Гедонисты и сердечная - Ольга Новикова 8 стр.


– Что это? "Вам, конечно, кажется, что с такой женой…" – прочитала она вслух. – Что это? – переспросила растерянно.

Филипп оторвался от брошюры. На экране – то самое письмо… Чертова машина!

Ужас…

Он похолодел и, совсем потеряв голову, вырвал шнур из розетки. Не помогло – текст не исчез: в ноутбуке же запасное питание. Автономное. Тогда перегнулся через Марфу и всей пятерней хлопнул по каким попало кнопкам. Трусливый аккорд.

А она, не глядя на него, эмигрировала в свою комнату. Забравшись с ногами на кровать, взяла пульт и устроила чехарду из двенадцати программ, доступных телику.

Холодом ударило.

Откуда дует? Филипп даже метнулся к форточке. Ни щелки.

Забегал. По той же траектории, что в прошлый раз. Марфина комната, как припев, повторялась, а кухня, детская, кабинет – куплеты. Песня отчаяния…

И хотя теперь Марфа не захлопывала дверь, было еще хуже. Она наткнулась на сериал про лас-вегасских криминалистов и смотрела его, отключившись от Филиппа. Не изображала интерес, а правда увлеклась.

Спасибо рекламе, которой очень часто перебивался напряженный сюжет. Как только на экране появилась аппетитная блондинка, затянутая в кожу, и томным голосом сказала: "Позвони мне…" – время позднее, законом не запрещено торговать интимными услугами, – Филипп стал беспорядочно выкладывать свои тайны:

– В Киеве началось. Помнишь, на той конференции и Дубинин был… А в Германии она организовала мою лекцию… Она мне очень редко пишет. Я всегда любил только тебя…

Поскольку каждая фраза пробивалась с трудом, то в первую рекламную паузу больше ничего не уложилось.

– Я всегда любил только тебя… – повторил Филипп, когда на экране снова появилась знакомая блондинка. – У нее всегда был другой мужчина.

Этот довод он заготовил, бегая из комнаты в комнату. В знак, что никакой опасности семейным устоям никогда не было… Типичная мужская пошлость.

Наверное, Марфа его слышала. Ведь не пыталась искать по другим программам что-нибудь поинтереснее, пока шатенки и брюнетки размахивали пышными гривами, уговаривая зрителей купить их самую стойкую краску…

Плохо, что ему-то ничего разумного в голову не пришло.

Когда криминалисты нашли в модном ресторане рыбу-меч, на которую убийца насадил своего конкурента, Марфа выключила телевизор, погасила бра над кроватью и затихла, так и не произнеся ни слова.

Филипп еще долго и униженно сидел в темноте, ни на что уже не надеясь.

Глава 17

В конце февраля ударил мороз. Передвигались пробежками. Входы в метро испускали клубы пара, и в них по студеным утрам исчезали толпы съеженных хмурых людей. Которым недосуг заметить, как молодит Москву каждый снегопад. Зимний макияж скрывает изношенность и неприбранность города. Узоры на заиндевевших окнах – как картины на стенах. Троллейбусные и электрический провода в кристаллах льда – они как гирлянды украшают небесный потолок.

А за городом вдобавок к ослепительной белизне – умиротворяющая музыка, которую наигрывает холод. Потрескивают стволы деревьев, напоминая мелодию фагота. Редкой барабанной дробью срываются с веток крупные и маленькие охапки снега и мягко хлопаются о корочку ледяного наста. Ритмическую стройность придает лесной сонате хруст шагов человека.

