А тем временем сияние, вырывавшееся из-под земли, всё увеличивалось в яркости и интенсивности, и уже не просто слепило – било по глазам, резало, кололо и кромсало, так что и Сенька, и бард вынуждены были прикрыть лица обеими руками, чтобы не ослепнуть. Окрасив шесть застывших в напряжении и зажмурившихся фигур в огуречный цвет, ядовито-зеленое свечение залило всё вокруг, придавая ландшафту пугающий налет нереальности и растворяя золотистые клеточки. Длинные черные тени раскинулись по сторонам, подобно лепесткам причудливого цветка. Обеспокоенная пропажей сетки, царевна наугад шлепнула ладонью по земле и впервые за минуту перевела дух с некоторым облегчением: ощущение мимолетной теплоты оставалось. Значит, магия была на месте. Вот бы еще поглядеть что делается в кругу!..
Царевна, оставив Масдая, перебежала в ближайшую тень. Убедившись, что широкие плечи Олафа закрывают ее полностью, она обернулась Наследникам и попробовала выглянуть из-под неплотно сжатых пальцев, но всепроникающее сияние тут же заставило снова стиснуть веки. И поэтому всё, что ей оставалось, это отчаянно жмуриться, смахивать рукавом выступившие слезы и прислушиваться к происходящему.
Когда зеленый свет вспыхнул, топя всё вокруг в слепящем сиянии, Наследники и маг отшатнулись, руки их невольно дернулись к глазам, но закостеневшие от холода пальцы так просто было не разомкнуть – и живое кольцо удержалось.
– Не размыкать круг!!! – услышали они безмолвный рев Адалета у себя в головах. – Глаза закр…
– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа.
Эссельте вздрогнула и ахнула: незнакомый теплый баритон оборвал крик мага-хранителя, словно заткнул ему рот.
– Извините за вторжение, ваше высочество. Незваный гость хуже гугня за столом, я понимаю, – несколько сконфуженно продолжил баритон, – но я вынужден был пойти на такие меры, потому что иной возможности пообщаться нам вряд ли представилось бы.
– Кто… вы? – шепнула принцесса.
– Я – жупел всех времен и народов, – с горькой усмешкой произнес баритон, – неудачник, выставленный на посмешище жадными до власти колдунами и правителями, невинный, погребенный в небытие на десять веков за свою наивную веру в людей.
– Гаурдак?! – гвентянка почувствовала, как холодная волна ужаса окатила ее с ног до головы, заставляя дрожать коленки и руки уже не от холода.
– Да, это мое имя, – грустно признал голос. – И, судя по всему, некий наш общий знакомый уже успел наговорить про меня с три короба, и даже догадываюсь, чего. Не удивлюсь, если мной у вас пугают детей.
– Н-нет, не пугают… – растерянно прошептала девушка. – Не везде… Кое-где уже не помнят.
Баритон меланхолично усмехнулся:
– Даже не знаю, что лучше: бесславие или забвение.
– Доброе имя! – внезапно выпалила принцесса, и сама испугалась собственной дерзости.
– Доброе имя – плод человеческой памяти, ваше высочество, – вздохнул баритон. – А что помнят о проигравшем? Только то, что расскажут победители.
– Зачем бы им было врать?! – потихоньку взяла себя в руки гвентянка и перешла в наступление.
– Чтобы оправдать свои действия, конечно, – словно забыв, что вопросы бывают не только экзистенциальные, с готовностью отозвался баритон. – Сложно придумать, наверное, какие грехи и пороки еще не навесил на меня ваш энергичный маг. Душитель младенцев? Ночной убийца? Прародитель лжецов? Сводящий с ума? Погубитель урожая? Похититель девственности?
– Пожиратель душ, – холодно подсказала принцесса.
– Даже так… – голос как будто растерялся. – Ну это уж слишком… даже для меня… Или даже для него?
– Зато правда, – высокомерно проговорила Эссельте и вскинула голову, давая понять, что разговор окончен.
– Судить, не зная правды – ах как это в духе людей… – невесело усмехнулся Гаурдак.
– И какая же у вас такая персональная правда, что отличается от правды Адалета и всех остальных? – обиженная обобщением за весь людской род, едко полюбопытствовала девушка.
– Очень простая, – словно не замечая ехидства, с готовностью отозвался баритон. – Я предлагаю людям всё, что они хотят – за совершено символическую плату, потому что бесплатного не бывает ничего, согласитесь, ваше высочество, а меня за это выставляют монстром.
– Символическую?! Душу у них высосать – это символическая плата?! – словно уличая завравшегося дурня, фыркнула гвентянка.
