Чуть поодаль кучковались полицейские. Молодые кряжистые парни в новенькой экипировке, присланной то ли шведами, то ли аж самими американцами, тоже слегка озябли, тайком от начальства глотнули крепкой местной водки и теперь, оживленно переговариваясь на государственном языке с легкими вкраплениями еще не забытого русского матерка, толкались, прыгали на месте, фехтовали дубинками и вообще вели себя, точно второклассники на большой перемене. Они с нетерпением предвкушали момент, когда поступит приказ и можно будет разогреться уже по-настоящему, круша направо и налево малочисленных и слабосильных "оккупантов".
Командир полицейских, долговязый блондин лет тридцати с костистым продолговатым лицом и водянистыми серыми глазами католического святого, лишь на прошлой неделе получил повышение и теперь гонористо, словно надевшая "клевый прикид" девочка-подросток перед отчаянно завидующими подружками, прохаживался туда-сюда по мостовой, то и дело непроизвольно скашивая глаза на новенькие знаки отличия. Наконец он взглянул на часы и уже было поднял руку, собираясь отдать команду на штурм, как вдруг остановился. Уставившись в толпу демонстрантов, он торопливо достал из-за борта куртки рацию и проговорил:
– Первый! Первый! Я Второй! Срочное сообщение!
Рация похрипела, побулькала, потом внутри у нее что-то щелкнуло, и наружу вырвался недовольный начальственный баритон:
– В чем дело, Второй? Почему не начинаете акцию?
– Господин Первый! Докладываю: он снова здесь!
– Кто – он?
– Мельман.
– Кто-кто?
– Подполковник Советской армии в отставке Яков Моисеевич Мельман, – четко доложил полицейский командир.
– Ах, то-от… – раздумчиво протянул баритон. И после паузы уточнил: – Пресса есть?
Командир осмотрелся. По краям площади уже рассредоточились жиденькой цепочкой броско одетые мужчины и мужеподобные женщины с фотоаппаратурой и телекамерами.
– Есть, – сообщил командир.
– И западные?
– Так точно.
– Та-ак… – баритон снова сделал паузу. – Это из-за него в прошлый раз весь сыр-бор разгорелся? Верно?
– Так точно! – сокрушенно отозвался командир. – Сколько раз метелили этих русских и никто даже ухом не повел. А стоило зацепить одного старого жи… еврея – и тут же по всему миру вопли начались. Да вы сами знаете. А ему всего-то очки разбили. Да и то случайно. И на тебе! Америка мигом осудила, – командир язвительно передразнил, – "акт насилия и нарушения прав человека". И другие страны ее поддержали.
– Мало того, – вздохнул баритон. – Нашего министра турнули в отставку. Правда, для равновесия уволили и другого – того, кто отвечал за экономику и требовал расширения торговли с Россией. Но нам-то от этого не легче!.. Впрочем, – вдруг хохотнул баритон, – нет худа без добра. Вашего начальника тогда ведь передвинули на повышение. И вы заняли его кресло, верно?
– Так точно, господин Первый! Так же, как и вы, – слегка обиженно уточнил командир.
– Совершенно верно, – согласился баритон. – Так что нам с вами этого старого еврея еще и благодарить надо… – баритон помолчал. – Но мы-то в отставку пока не торопимся, так ведь? Вы вот что: подойдите-ка к этому Мельману, переговорите с ним. Да повежливее. Может, он согласится уйти… Ну, а если нет, никуда не денешься: пускай себе митингуют. Не будем сегодня их трогать.
– Слушаюсь, господин Первый!
– А в интервью западным журналистам обязательно подчеркните, что у нас свободная страна, где закон и права человека соблюдаются в полном объеме.
– Есть!
Полицейский командир выключил рацию, поднял руку и громко крикнул:
– Продолжать наблюдение! С мест не сходить! Можно курить…
Полицейские разочарованно переглянулись и, недовольно ворча, полезли за сигаретами и фляжками со спиртным. А командир строевым шагом направился к пикетчикам.
