Старинные стенные часы пробили одиннадцать…
- Что я говорила? - Зивяр-ханум, радостно-возбужденная, бросилась к Зауру уже в передней. - Я не знаю лишь дня своей смерти. Говорила я тебе - она разведется с мужем!
- Кто?
- Кто же еще? Твоя краля! Ах, ты даже не знаешь? Заходила Алия. У нее такое же горе, как у меня. Не знаем, куда уж обратиться: в ЦК, в "Правду", может, написать?..
- Скажи толком, что случилось?
- Да эта женщина разобьет все порядочные семьи. Алия говорит: она опять повадилась звонить Спартаку. Несколько месяцев, говорит, уши наши в покое были. Она в кого-то вцепилась и оставила Спартака в покое. Это она мне нарочно так говорит. Знаю же я, что она все знает про твои с ней шашни. Даже про то, что вы в Москве были, намекала! Так вот, говорит, как приехала из Москвы, так опять Спартаку покоя не дает. А тут и разводится, значит. Наверное, моего мальчика решила заарканить, говорит Алия, польстилась на его деньги. Да и в порядочную семью хочет влезть. Не тут-то было! А я, - продолжала Зивяр-ханум, с одной стороны и рада, что хоть от тебя отстанет, а с другой - и Алию жалко: как-никак соседи…
Но Заур уже не слушал. Он подошел к телефону и впервые прямо из дому, при матери набрал номер Тахмины. Он долго ждал - телефон не отвечал.
- Да не дозвонишься ты, - злорадно сказала Зивяр-ханум. - Видела я, как Спартак выводил из гаража машину. Что ж, видимо, она предпочла его "Волгу" твоему "Москвичу". - Внезапно Зивяр-ханум умолкла, пристально посмотрела на сына и уже совершенно иначе, тихо и мягко, сказала: - Сыночек, милый, да не расстраивайся ты, не твоего она поля ягода. Ну, иди поешь, я твою любимую долму приготовила, сейчас накрою на стол. С работы пришел, голодный, ну, иди, на тебе лица нет.
Он оделся и вышел, лишь бы не слышать ее голоса, ее слов не только о Тахмине, о Спартаке, но и о чем угодно - о еде, усталости, работе, сказанных грубо или мягко, зло или ласково.
Только пройдя два квартала, он понял, что не взял машину. Он ходил и думал: "Что за чертовщина, опять это бабьи сплетни или действительно она звонила Спартаку? Может, опять из-за подруги? Но она же говорила, что там все кончено, у подруги с ним. И почему она не звонит мне, и что за новая тема развод? Не в этом ли было дело, когда она просила меня не звонить, пока не решится некий важный вопрос? Тогда при чем Спартак? А не связан ли этот развод с Мухтаром? И где она сейчас, в девять вечера, сама, черт ее дери?" Он звонил ей еще и еще, а телефон все молчал. И в половине одиннадцатого Заур понял, что, если сегодня же не объяснится с ней, он не уснет и вообще не сможет жить.
Он знал ее дом и знал ее окна, они светились. Он вошел в будку автомата напротив этих окон, звонил и ждал - три, четыре, пять минут, и опять, и опять звонил: телефон не отвечал. Заур вышел из будки и вдруг сразу увидел ее сверкающую бордовую "Волгу" Спартака прямо у подъезда Тахмины, под ее окнами. И ему показалось, что сейчас наконец он понял все, но, чтобы поставить все точки над "и", он должен все выяснить точно. Увидеть их своими глазами. Они не берут трубку - он уже думал об абоненте неотвечающего номера как о Тахмине и Спартаке, которые, вне сомнения, сейчас вместе за этими интимно полуосвещенными окнами. Что ж, он поднимется прямо к ним, не думая о последствиях. Они не откроют ему так же, как не отвечают на его звонки, что ж - он взломает дверь. Заур вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и нажал на звонок. Ответом была тишина, он нажал еще и услышал чьи-то торопливые шаги, а потом голос Тахмины, чуть удивленный:
- Кто там?
- Я, - сказал он, - Заур.
Дверь открылась, и изумленная Тахмина переспросила:
- Ты?
- Да, я, - сказал Заур с вызовом.
- Заходи, чего ж ты стоишь?
Он вошел в переднюю. Из комнаты доносились звуки приглушенной музыки, а из кухни - запах жареных каштанов.
- Каким образом ты очутился здесь?
- Я звоню тебе, почему ты не берешь трубку?
- Так у меня же телефон не работает. Со вчерашнего дня. Отключили. Наверное, не уплатила вовремя. Да что мы здесь стоим, заходи в комнату.