Баритон помычал страдальчески, точно от боли, и выдохнул:
– Ужас какой… Так вот что он про меня насочинял… – и, не давая собеседнице вклиниться с оправданиями или обличениями, торопливо заговорил: – Душа – это то, что делает человека человеком, отличая его, скажем, от коровы, семирука или обезьяны, но после смерти вещь ему абсолютно не нужная. Как, впрочем, и всё остальное. А исполнение желаний – при жизни, естественно – это то, что окрыляет его, наполняет радостью, счастьем и желанием жить…
Следующие несколько минут у него ушли, чтобы изложить теорию, однажды уже слышанную в пересказе Кириана. Но, тем не менее, задетая за живое пренебрежением к людской справедливости, Эссельте слушала и хмурилась, обдумывая, разбирая, сопоставляя по мере сил и возможностей.
И казалось ей или нет, но какой-то шепот – вроде бы даже того же самого бархатного баритона – постоянно зудел на грани слышимости, причем был это не один голос, а несколько, три или четыре. А еще похоже было, будто другие голоса, голоса ее друзей, отвечали ему, бранясь или что-то доказывая. И всё это сливалось в слабый гул, напоминающий больше жужжание роя шершней, разобрать в котором было невозможно ни единого словечка, и девушка, попытавшаяся было вслушиваться, махнула рукой и сосредоточилась на аргументах Гаурдака.
– …и никто из ваших убеленных сединами чародеев, мнящих себя эталонами мудрости, не может объяснить, почему исполнение желаний – плохо, и к чему трупу – хотя бы минутной давности, душа! – сочившийся убедительностью, как свежие соты – медом, баритон нашептывал интимно ей на ушко. – К примеру, вы, ваше высочество, страдаете оттого, что женщинам в вашей державе не дозволено изучать медицину. А кто-то еще мучается оттого, что не может стать купцом, солдатом или писарем. Так что в том плохого, если желания ваши будут сбываться? Объясните мне, люди!
– Н-ничего?.. – неохотно прошептала Эссельте, отыскивая и не находя в теории Гаурдака подводные камни, как не нашла их и раньше.
– За тысячу лет – первые разумные слова! – вздохнул с облегчением баритон. – Воистину говорят, что устами женщины глаголют боги! Так выпустите же меня скорей – и мы с вами осчастливим весь Белый Свет!
– Сейчас… – кивнула принцесса.
Гаурдак повеселел еще больше, не догадываясь, что в исполнении Сеньки эта же самая фраза с точно таким же значением звучала бы как "ЩАЗ!"
Друстан, жених Эссельте, оставшийся в Гвенте, не уставал ей повторять: если не понимаешь какого-то правила, но думаешь, что оно верно, попробуй применить его ко всему, что придет в голову. А так как в хорошенькую белокурую головку Эссельте приходило всегда много всего самого разнообразного, а мудреные философские, математические и медицинские правила пониманию, в основном, поддавались крайне неохотно, то недостатка в практике у ней не было.
Гвентянка нахмурилась, закусила губу, оттолкнула нервно заторопивший ее голос в сторону и задумалась.
– Значит, ты обещаешь исполнять желания всех людей? – медленно, словно ступая по неверным кочкам в центре топи, заговорила она.
– Да, ваше высочество, – нетерпеливо подтвердил баритон. – Захотите ли поклонников без числа, или все драгоценности Белого Света, или вечную юность – всё будет ваше, только пожелайте! Ну, говорите же!
– Честно? – усомнилась принцесса.
– Клянусь твоими родителями! – горячо подтвердил полубог, не замечая, что перешел на "ты".
Клятва была серьезной и требовала не менее серьезного над собой размышления.
– Значит, так… – мысленно принялась загибать пальцы Эссельте. – Во-первых… Поклонников мне надо… не больше, чем корове самокат. У меня жених есть. Драгоценности… всего Белого Света, говоришь?
– Да!
– Всего-всего?! Ох… какая прелесть!.. А там есть шатт-аль-шейхские рубины?
– Да.
– А лесогорский янтарь?
– Да!
– А узамбарские алмазы?
– Да!!! И переельская серебряная скань с бирюзой, и соланские изумруды, и зиккурийские топазы-хамелеоны, оправленные в дар-эс-салямский аль-юминий, и…
– Ладно, понятно… – грустно вздохнула Эссельте.
– И… А… что? – словно споткнувшись о кислый вздох гвентянки, растерянно сбился с речитатива Гаурдак.
– Да ничего… – разочарованно протянула девушка. – У меня это тоже всё есть… складывать некуда… Уж я и раздаривать их пыталась, и терять, и менять…
– Но это же будут новые! Каких у тебя еще не было! Тебе будут завидовать все женщины Белого Света!