– Коспотин Мельман! – нажимая на акцент, по-русски обратился он к невысокому верткому старичку с крупным, мясистым носом и быстрыми, ехидными глазками, одетому в старую советскую военную форму с погонами подполковника на плечах и десятком орденов и медалей на груди. – Коспотин Мельман, мошно фас на прифатный расковор?
– Чего-чего? – откликнулся старичок и указательным пальцем поправил сползшие с переносицы очки в блестящей золотой оправе. – Какой еще приватный разговор? Мне скрывать нечего!
Командир огляделся. Пикетчики, прислушиваясь, молча сгрудились вокруг. Репортеры оживились, нацелили на происходящее свои объективы.
– Коспотин Мельман, – тяжело вздохнув, снова заговорил командир. – Зачем вы сюда пришли? Вы ведь уже однажды пострадали на подобном мероприятии.
– Пострадал? – хохотнул Мельман. – Это не я, это мои очки пострадали. Зато вот – видал? – он снял очки, помахал ими перед носом у недовольно отстранившегося полицейского. – Новехонькие! Личный подарок американского посла!.. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Послушайте, господин Мельман! – прервал его командир. Разгорячась, он забыл про акцент и заговорил на "оккупационном" языке абсолютно чисто и свободно. – Что лично вам здесь надо? Здесь же собрались русскоязычные. А вы…
– Ну, я еврей. И что?
– У вас же есть свой язык!
– Какой язык? У евреев, вообще-то, аж два языка. На иврите в дни моей молодости одни только раввины с грехом пополам толковали. Вот на идише я пацаном болтал. Так ведь тридцать шесть лет в армии – это тебе не хрен с перцем! Теперь я на идише помню всего с десяток слов, да и те все неприличные. А вообще-то, – Мельман хитро прищурился, – как любой советский офицер, я владею тремя языками: русским со словарем, командным и матерным в совершенстве.
Собравшиеся вокруг пикетчики дружно рассмеялись.
– Ну, а чем вас наша страна не устраивает? – все больше злясь, проговорил командир. На его бледном, мучнистом лице с белесыми бровями и ресницами проступили неровные красные пятна.
– Ваша страна? – удивился Мельман. – Ну, во-первых, это моя страна. И она тут ни при чем. Отличная страна, замечательный народ. А во-вторых, единственное, что меня не устраивает, это вы, ребята! Я имею в виду власть. Вы же типичные нацисты! Вам для полного комплекта только фюрера не хватает. Настоящего, решительного, фанатичного. У самих-то гайки завернуть до упора кишка тонка!
– Не нравится власть – уезжайте! Кто вас здесь держит?
– Куда уезжать-то?
– Да хоть в Израиль!
– С какой такой радости? У меня там ни одной знакомой собаки. Здесь и в России, правда, тоже вся родня погибла. Кто на фронте, кто в гетто. Такие же вот, как вы, молодчики потрудились на славу… Но это же моя страна! Здесь моя жена похоронена. Опять же друзей полно… Да и потом, не нравится мне жить в Израиле. Кругом одни евреи, некого даже хохлом или кацапом обозвать.
Снова смех.
Один из пикетчиков, высокий, плечистый мужик с пышными усами и густыми седыми бровями, громко пробасил:
– Оце по-нашему! Гони ты его, Яша, до бисовой матери!.. А ты, – обратился он к командиру, – запомни: Яша теперь всегда будет с нами. Он у нас – как оберег. Или, по-вашему, – талисман. Мы за ним, как за каменной стеной. Вон как дружно за него все президенты вступились! Небось, пока русских да украинцев били – они и в ус не дули!.. Так что вали-ка ты, хлопче, отсюда подобру-поздорову… – и он послал командира на неплохом государственном языке в хорошо известном, хотя и не слишком приятном направлении.
Командир прикусил от злости губу, резко развернулся и, провожаемый смехом и ехидными шуточками, двинулся к своим. "Ну, даст Бог, заболеешь ты, старый хрен! – сжимая кулаки, грозился он про себя. – Уж тогда мы отведем душу, повеселимся!"
Репортеры между тем принялись деловито выцеливать его своими разнообразными устройствами. "Вам бы тоже врезать как следует! – с ненавистью подумал командир. – Дать бы команду своим орлам! То-то поплясали бы вы под дубинками, сучье племя!.."