Сколько раз он мысленно представлял себе ее квартиру, и все же она стандартная маленькая квартира в типовом доме - каким-то особым расположением предметов, декоративными деталями (большими фотографиями Тахмины на стенах, пестрым надувным шаром в углу, старинными стенными часами, странным сухим деревцем в деревянном бочонке) поразила его своей похожестью на хозяйку. Может, дело было даже не во вкусе, а в каком-то психологическом шифре, который мог разгадать лишь человек, близко знающий Тахмину, ее душевный настрой, несбывшиеся желания, ностальгию по чему-то неуловимому и, увы, уже неосуществимому. Она, например, любила коллекционировать бирки от багажа различных авиарейсов, и друзья, знакомые с этой ее причудой, привозили ей бирки из зарубежных поездок. Разноцветные эмблемы разных компаний, названия городов, номера рейсов, нанизанные один на другой, были привязаны к дверной ручке. У случайного человека могло создаться впечатление, что Тахмина объездила весь мир, в то время как она существовала лишь в мире воображаемых экзотических путешествий…
Под торшером, на маленьком журнальном столике стояли два стакана чая, конфеты, варенье и три рюмки. Две из них были пусты, а одна - полная. "Кто третий?" - ударила кровь в голову Заура.
- Садись где понравится, - сказала Тахмина.
- У тебя гости?
- Да какие гости, соседка Медина.
- Это ты с ней пьешь коньяк?
- Да, сейчас и тебя угощу, - сказала Тахмина и вынула из буфета початую бутылку коньяка.
- Здравствуйте, - сказала Медина, входя в комнату. В руках она держала большую тарелку с горячими каштанами.
Заур сдержанно поздоровался.
- Ах да, вы же знакомы, - сказала Тахмина, и Заур сразу вспомнил, как Медина принесла ему на работу ее подарок - зажигалку "Ронсон".
- Видишь, Медина, - сказала Тахмина, - Заур почувствовал, что ты решила жарить каштаны, и пришел: он ведь до них большой охотник.
Она помнила, как он порой покупал жареные каштаны, еще когда они работали в издательстве, и угощал также и ее, и он был благодарен ей, что она помнит это, хотя каштаны-то они жарили не для него.
- Ну, садись, Медина. Вот и Зауричек составит нам компанию.
Она налила себе и Медине, а перед Зауром поставила ту самую наполненную рюмку.
- Знаешь, по какому случаю мы сегодня пьем?
- Нет, - сказал Заур.
- Мы отмечаем одно событие, - сказала Тахмина. Заур не понимал причины ее возбуждения: то ли его неожиданный визит, то ли выпитое, то ли что еще.
- Обычно люди торжественно отмечают свадьбу, - сказала Тахмина с нервным смешком. - А мы вот с Мединой отмечаем развод. Мой развод, - добавила она.
- В нашем полку прибыло, - сказала Медина.
Заур вспомнил, что Медина развелась с мужем несколько лет назад и что у нее сынишка - о нем часто рассказывала Тахмина.
Наступило молчание. Потом Тахмина сказала уже серьезно:
- Сегодня состоялся суд, Заур. Я разошлась с мужем.
Он не знал, что сказать: вопросы "зачем?", "почему?" были бы так же неуместны, как и попытки выразить сочувствие, или удивление, или огорчение, или удовлетворение.
Медина, чтобы снять напряжение, попробовала было угощать Заура каштанами. Тахмина уставилась в свою рюмку. Молчание стало тягостным. И тут Заур увидел в ее глазах слезы.
- Ну, будет, - сказала Медина, встала и обняла ее за плечи. Тахмина всхлипнула. Заур впервые видел ее плачущей. Она быстро вытерла глаза, улыбнулась.
- Да, да, я просто так. Простите, - она подняла рюмку и сказала: - Ну, давайте выпьем. За нас. Они выпили, и Заур спросил:
- Почему ты не звонила?
- Да вот собиралась все. Может, завтра и позвонила бы. - Опять губы ее дрогнули, но она сразу же взяла себя в руки и снова улыбнулась…
- Нервы совсем расшатались. Я все эти дни как в лихорадке. Хорошо, что ты пришел Зауричек.
Медина отпила глоток и сказала:
- Я пойду, уже поздно.
- Да нет, посиди. Столько трудилась, каштаны жарила. Отлично пожарено, да, Заур?
- Ага.
- Ну хоть поешь. Ешь, Медина, ешь на здоровье! - Она повернулась к Зауру: - Это она мне купила каштаны. Для успокоения души.