– Ну и что? А на что мне столько драгоценностей? Я и свои-то не знаю, когда все надеть – сколько ни надеваю, меняю три раза в день, а всё целые ларцы ненадеванные остаются. Обидно ведь, когда столько всего красивого, а надеть – руки не доходят! И уши! И шея! И голова! И грудь! А зависть так вообще дурное чувство, так архидруид Огрин говорит. И вообще… Нет, решено. Драгоценностей мне не надо тоже. Что там остается в твоем списке?
– А-а-а… В-вечная юность, – почти не дрогнув, выдавил баритон.
– Точно вечная? – заинтересовалась принцесса.
– Абсолютно точно! И абсолютно вечная! Первый сорт! – торжественно подтвердил Гаурдак.
– Хм-м-м… С одной стороны, забавно… – задумчиво протянула Эссельте и замолчала.
– Да со всех сторон забавно! – не удержался и выпалил полубог.
– …А с другой… – продолжила гвентянка, будто не слыша, – вот стану я мамой… а потом бабушкой… и состарится моя дочка, и внучка, и правнучка… и умрут… И Друстан умрет… и муж старшей дочки… и средней… и младшей… и мужья внучек тоже… и их внучки… и правнучки… А я одна останусь, выходит, как дура, со своей юностью? И мало того, что буду выглядеть моложе собственной пра-пра-правнучки, так еще и…
– Только для тебя я могу сделать так, чтобы все твои родные обрели вечную юность! Те, кто еще жив, конечно, – торопливо поправился он.
– И родные моих родных тогда тоже! – оживленно встрепенулась Эссельте.
– Обещаю!
– И родные супругов моих родных, и их друзья – самые близкие, и их и близких друзей слуги, крестьяне, ремесленники и воины – самые верные, конечно, не больше трех-четырех сотен каждого наименования, хорошего сапожника, например, так непросто найти, поверь мне… И их супруги тоже пусть будут, и родные их супругов, а то как это – без них? – и мои домашние животные, и их тоже, особенно кошки, причем все, я так кошек люблю, просто обожаю, и…
Гаурдак быстро представил геометрическую прогрессию вечно юных бессмертных, охватывающую половину человеческого населения Белого Света и полностью – кошачье, и почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
– Погоди минутку, принцесса, – вкрадчиво, но настойчиво прервал он перечисления гвентянки. – Я конечно, тоже люблю всяких кошек… и прочих коров… Но видишь ли… Мне… стало вдруг стыдно за то, что я… э-э-э… пытаюсь манипулировать твоим сознанием… подчиняя твою волю… лишая свободного выбора… навязывая нелепые вымыслы и устаревшие сто веков назад представления… Ты вот сама подумай, пожалуйста, хорошо… еще раз… Может, у тебя есть какое-нибудь свое желание? Заветное? Неисполнимое?
– А как же вечная юность? – разочарованно надула губки Эссельте.
– П о шло и немодно, – пренебрежительно отмахнулся полубог. – Забудь. Ты о себе подумай, о себе! Ну? Есть у тебя свое желание?
– Свое… свое… – наморщила лобик девушка и просияла. – Есть! Я хочу быть лекарем! И ты это можешь исполнить?
– Безусловно! – с облегчением выдохнул Гаурдак, мысленно излучая доброту, теплоту и уверенность в завтрашнем дне. – Замечательное желание!
– Но если мой брат и мой отец не хотят, чтобы я была лекарем, значит, получается, что исполняя мое желание, их желания ты не исполняешь, – так же неторопливо продолжила принцесса, – хоть и только что сказал, что исполняешь желания всех.
– Я могу сделать так, чтобы они захотели, чтобы ты стала лекарем!
Девушка снова наморщила лоб, припоминая научные слова, которые в таких случаях произносил Друстан.
– А по какому спринту… спринцовке… принцу… принци…пу… ты будешь определять, чьи желания должны исполниться? – хитро прищурилась бы она, если бы стиснуть веки еще хоть на долю миллиметра было возможно.
– Твои желания будут для меня законом! – горячо поклялся баритон.
Казалось, ответ гвентянке понравился, потому что она удовлетворенно хмыкнула, кивнула и принялась допрашивать дальше – но уже с гораздо меньшим апломбом:
– А если у меня нет способностей, чтобы стать целителем? Если я тупая, или неуклюжая, или у меня ужасная память, или руки трясутся все время?
– Откровенно говоря, – доверительно усмехнулся баритон, – у меня ни склонности, ни желания стать целителем не было никогда. И проще будет вложить в твою голову какое-нибудь другое желание, исполнимое, чем лечить твою память, руки или сообразительность.
– А зачем это их лечить?! – возмутилась Эссельте. – Я что, по-твоему, тупая?!
– Но ты же сама только что сказала… – растерянно пробормотал Гаурдак.