Но приходилось держать себя в руках. Командир только стиснул зубы, расправил узкие плечи и еще яростнее и громче застучал по мостовой коваными каблуками.
По Прибалтике вовсю гуляла шалая суверенная весна.
Строго по закону
Инженер-конструктор высшей категории Лосев, низко опустив голову, медленно брел по вечернему городу. Январь наконец-то сподобился крепким морозцем, мостовая покрылась ледяной корочкой. Редкие прохожие двигались, точно лыжники, почти не отрывая ног от земли, а кто-то и падал, нелепо взбрыкивая ногами и ругаясь или хохоча, в зависимости от возраста и характера.
Но Лосев ничего вокруг не замечал. Все его мысли были заняты одним жизненно важным вопросом: где достать денег? Он болтался по улицам уже часа два, сильно озяб и проголодался, но возвращаться домой и объясняться с женой решиться никак не мог.
– Лось! Ты, что ли? – послышался вдруг знакомый голос. Лосев недоуменно огляделся. – Да здесь я! Здесь!
Из приткнувшегося к бордюру "Мерседеса" неторопливо выбрался низенький, коренастый мужичок в длинном, до пят, кожаном пальто. Его круглое, щекастое лицо полыхало здоровым румянцем, на непокрытом темени отсвечивала под фонарем обширная лысина.
– Колобок? – удивленно прохрипел Лосев. – Ну, здорово!
И зашелся не то смехом, не то сухим, затяжным кашлем.
Лешку, однокашника Лосева по институту, в студенческие годы иначе как Колобком никто и не величал. Прозвищем этим сам же Лосев его и наградил. И не столько за соответствующую внешность, сколько за редкостные даже для студента пронырливость и изобретательность. Лосев тогда и песенку про него сочинил и частенько исполнял ее под гитару на дружеских пирушках:
Я и ректора надул,
и декана обманул,
а тебя, препод, и вовсе облапошу…
– Давай сюда! – махнул Колобок зажатой в руке перчаткой. – Залезай, погрейся.
Лосев не стал кочевряжиться и молча нырнул в пышущее теплом и ароматом хорошего табака нутро автомобиля. Устроился на переднем сиденье. Колобок сел рядом, на месте водителя.
– Ты ли это, Лось! – участливо проговорил Колобок. – Певец, гитарист, душа любой компании… Где работаешь-то?
– На "Передовике".
– И кем?
– Да сейчас практически никем, – угрюмо ответствовал Лосев. – В бессрочном неоплачиваемом отпуске. Начальство говорит: заказов нет, денег нет… Ни хрена нет!
– И как же ты живешь?
– Да вот так и существую. У кого-то одолжу, что-то продам… Жена иногда подчелночит.
– Женился, значит? И дети есть?
– Сынишка… В первый класс пошел…
Под натиском тепла озноб с легкой дрожью покидал тело, и Лосев немного повеселел.
– А ты-то чем занимаешься? – он повел взглядом по салону. – Уж наверно не самолеты строишь… В бандиты, что ли, подался? Машина-то твоя?
– Моя! – приосанился Колобок. – А работаю я в городской администрации. Чиновник, одним словом… Не начальник, но и не пешка. Так, серединка на половинку.
– Надо же! – у Лосева начало оттаивать и чувство юмора. – Кучеряво нынче живут средненькие чиновники!
– Да уж как умеем! – хохотнул Колобок.
В это время кто-то несколько раз легонько шлепнул ладонью по крыше машины. Колобок чуть приспустил боковое стекло, вгляделся, потянувшись, открыл заднюю дверцу. В салон грузно втиснулся необъятных размеров парень в черной кожаной куртке. Маленькую головку, сидящую на покатых плечах при полном отсутствии шеи, плотно обтягивала лыжная шапочка. Крохотные глазки под жиденькими белесыми бровками остро буравили хозяина машины.
– Привет! – басовито рыкнул парень и сильно потер свои внушительные лапищи. – Здорово подморозило… – он полез за пазуху, достал внушительный сверток. – От Петра Робертовича. Как договаривались.