Вместо зарядки Дубинин каждое утро надевал высокие валенки и белый полушубок с длинным, необрезанным мехом внутри. Теплый, не чета заграничным дубленкам. И выходил во двор, чтобы деревянной лопатой, края которой для крепости обиты жестью, выкопать широкую дорожку в сугробах, наметенных за ночь. Толчок, поддел, далеко отбросил… Намахаешься до того, что почувствуешь каждую жилку. Заработанная бодрость…

Но в сенях его встречало жалобное поскуливание. В русский сочельник Булька поскользнулся и сломал правую заднюю ногу, почти ожившую после паралича. Несколько недель приходилось брать палку, ждать, пока пес вцепится в нее здоровыми передними лапами, и только тогда вытаскивать его наружу. Но ел он хорошо… Ясными глазами виновато смотрел… Жалко беднягу. Если бы он страдал, тогда понятно: надо усыплять. А так…

– У меня такое ощущение, что кто-то сдавил мою жилу счастья и держит ее в руках… Но я не жаловаться звоню. Мне сегодня пришел имейл из… – Дубинин переложил мобильник в левую руку, а правой перелистнул страничку блокнота. – Из "Варшавского экономического вестника". Хотят интервью на разворот… Но чтобы спрашивал не их корреспондент, а русский ученый-экономист…

– Хорошо… – почему-то без всегдашнего воодушевления протянула Марфа. И замолчала.

Пришлось самому продолжить.

– Они мне список кандидатов прислали. Там есть фамилия Филиппа…

Странно, и на это она довольно сухо сказала:

– Я спрошу у него, когда вернется. Как скоро надо?

Что такое? Раньше сама предлагала услуги мужа.

Полгода назад Федор обмолвился, что питерская знакомая прислала ему реферат своей докторской. Он и не собирался никак откликаться, так Марфа попросила дать текст и через пару дней привезла довольно дельный отзыв. Оформленный по всем правилам – в двух экземплярах, заверенный печатью ее фирмы. Официальная бумага. Оставлено место для дубининской подписи. Филипп, мол, перевоплотился в свободного эксперта и написал. Он это быстро и легко делает…

– Я еще не решил, надо ли мне это интервью… – Федор никогда ни на кого не давил. Знал, что от насилия ничего хорошего не получается.

Но Марфа уже встряхнулась. Видимо, сама, без его участия переборола какую-то мифическую обиду или боль от несбывшихся ожиданий…

Через полчаса перезвонила. С согласием Филиппа.

Договорились, что вечером встретятся втроем. Где?

– Можно у меня… Или в нашем ресторанчике… – первым предложил Дубинин.

– У тебя же магнитофона нет. Лучше у нас. Только я не успею состряпать пельмени, – еще и извинилась Марфа.

– Жаль, было вкусно. Помнишь, сколько я съел? Не только за ужином, но и утром… – Балагурить понравилось, и Федор, смеясь, подначил: – Почему не успеешь? Есть же время.

– Так я же сейчас на работе… – растерянно оправдывалась Марфа.

Не понимают женщины шуток.

Довольный разговором, Дубинин вышел на крыльцо. Булька, прихрамывая, за ним. Постояли вдвоем на морозце, дыша в четыре ноздри, как вдруг пес затрясся мелкой дрожью, упал и лежит.

– Зоя! – позвал Федор в распахнутую дверь.

Жена выбежала непокрытая, в тапках на босу ногу.

Увидев распластанного Бульку, выхватила из брючного кармана трубку и, не посоветовавшись, стала нервно нажимать кнопки.

– Ты что?! – вскрикнул Федор.

– Давай усыплять. Я больше таскать его не могу. А тебя все время нет дома…

Почти права, но…

Какая спешка!

Женщины…

Сам умрет.

Федор оделся потеплее, принес из дома стул, завернул Бульку в плед и сел с ним рядом. Минут сорок помолчали, не больше. И пес оклемался. Конечно, стал еще слабее, но пошел же…

Глава 18

Студенты Филиппа знали, что на его лекциях мобильники лучше отключить. Молва передавала новичкам, как профессор пару раз прерывался на полуслове, слыша писклявую мелодию или скрип – как железом по стеклу, и демонстративно ждал, пока девушка или юноша ответит на звонок. Во внимающей, чуткой тишине любой разговор выглядел нелепым, слишком примитивным. Стыдно.

Но на следующий день после того, как Филиппа предал собственный компьютер, он нарушил свое же правило. Хорошо хоть, дидактически ни разу не сформулированное. Переступил, чтобы держать открытыми все каналы, по которым Марфа может восстановить с ним связь. Переложил мобильник из портфеля в правый брючный карман.