– Что я сказала?! Это был гиперпотам… гипотиреоз… гипертензия…
– Болезнь? – не уверенный уже более ни в чем, робко подсказал баритон.
– Сам ты – болезнь! – возмущенно взвилась гвентянка. – Это такой цветок! Большинство видов являются кустарниками от метра до трех высотой, некоторые – небольшие деревья, а есть так вообще лианы! У нас в саду такие растут, их Горвенол из Соланы привез, когда на турнир ездил в честь свадьбы принцессы!
– Но… ты сказала – "гипертензия", – осторожно напомнил Гаурдак.
– Кто сказал? Я сказала?! – вспыхнула праведным гневом Эссельте, словно собеседник сделал неприличное предложение в ее адрес. – Да я с принцессой Гипертензией с детских лет знакома, хоть и не видела ее с тех пор ни разу, но зато мы регулярно переписываемся, каждый год, и отец специально дает мне целых десять почтовых голубей, на тот случай, если кого-то по дороге схватит коршун, или ястреб, или орел, или кобчик, или сокол, или подстрелят, ты представляешь, есть еще такие дикие люди, которые голубей именно едят, и даже не посмотрят, что они почтовые, так хоть письмо бы догадались по адресу доставить, прежде чем есть, и будто курицу на базаре купить нельзя, и как только кусок в горло лезет, то есть, чтобы письма дошли до адресата, а ты знаешь, сколько стоит настоящий почтовый голубь, породистый, а не выловленный шарлатанами на ближайшей мусорной куче? Вот один раз мой дядя Ривал захотел… Ой, я еще тебе про дядю не рассказала, как он на этот турнир ездил!..
– Ваше высочество?.. – в состоянии легкой – или не очень – контузии и помрачения рассудка, слабо попытался вмешаться в монолог Гаурдак. – Мы говорили про… про… что-то другое, кажется…
– Про другое? – непонимающе нахмурилась принцесса. – Про что – другое? Это ты специально мне голову морочишь, чтобы сбить с толку?
– Кто кого с толку? Я тебя – с толку?! – не выдержал Гаурдак.
– Ну не наоборот же! – презрительно фыркнула принцесса. – Вот скажи мне, о чем я говорила, прежде чем ты пристал ко мне со своими голубями?
– Я пристал?! – возвысился баритон почти до фальцета.
– Нет, я! – полным презрения тоном сообщила гвентянка.
– Хорошо… я пристал… извини… не буду… исправлюсь… – словно наступая на горло, грудь, поясницу и прочие, еще более нежные части тела собственной песне, сквозь стиснутые зубы покорно согласился полубог.
– Так о чем мы говорили? – смилостивилась девушка.
– Об исполнении желаний? – почти жалобно напомнил Гаурдак, впервые за тысячу лет испытывая желание более сильное, чем простой выход на волю. – И, может, об этом мы и будет разговаривать?
– А, ну да, – кивнула Эссельте. – Пока ты меня не перебил, я хотела сказать, что гортензия… гипертензия… гипотенуза… гипотеза! Это была гипотеза!
– Что? – осторожно, словно выглядывая из-за угла во двор, забитый гиперпотамами, уточнил баритон, изрядно осипший и подрастерявший свое бархатное обаяние.
– Что я – тупая! – буркнула принцесса.
– Конечно, гипотен… гипотеза! – поспешно согласился полубог, чувствуя, что или эпитет "тупая" нуждается в серьезном дополнении, вроде "чрезвычайно", "невероятно" или "на редкость", или в переадресации, но скорее – и в том, и в другом.
– Ну так я и объясняю тебе, что если у меня нет никаких способностей, то как я могу быть лекарем?! – словно не было десятиминутного лирического отступления, девушка подхватила провисшую нить логики.
– Ну значит, никак… – побежденный и раздавленный, вздохнул баритон, с тоской вспоминая об оставшемся позади тысячелетнем мире и покое.
– А как тогда насчет моего желания – закона? – насупилась принцесса. – Ты же обещал! Я хочу быть целителем!
– У тебя и будет желание, закон для меня – только какое-нибудь другое желание, – спешно напомнил голос.
– Не хочу другое!!! – яростно притопнула Эссельте. – Хочу целителем, и больше никем!!!
– Хорошо, хорошо! – сдал на попятную Гаурдак. – Будешь целителем!
– Это как? – не поверила принцесса.
– У тебя будет свой кабинет… большой! – поспешно добавил он, – светлый, увешанный травами и уставленный ретортами, и перегонными кубами, и… чем там еще! Будет разрешение гильдии, будут помощники и ученики, будет красивая вывеска над входом, будет всё, как у любого другого знахаря!
– Не хочу, как у всех – хочу лучше!