– Лады! – бросил Колобок, пряча сверток во внутренний карман.
Чуть помедлив, парень вопросительно пробасил:
– Ну, я пошел? – не дождавшись ответа, вывалился из машины.
– Поня-атно, – протянул Лосев. – Вон, стало быть, как зарабатываешь.
Колобок недовольно скривился:
– Думаешь – взятка?
– А что же еще?
– Да брось ты! Умный человек всегда сумеет сшибить бабки, не конфликтуя с уголовным кодексом.
– А-а, ну да, ну да, – язвительно ухмыльнулся Лосев. – Получить, например, гонорар за никому не нужную книжку. Так, что ли?
– Хотя бы! Только это не для нас, провинциалов. Это там, в столицах, крупные чинуши могут и книжки писать, и лекции всякие-разные долдонить. У нас такое не проходит.
– Тогда что же тебе подкинули?
– Тут все по закону. Долг чести, как выражались в старину. Проще говоря, выигрыш.
– Выигрыш? В "Спортлото"?
– В преферанс.
– Ну и ну! По-крупному, должно быть, играешь.
– Да уж не по четверть копеечки, конечно. Ставки солидные. Так ведь и люди у нас в компании не бедные.
– Вроде этого Петра Робертовича?
– Точно! Знаешь его? Нет? А про Мотобанк слыхал?
– Ну, как же, как же!
– Так вот, Петр Робертович там работает… Президентом.
– Понятно, что не клерком… А сам-то как? Не проигрываешь?
– Я-то? – засмеялся Колобок. – Не-ет, мне по чину не положено.
– Но ведь деньги-то отрабатывать приходится, наверно?
– Ну, как тебе сказать… – Колобок сделал круговое движение обеими руками, будто невидимый шар оглаживал. – Непосредственно, как в политэкономии "товар-деньги-товар", такого нет. Хотя, естественно, кое-что полезное для друзей делаю. Но все, повторяю, в рамках закона.
– И сколько таким Макаром зарабатываешь?
– А это уж, брат, коммерческая тайна.
– А налоги?
– Что налоги?
– Налоги с этих заработков платишь?
Колобок помолчал, потом глянул Лосеву прямо в глаза.
– Ты знаешь, ей-богу, платил бы! Да в декларации же не укажешь: выигрыш в карты… Но вот те крест, – он размашисто перекрестился, – я не жадный. У меня рядом детский дом, я туда регулярно перечисляю пожертвования. Детишкам на молочишко. Так что совесть меня не мучает… Почти…
Он не глядя ткнул в кнопку включения автомагнитолы, из динамика вырвался капризный тоненький голосок:
Фанта-азия, моя фанта-азия –
Америка, Европа, А-азия.
Фанта-азия, моя фанта-азия –
какое это безобра-азие…
– Какое безобразие! – поддержал Колобок, выключая приемник. Потом глянул на часы. – Ну, ладно, дела на сегодня окончены. Давай-ка, Лось, съездим поужинаем "У Семеныча". В ресторане-то, наверно, лет сто не был? Вспомним годы молодые, обсудим текущие события… Не исключено, что и для тебя какое-нибудь непыльное занятие подберем. Глядишь – опять на высокую орбиту выйдешь… А?
Лосев немного подумал, вздохнул, махнул рукой и решительно сказал:
– Поехали!
Предусмотрительность
На юбилей главного бухгалтера Семена Никодимовича Перетурьева народу собралось предостаточно. Виновник торжества славился высокой организованностью, аккуратностью и даже педантичностью, поэтому гости были приглашены к столу точно в назначенное время. Едва все расселись, слово неожиданно взял сам юбиляр.
– Дамы и господа! – торжественно заявил он. – Дорогие коллеги! Надеюсь, вы оцените богатство и разнообразие нашего стола…
Гости одобрительно загудели. Действительно, чего там только не было! На белой скатерти аппетитно высились колбасы и сыры разных сортов, ветчина, буженина, заливное, салаты, винегреты, не говоря уже о винно-водочных изделиях, фруктах и прочих сладостях.