Когда он завибрировал, Филипп внятно извинился перед студентами, вышел в коридор и только там выхватил аппаратик, даже не взглянув на экран. Почувствовал, что это Марфа.

Или понадеялся…

Это был ее голос. Но какой сухой, жесткий… Филипп чуть отодвинул трубку от уха – казалось, резкий звук царапает барабанные перепонки.

За два десятка лет, что они вместе, всякое бывало. Даже сцена из итальянской жизни с битьем посуды. Кофейную чашку разбила Марфа в сердцах…

Она никогда не дулась долго, неделями, как делают женщины, чтобы ты чувствовал себя виноватым неизвестно за что. Нет, она сразу выясняла все до донышка. Объясняла, что ее ранило… С корнем вырывала из себя обиду. Как сорняк. Ничего, что они появлялись снова.

Каждый день обихаживать семейное поле – вот условие супружеского долголетия. Необходимые хлопоты.

Во всякой ссоре чувствовалось, что она не отделяет себя от Филиппа. Так сердятся, когда болит собственная рука, нога, зуб ноет…

Но в этот раз – все по-другому. За завтраком Марфа ни словом не упомянула про вчерашнее письмо. Думал, самое неприятное – это порка справедливым словом, но оказалось, что молчание – еще хуже.

И теперь, хотя повод был отнюдь не тривиальный, она нисколько не винилась, не просила и не решала за него. Только известила, что Дубинин предлагает (не просит!) побеседовать с ним для польского еженедельника.

Вот ситуация… И за этого дубину ухватишься, как утопающий за соломинку. Конечно, он согласен. Что купить к столу?

Глава 19

– Сейчас выпьем или после? – Марфа принесла из коридорных закромов две бутылки и поставила на скатерть перед Дубининым. На выбор. – Жаль, вчера приговорили ту, что прилетела из Парижа. Остались здешние, из "Перекрестка" – французское и чилийское. Есть, конечно, водка, виски, коньяк…

– Дай-ка почитать. – Федор потянулся к стройной бутылке бордо, взял в руки, по близорукости придвинул к глазам – сперва фасадом, потом тыльной частью – и вслух зачитал меленькие буквы с этикетки, наклеенной на французский текст: – "Вино обладает очаровательным ароматом земляники, банана и вишни. Очень приятный и свежий фруктовый вкус с доминантой сочных нот вишни. Яркое сухое послевкусие"… Неплохо… А что обещает другой пузан? "…Из винограда, выращенного в лучших областях Центральной чилийской долины, где великолепное сочетание теплых дней и прохладных ночей создает многогранное вино средней наполненности с ярко выраженным вкусом черных фруктов и подрумяненного хлеба".

Марфа все время смотрела на Дубинина и, как только он поставил точку, придумала вопрос, чтобы поймать его взгляд:

– Читать вкусно, а пить?

– Даже на Риволи видел витрины с чилийскими, а не с местными винами. – Филипп вплел свой голос в диалог жены и ее гостя. Чтобы не позавидовать: видно же, что они даже молчат дуэтом. А он… Он и на обиду потерял право. Но не на борьбу. – Американская экспансия. Там солнца и земли больше – вино, конечно, дешевле.

– И проще. Поддержим французского производителя, – засмеялся Дубинин и ловко вытащил пробку.

Не торопясь, он посмаковал первый глоток, потом попробовал твердый желтоватый грюйер, и белый "Шеврет" из полезного козьего молока, и мягкий камамбер "Нотр-Дам" в кожице из белоснежного бархата. Франковкусие… Остановился, пока в голове еще было ясно. Пока сытость не довела его до полного расслабления, когда не хочется никого слушать и самому говорить лень. Или когда болтаешь все, что взбредет в голову. Не контролируя, кому и зачем говоришь.

Марфа будто почувствовала, что Дубинин уже сбил охотку к еде, и, чтобы не вынуждать гостя командовать – не то его визит отдавал бы вульгарной меркантильностью, – включила магнитофон.

