хоть что-то соображаю, что случайное письмо у нас на глазах превращается в регулярную переписку.
– С каждой минутой становится всё яснее и яснее… – пробормотал отряг, страдальчески морща лоб в попытке выжать из их ситуации хоть каплю смысла или логики. – И, кстати, собаку-то как раз я во дворе не заприметил.
– Погулять удрала? – пожал плечами Кириан, вспомнив собачьи сообщества, рыскающие по улицам в поисках еды и развлечений, представил одно из них, возглавляемое большой рыжей злобной псиной, увидевшей, как из дверей ее дома появляются непонятно кто…
– Когда будем выходить, ты, Олаф, первым иди, – хмуро проговорил миннезингер.
– Почему? – удивленно глянул конунг.
Голос менестреля дышал спокойным мужеством и верностью долгу боевого товарищества.
– Сейчас моя очередь прикрывать тылы.
Как бы ни ухмылялся конунг и ни хихикала царевна, было похоже, что Кириан отнесся к выбранной себе задаче чрезвычайно ответственно: Фикус и Олаф спустились во двор, обошли его в поисках собаки или хоть чего-нибудь, что могло бы подсказать, куда ушла ее хозяйка, ничего не обнаружив, вышли на улицу… А его все не было и не было. Но когда отряг и знахарь уже начинали волноваться, не приключилось ли чего с пиитом, и рассчитывать, в каком сочетании им меняться одеждой и инструментами, чтобы снова вернуться в дом, дверь, наконец, распахнулась, выпуская на крыльцо странно задумчивого и притихшего менестреля.
И никто из его товарищей не видел, как в открытое окно дальней комнаты вылетел и пропал в синеющем подступающей ночью небе королевский голубь.
Прошел почти час, прежде чем Сенька, утомленная, но еще больше – угрюмая, ловко проманеврировав между занятыми до последнего угла столами, приземлилась рядом с товарищами.
На улице было тепло, и большой камин в дальней стене зиял холодным черным провалом за витой чугунной решеткой. Какофония из гари и кухонных ароматов наполняла общий зал, смешиваясь причудливым образом с запахом горячего железа и меди. Ровный гул голосов и стук оловянной посуды о медные столешницы вызывали мысли то ли о какой-то странной кузнице, то ли о большом загадочном механизме.
Так вот ты какой – атланский трактир…
Серафима пробежала по столу голодным взглядом. Конунг, перехватив его, заботливо придвинул ей кувшин с пивом.
– Мы тебе заказать чего-нибудь хотели, но побоялись, что остынет.
– Ну, фак, фё-нифуть фыиснивось? – Кириан, тоже поймавший взор царевны, торопливо затолкал в рот последний пирожок, еще остававшийся на блюде, и с нетерпением подался вперед.
– Матушка Груша не вернулась?.. – тревожно моргнул знахарь, и быстро добавил: – …ваше высочество.
– Давай пока без величеств и высочеств, ладно? – устало выдохнула Сенька, плеснула в свободную кружку пива, понюхала, сморщилась, но все равно пригубила – ровно настолько, чтобы убедиться, что обоняние ее не обмануло.
– Похоже, дело отравления клиентов поставлено здесь на поток… – скривилась она и брезгливо отодвинула оловянную тару.
Из-за спин посетителей, расположившихся за соседними столами, вынырнула пышнотелая низкорослая женщина в вышитом желтом чепце и в то ли застиранном, то ли по жизни бежевом фартуке поверх красного платья. Приняв заказ на свиное жаркое с картошкой и зеленью, она коротко кивнула и снова пропала в гуще толпы, как охотник в лесу.
– Ну так что? – прожевав, повторил свой вопрос менестрель, обиженный отсутствием немедленного ответа.
– Ничего. В последний раз соседи видели Грушу с месяц назад. Вернее, так видели, что запомнили это.
– А еще можно видеть так, чтобы не запомнить? – отхлебнув из отвергнутой Сенькой кружки, ехидно сострил бард.
– Можно, – ко всеобщему удивлению не поддалась на провокацию их разведчица. – Например, никто из тех, кто гоготал над нашими нарядами, уже через полчаса не вспомнил, что мы заходили в дом.
– Это как так? – нервно оглянулся по сторонам Олаф. – Магия?
– Угу, – исчерпывающе отозвалась царевна.
– Но матушка Груша не ведьма! – возмущенно покраснел придворный врач.