– Так вот, – продолжил Семен Никодимович, – должен вас предупредить, что все это приобреталось не только в магазинах муниципальной формы собственности, но и в арендных, кооперативных и коммерческих торговых точках. И даже на бывшем колхозном, а ныне совершенно частном рынке… – Он помолчал, откашлялся. – Сами понимаете, в наше время происхождение всех этих товаров крайне сомнительно. Трудно даже установить, не являются ли некоторые из них подделкой и фальсификацией, не истек ли у них срок годности.
Гости снова загудели, теперь уже недоуменно.
– Дамы и господа! – невозмутимо гнул свое Перетурьев. – Хочу вас успокоить: насколько возможно, мы все это проверили. И все-таки я и моя семья не можем брать на себя полную ответственность за последствия употребления представленных здесь в богатом ассортименте вкусных и полезных на вид продуктов и напитков. Поэтому прошу взглянуть: справа от ваших приборов лежит лист бумаги с печатным текстом…
Гости, растерянно переглядываясь, зашелестели бумажками. Юбиляр надел очки и прочитал громко и отчетливо:
– "Расписка. Я, фамилия, имя и отчество, – он поднял глаза, – тут проставите сами… – Снова уставился в бумагу. – … И отчество, предупрежден Перетурьевым С. Н. о риске употребления в пищу приготовленного последним угощения и всю ответственность за возможные последствия беру на себя. В чем и расписываюсь…" – Юбиляр кашлянул, снял очки. – Ну, дальше ставите дату и подписываетесь… – Он оглядел собравшихся и заключил: – Расписки сдавайте мне… Просьба не тянуть, а то водочка – хе-хе-хе – стынет…
Гости переглянулись. Наступила полная тишина. "Ангел пролетел", – говорили в подобном случае наши предки.
Промашка
Люся терпеливо втолковывала своему бойфренду Нику:
– Запомни: сиди в шкафу и держи камеру наготове. Как только я крикну три раза подряд "ой, ой, ой", мигом выскакивай и начинай снимать.
– А если он не клюнет? – засомневался Ник.
– Клюнет! – обиделась Люся. – Еще как клюнет! Ты мое новое платье видел?
– Это которое невидимое? Ну, видел.
– Так вот, я его и надену. И без ничего! А он хоть и старый, но еще ого-го! Ты, главное, не упусти момент, когда она меня облапит. Мы с него, козла, сотню штук баксов запросто сдерем!
– Сколько-сколько? – ужаснулся Ник.
– Много, что ли? А ты вспомни, сколько американские шалавы со своих боссов сдирают! И только за то, что ей ручку погладят или по заднице шлепнут. А мы что, не цивилизованная страна?.. Ну, а если откажется платить – в суд подадим. Там, конечно, меньше присудят, но все равно что-нибудь да перепадет…
Гендиректор совместного папуасско-мордовского предприятия "Жигулевский санрайз" Егор Альфредыч Ивантяев действительно был еще мужчина в полном соку. Поэтому он, естественно, мигом клюнул на приманку. Завидев свою новую секретаршу практически в натуральном виде, всю румяную да налитую, как спелое яблочко, он заюлил, засуетился и, склонившись над нею сзади, стал осторожно гладить по крутому плечу, плавно и постепенно переходя на бюст.
– Люсенька, – облизывая пересохшие губы, проговорил он, – вы у меня уже неделю работаете, а мы еще как следует не познакомились. Может, сходим пообедаем вместе?..
Дальше все шло как по писаному. "Ой, ой, ой", стрекот видеокамеры, гневно кричащая Люся, ошарашенный Егор Альфредыч.
Правда, пришел гендиректор в себя очень быстро: российские бизнесмены – народ тертый, ОМОНом и рэкетирами закаленный. Деньги платить он категорически отказался.
– Ну, что ж, подаем в суд! – решила Люся.
Процесс получился неожиданно громкий, даже иностранные корреспонденты налетели. По всему миру разошлись фотографии Люси и Егора Альфредыча под газетными шапками типа "Первый секс-процесс в России", "Русские женщины догоняют американок" или "Сто тысяч за погляд".