Грамотные вопросы, ответы почти на автопилоте.

Подача – отбито, цок-цок, мячик скачет ритмично. Усыпляет…

– Как с вами скучно! – не выдержала Марфа. – Новый застой, что ли, начинается?

"С вами…" Уязвленные мужские достоинства объединились и пошли в атаку.

– В истории не бывает ничего нового, – спокойно отпарировал Федор. Немного свысока, чтобы заполучить эмоциональную фору. – Не бывает нового застоя, новой России… Как не бывает новых Англий-Франций…

– Но в девяносто первом почти все впали в экстаз. Солженицын даже предлагал назвать его новой Преображенской революцией. – Филипп, не зная, куда деть свою скованность, автоматически взял в руки рюмку, обеими ладонями обнял ее круглые бока и сделал большой глоток. – Хотелось сделать эту дату исторической – концом того, что началось в семнадцатом.

– И все же – ничего нового. – Федор со спокойным любопытством наблюдал за суетящимся хозяином. Что так заводит его? Моторчик мысли или ревности? – На Украине то же самое. Майдан – это как наш девяносто первый, сейчас идет реакция. В Венгрии… Смотрите, что делается в Венгрии. Они специально разбили советскую статую, чтобы их суета не выглядела возвращением к коммунизму. Перемены непреодолимы, как землетрясение. Почему приходит цунами? Никто не знает. Все эти процессы возникают внутри. Я понимаю, почему распался СССР, почему распалась Югославия. Но почему Чехословакия распалась? Не знаю…

Филипп залпом допил свою рюмку и снова ее наполнил, забыв про хозяйские обязанности. Дубинин как-то уж слишком свободно обращается с привычными либеральными штампами. Сделав новый глоток, он запальчиво спросил:

– Значит ли это, по-вашему, что мы живем во времени, которое началось не девяносто первым, а девяносто третьим?

– Для меня время не менялось, и девяносто третий год – это всего лишь рождение новой власти. Между девяносто первым и девяносто третьим было безвременье, было безвластие. Власть появилась, когда Ельцин пересилил парламент. Но это – всего лишь эволюция. Внешне она проявляется то выстрелами, то баррикадами… На самом деле жизнь идет сама по себе.

"Сама по себе, – повторил Филипп про себя. – Я-то, дурак, в девяносто первом испытал эйфорию, в девяносто третьем – отчаяние, а после уже не думал про исторические катаклизмы. Решил, что главное – личная жизнь. И ее теперь сам порушил…"

– Тебе налить? – поднес он бутылку к Марфиному бокалу.

– Да, – автоматически, не очень-то и задумавшись, кивнула она. Потом посмотрела на сосуд Дубинина. Пустой! Встрепенулась и пододвинула его к мужниной руке.

Но бутылка уже была опорожнена.

Гость невозмутимо дождался, пока Филипп намается с тугой чилийской пробкой и нальет ему, распробовал первый глоток, съел большую прозрачную виноградину и, не перескакивая с неоконченной мысли на другую, продолжил свое рассуждение:

– Власть не может придумать ничего нового. Грубо говоря, ценности более изначальны. Нельзя создать ценности ни в каком кабинете, ни в каком институте, в том числе в институте власти. Ценность, созданная в верхах, никогда не приживется…

Да что же тут лекцию ему читают! Филипп сдвинул брови и опустил голову, чтобы не выдать своего раздражения. Марфе не выдать… Рука – без какой-либо осознанной команды от мозга, рефлекторно – потянулась за ломтем белого хлеба и опрокинула дубининский бокал.

Суета, извинения. Легче стало. А этот вития хладнокровно переждал и даже с мысли не сбился:

– Власть предназначена, чтобы ценность контролировать, не дать ее разрушить. Они плохо обслуживают, но они не противники. Они не хотят, чтобы у нас резали на улицах. Власть структурирована, у нее есть издержки – коррупция… Власть – механизм, который ржавеет, его надо чистить, обихаживать… Коррупция неизбежна, как ржавчина на металле. Дело в смазке, которую обеспечивает государство. В этом смысле церковникам хорошо. Они говорят: ценности от Бога – и все, и никакая власть уже не может ничего поделать. Они спокойно пойдут под расстрел, зная, что те не правы. А интеллигентам надо внушать, что ценность была раньше, чем власть. Что ценность изначальна. Есть заповедь "не убий" – это ценность. Как сберечь эту ценность? Прежде всего не убивать.