– Быть ведьмой – не стыдно, – сурово проговорила Сенька, и Фикус завял.
– Да, ваше высоче… Да. Нет. Ничего стыдного. Совсем. Ведьма – профессия не хуже и не лучше плавильщика, скажем, или гончара, или лекаря. Но…
– Но при встрече с гончаром и даже с лекарем никто не старается на всякий случай перейти на другую сторону улицы, – усмехнулась царевна.
– Нет!.. То есть… да…
Менестрель поискал глазами, чего бы еще съесть, не нашел, и долил себе пива.
– Заклинания отвода глаз и склероза, – подняв указательный палец к закопченному медному потолку, провещал поучительно он, – мог бы накладывать на нее этот ваш колдун-коммерсант, как его там… Саксаул?
– Кизил, – сухо поправил Фикус.
– Один пень, – пренебрежительно дернул плечом Кириан и продолжил важно с видом мирового эксперта по волшебству: – К чему я клоню, так это к тому, что магия – самый простой и действенный способ спрятаться у всех на виду.
– Не знаю, как на дом, но на человека свежий отвод глаз надо накладывать каждый день, если не каждые полдня, – упрямо помотала головой Серафима. – Думаешь, каждый раз перед тем, как вернуться, положим, из лавки домой, она заходила за заклинанием к Кизилу? Да и бесплатно он делать это не стал бы. Если коммерсант. А откуда у ней столько денег?
– Деньги ей могли давать квартиранты, или родственники, или знакомые… Те, которые живут у ней, – резонно предположил отряг.
– Или вместо нее, – очень тихо проговорил атлан.
– Что?
– С чего ты?..
– Что он сказал?..
– Я сказал, что пока она была жива…
На этом Фикус осекся, затряс в негодовании на себя головой и яростно шлепнул себя по губам – раз, другой, третий – словно за провинность перед лицом короля или самих всемогущих богов.
– Боги всемогущие, простите дурака… простите… – покраснев, исступленно бормотал он. – Чего ведь только в башку пустую не залезет… Конечно же, она жива!..
– А с чего ты решил?.. – договорила на этот раз свой вопрос Сенька.
Лекарь упер взор в столешницу и покачал головой:
– У матушки Груши, сколько я ее знаю, никогда не было так грязно… Да, денег у нее было не особенно много… но чистота не стоит ничего… так она говорила… и Вишня к ней заскакивала частенько: где сготовит, где помоет… Последние полгода матушка Груша прибаливала, дальше колодца на углу не ходила… А сейчас… Затоптанный пол… эта посуда в корыте… объедки на столе…
– А может, она совсем захворала? – предположил Олаф. – Или… ну… когда близкий человек единственный погибает…
– Детей у Вишни не было? – уточнил Кириан.
– Нет, – покачал головой доктор. – Замужем была, три раза… а детей боги не дали.
– А может, это не старушка всё запустила, а кто-то, кто с ней живет… ухаживает за ней… растрепа какая-то? А объедки – потому что срочно потребовалось куда-то выйти? Вернутся и приберут? – заботливо поспешил свернуть атлана с дорожки дурных мыслей Олаф.
– Может… – опустились еще ниже плечи лекаря. – Но матушка Груша давно далеко не ходила… Хотя… Я… Я уже ничего не знаю… и ничего не могу сказать наверняка… Простите…
Про голубя, чтобы не вносить в запутанный вопрос дополнительную неясность, никто из них предпочитал пока не вспоминать.
Пришла служанка, принесла на подносе два оловянных блюда тушеной картошки с плавающими в густом соусе островами мяса и, мазнув любопытным взглядом по топорам конунга, проворно умчалась на зов с дальнего стола:
– Эй, женщина! Сюда пива три кувшина!!! И столько же крепленого вина!!! И водки лукоморской!!! Тоже три!!!
– Весело будет ребятам поутру, – хмыкнула царевна, услышав заказ.
– Судя по голосам, им уже замечательно, – усмехнулся миннезингер.
– А ведь еще даже не стемнело толком, – покачал головой Олаф – то ли дивясь, то ли осуждая.
– Главное, чтобы к людям не приставали, – философски заметил атлан…
И сглазил. Потому что ровный, чуть убаюкивающий шум голосов и стук ложек прорезал возмущенный женский выкрик:
– Руки убери, хорек!
– Мои руки, куда хочу, туда деваю! – донеслось логичное в ответ, и не успевший улечься шум снова взорвался – на этот раз дружным гоготом. Почти перекрытым звуком пощечины – и новым женским вскриком: на этот раз боли.
– Это ты на кого грабли поднимаешь, чучело трактирное?!
– Отпусти!!!..
– Что у них там происходит? – тревожно приподнялся Фикус, вытягивая шею в попытке рассмотреть поле назревающего боя.
– Какие-то прощелыги чумазые собрались… – повторил его маневр Кириан.
Приподнялись, как по команде, и их соседи по столу – с полдюжины бородатых ремесленников в разноцветных домотканых рубахах.
– Рудокопы!.. – разглядев контингент за дальним у окошка столом, сморщился лекарь как от зубной боли. – Сегодня им смотрители расчет за месяц дали, да выходные на носу… Вот они в загул и пошли. Но так-то они народ незлой, пошумят да успокоятся… скорее всего… Хотя… Смотря, сколько уже выпили.
– Ну нам-то опасаться нечего, – самодовольно ухмыльнулся менестрель и перевел в поисках поддержки взгляд на Олафа и Сеньку.
Вернее, туда, где они только что были.
– Сиххё их забери!.. – ахнул певец, вскочил со стула – уже в полный рост…
И успел к самому началу спектакля.
– Отпустите, пожалуйста, даму. Вы что, слепоглухонемой? Не слышите, что ей больно? – склонив благовоспитанно голову чуть набок, Серафима уже стояла перед шестеркой развалившихся за столом рудокопов, один из которых вцепился в руку служанки в красном платье.
– Гы, – только и сказал в ответ, дыхнув перегаром, то ли брюнет, то ли недоотмытый блондин, прищурился пьяно и занес свободный кулак над Сенькиной головой. – Вали отсюда, сопляк, а то и тебе сейчас сделаю больно!
– А мне?
Бравый шахтер разинул рот: из-за кряжистой колонны, подпирающей перекрытия, вышагнул, дружелюбно улыбаясь, двухметровый рыжий верзила в меховой безрукавке на голое тело.
– Ч-чего – тебе? – на всякий случай, уточнил он, и рука его нервно зашарила по столу, нащупывая воткнутый в каравай нож.
– Мне тоже больно сделаешь? – проникновенно щуря подбитый глаз, заглянул рыжий в лицо бузотеру. И не дожидаясь ответа, одним ловким движением вывернул кисть, сжимавшую запястье служанки так, что взвыл теперь рудокоп. Женщина, пользуясь моментом, юркнула в толпу.
Голубые, как все ледники Отрягии глаза встретились с серыми, налитыми страхом, яростью и вином.
– Держи свои руки при себе, варгов нос. Если не хочешь, чтобы тебе их оторвали.
– Да уж не ты ли?!
Приятель согнувшегося от боли хулигана вырвал из-за голенища свой нож, но Олаф словно невзначай махнул незанятой рукой, и так и не состоявшийся нападавший кубарем отлетел на соседний стол, сметая спиной тарелки, кувшины и кружки на колени посетителей. В то же мгновение четверо их собутыльников, то ли выжидавших, чем кончится представление, то ли опешивших от нахальства одного, выступившего против шестерых, повскакали с мест, засапожные ножи в руках, пьяные глаза – на горле недруга…
– Эх, знатный сегодня денек!!! – от души расхохотался отряг, сцапал за шкирку противника и швырнул в воинственную четверку.
Кому не посчастливилось быть сбитым сразу, через несколько мгновений уже вылетал в распахнутое окно, теряя сапоги и ножи. Еще несколько секунд – и поле боя очистилось, чего нельзя было сказать об оставшихся в трактире оппонентах, по лицам и одежде которых можно было изучать меню этого вечера.
Заводила, растрепанный, с рассеченной скулой цвета тушеной свеклы и бережно прижатой к груди рукой, сел на полу среди разбросанных стульев, потряс зашибленной башкой, и с плаксивой тоской возопил в закопченный потолок:
– Братцы!!!.. Уроды всякие иноземные наших бьют!!!.. Ни за что!!!.. Чего смотрите?! Он и до вас сейчас доберется!!!
Притихший было, как лес в безветрие, трактир загомонил, зарычал возмущенно: что с того, что рудокоп – дебошир? В первую очередь, он наш дебошир!
Горячие атланские парни, разгоряченные еще больше вином и ура-патриотизмом, подскочили с мест, похватали кто стулья, кто ножи…
Благодушное доселе лицо отряга закаменело.