Дубинин откинулся на спинку углового дивана. Никакого неудобства – ни от чужого жилища, ни от напряженности хозяина, ни от того, что хозяйка не сводит с него взгляда. Мысль летит… Что еще человеку надо…

– Люди не понимают очень простых вещей бытия… – Дубинин рассуждал – сожалея, а не поучая. – Счастье лета, счастье дачи, счастье женщины, счастье поиска, счастье луны… Это жизнь. О какой ерунде говорят… Премию не дали, должностью обошли, налогами обложили… Глупости… Вместо того чтобы говорить, какая луна.

– А любовь? – вскинулась Марфа.

– Любовь к кому-то, она сужает… Из любви герой Фаулза заточил человека. Но что-то не противостоит кому-то.

Еще как противостоит… В разговор вмешалась тихая, но очень настойчивая ария Керубино. Мужчины на нее никак не отреагировали. Не услышали. А Марфа напряглась. Еще немного бы потерпеть – и телефон замолчит. Не будут же вечно ждать, пока абонент откликнется…

– Твой мобильник… – потерянно сказала она, не глядя в глаза Дубинину. Честность победила женскую уловку…

А Федор… Несуетливо встал, пошел к вешалке, достал телефон из своей куртки – пара минут ушла на то, чтобы понять, в какой из карманов его сунул, – вернулся на место и при всех ответил:

– Да, Зоенька. Мы с Филиппом только что закончили. Вам привет… – Федор оторвал взгляд от трубки и посмотрел сперва в глаза Марфы, потом на Филиппа.

Они оба закивали: спасибо, мол, и от нас тоже.

Дальше говорили только с той стороны, Федор лишь время от времени поддакивал: "Понимаю… Понимаю…"

Закончив, объяснил, что собирался заночевать в Москве и утром пораскидать кое-какие дела, но у домашних на него другие виды. Что ж…

Не рассердился на то, что его планы поломали.

– А чай?

Марфа все-таки придумала, как удержать гостя хотя бы еще на чуть-чуть. Получилось. И тогда она в быстром темпе, без какой-либо связи с предыдущим, выложила то, что бередило ее душу:

– Меня сегодня укорили: вам бы и на Кубе понравилось. – Чтобы нарастающий шум от включенного чайника не заглушил ее речи, Марфа почти выкрикнула: – Мол, диктаторского режима в Белоруссии не заметила. А я всего-то рассказала, какое там спокойствие разлито. Мне Филипп посоветовал быть поосторожнее…

– Он прав… – Федор взял свою рюмку, поднес ко рту, но, подумав, вернул на место, так и не сделав глотка. Все-таки чилийское оказалось кисловато.

– Прав? – вскинулась Марфа. – Ты-то не осторожничаешь, не боишься, что тебя в реакционеры запишут… – Чайник уже не шипел, и в тишине ее слова прозвучали как обвинение.

Были бы вдвоем, Федор бы оставил Марфину реплику без ответа: понятно же, что она рассердилась из-за спешного его ухода. Так и он настроился посидеть подольше. Что поделаешь… Если Зоя обидится – дома станет некомфортно. Когда была хоть какая-то возможность этого не допустить, он всегда ее использовал.

В общем, со всех сторон лучше бы промолчать, но Филипп… Не посторонний человек. Объяснюсь.

– Я… Я не принадлежу ни к каким крайним партиям. Это, конечно, препятствует скорому успеху, но дает свободу. А насчет властей предержащих… Меня не обуревает ни страстная ненависть, ни страстная любовь к сильным мира сего… Я никогда не пользовался какой бы то ни было их щедростью, никогда не просил, да и не заслуживал ее…

Вылитый Монтень…

Назад Дальше