Только сейчас он заметил, что мысль отпраздновать шахтерскую получку в "Скелете" пришла в головы не только этой шестерке.
Трактирщик отчаянно метался где-то за спинами, силясь успокоить разошедшихся клиентов, внушить, что буян был виноват сам, но из-за нарастающего гула сердитых голосов его одинокие выкрики терялись, как шепот листьев в грозу.
– Сима, – конунг обернулся на царевну, – я правда не хочу никого калечить… Ты свидетель. Топоры мои где?
– Уже тут, – легла в широкую лапу Олафа скинутая за колонной связка. – Вот уж, точно, как день начался, так ему и закончиться…
Рукоять топора номер двенадцать легла в ладонь привычно и мягко. Сенькин меч с тихим шепотом вышел из ножен до половины, давая понять, что люди-то мы, конечно, мирные… Кое-кто из собравшихся на потасовку возмездия намек, может, и понял, но пойти на попятную на глазах у всех…
Подогревающая сама себя толпа дрогнула, но устояла.
– Ну пошумели – и разошлись по местам, – всё еще пытаясь избежать полномасштабной драки, сурово, но и без тени воинственности пробасил отряг. – А если у кого вопросы ко мне имеются, то на улице поговорим. Один на один. От хорошего разговора я еще никогда не отказывался.
– Ага, один на один! Ищи дураков! – с пьяненьким негодованием выкрикнул кто-то из задних рядов. За спиной нервно и резко хихикнула женщина. На нее моментально цыкнула другая, но было поздно. Масло в огонь плеснули щедрой порцией.
– Братцы, кончай языками трепать! – зачинщик смуты, вооруженный чугунной табуреткой, гневно засопел и подался вперед, словно переходя в атаку. – Бей пришлых всем миром! Али труса празднует артель Седьмой Красногорской?! Он вам железяку ржавую показал, а вы и штаны обмочили?!
Толпа возмущенно всколыхнулась, качнулась, круг сжался. В свете пробивающихся в окна усталых лучей заходящего солнца блеснули разномастные ножи…
Звучный уверенный голос прозвучал откуда-то слева и из глубины просторного зала неожиданно, и от этого показался вдвойне громким:
– Что я вижу? Что я слышу? В славном Атланик-сити остались люди, которые не знают про то, что случилось сегодня в Арене?!
Рваный перебор струн, несущий в ошеломленную тишину отзвуки неведомой еще битвы, заставил шахтеров забыть на мгновение о неминуемой драке и повернуть головы.
На первом столе за их спинами в полный рост стоял невысокий плотный человек с лютней наперевес. Светлые спутанные волосы закрывали его лицо, ловкие пальцы метались по грифу и струнам над декой, вызывая к жизни то грохот камнепада, то лязг стали о сталь, то безумные крики, завораживая, гипнотизируя, заставляя слушать – и всеми фибрами взбудораженной души желать еще и еще…
Бурная мелодия, чуть-чуть не достигнув апогея, вдруг оборвалась, незнакомец рывком головы откинул нечесаные пряди набок и продолжил, словно не прекращал говорить ни на секунду:
– Быть выброшенным в окно тем, кто почти голыми руками разорвал на части самого огромного стального голема мастера Олеандра – это честь, о которой вы станете рассказывать своим внукам, ибо случиться с вами в жизни ничего более замечательного и выдающегося просто уже не может!
– Чего?.. – разрывая изумленное молчание, выдохнул лысый рудокоп с бородой деда Мороза.
– Голема?!..
– Разорвал?!..
– В Арене?!..
– Этот?!..
– Ну это ты свистишь!..
– Да они нас всех одним пинком отсюда бы выкинули!..
– А он один!..
– Ха!..
– Не может быть!..
– Слушайте, слушайте, слушайте, добрые жители Атланик-сити, и не говорите потом, что не слышали!.. – игнорируя насмешки и недоверие, певец горделиво вскинул голову, вдохнул, закрыл глаза, и пальцы вновь ударили по струнам, исторгая из сосновой утробы инструмента, предназначенного для воспевания прелестей и капризов возлюбленных, звуки недавней битвы…
Над омраченным Атланградом
Дышал июнь вечерним хладом.В шатер гранитный, расписной
Любители увеселений
Стекались шумною толпой,
Чтоб посмотреть на бой големий.