- А я тревожился, - сказал Заур и добавил: - Я сегодня тоже слышал о твоем разводе. Звоню - телефон не отвечает.
- Я так и знала, что Спартак разболтает, - сказала Тахмина скорее Медине, чем Зауру. - Вернее, его мать. Медина кивнула.
- Дело в том, что судья нашего района, - теперь Тахмина обращалась к Зауру, - близкий приятель Спартака, ну, просто водой не разольешь. Я позвонила Спартаку, чтобы он помог, поговорил с судьей, чтобы душу не тянули, не уговаривали, не наставляли на путь истинный там, на суде. А то знаешь всякие их штучки: "Может, еще подумаете, взвесите?" - месяцами тянут. А тут что уж думать - все решено. И правда Спартак здорово помог. Но вот уж не сболтнуть он не может.
Кончилась пластинка, Тахмина встала и выключила проигрыватель.
- Ну, я все-таки пойду, уже поздно, - сказала Медина, и на этот раз Тахмина не стала ее удерживать, проводила до дверей, о чем-то они там долго шептались. Заур, не зная, что и думать, бессмысленно разглядывал стены с нежными обоями белые цветы на голубом фоне.
Тахмина вернулась. Заур соображал, стоит ли задавать вопросы, которые он хотел задать до прихода сюда, или всеразъяснилось и не о чем говорить. Но кто пил из третьей рюмки?
_ Что ты разглядываешь стены? - сказала Тахмина.
- У тебя красивые обои, - сказал он. - Цветы…
- Это они сейчас расцвели, - неожиданно пылко сказала Тахмина. - Потому что ты пришел ко мне, Зауричек, в мой дом. Ты первый раз у меня, видишь, даже обои расцвели.
И опять ни черта не мог понять: любит она его или насмехается?
- Как хорошо, что ты пришел, Зауричек! Тебя просто бог послал именно в этот день. Мне было так плохо, так одиноко. Я с ужасом думала: вот Медина уйдет, и я, наверное, умру.
- А почему ты не звонила мне, почему я был в стороне от всей этой истории? Хоть я и незнаком с судьей, но, может быть, тоже в чем-то помог бы…
- Спасибо, Зауричек. Но есть вещи, которые человек должен делать сам, один, не впутывая в них никого другого. И я не звонила тебе, потому что вся была в этом разводе. Мне хотелось поскорее покончить с этим кошмаром и освободиться от всего, что так долго меня мучило, унижало, заставляло презирать себя. А сегодня напряжение сказалось. Я с утра хотела выпить, до суда, но подумала, еще придерутся, скажут: вы в нетрезвом состоянии, суд откладывается… Пришла, позвала Медину, мы выпили, третью рюмку налили тебе…
Заур улыбнулся ей, улыбнулся впервые за этот день - спокойно и счастливо. И она увидела эту улыбку, которая пусть на какое-то время, но снимала его тревоги и сулила покой и умиротворение, а следовательно, и счастье.
- Ну, Зауричек, - сказала она-мягко. - Ну, почему ты все время пытаешься меня как-то уличить, почему не веришь мне, а веришь всем тем глупостям, которые обо мне болтают? - Она положила голову ему на колени и, повернув лицо к нему, продолжала шепотом:- Зауричек, милый, пойми наконец: я люблю тебя и только тебя. Я не хочу губить твою жизнь. Я не могу претендовать на нее. Но я не могу и без тебя. Все эти дни я сходила с ума без тебя. Я сто раз проходила мимо вашего дома, мимо издательства и говорила: "Здравствуй, Зауричек".
- Но почему, почему ты не звонила?
- Я не могла, Заур. Может, я и завтра бы не позвонила. Я не имею на тебя никаких прав. Не знаю, что мне делать, я заблудилась, Зауричек, заблудилась сама в себе.
Он не хотел этого говорить, но вырвалось как-то вдруг и само по себе.
- А я думал, у тебя Спартак, - простодушно сказал он. - Его машина у твоего подъезда.
- Она там? - сказала Тахмина. - Вот негодяй! С одной стороны, он мне действительно очень помог, а с другой… вот такой он и есть - фанфарон и бахвал. Поставил машину, зная, что всем уже известно о моем разводе. - Она пристально посмотрела на Заура и сказала, поджав губы:- Ну, Зауричек, не смотри на меня так. Потуши свои глаза. Они у тебя прямо полыхают. Когда ты пришел и я открыла дверь, ты так на меня смотрел, что я думала, сейчас вспыхну. Ну, потуши свои глаза, - с хмельным упрямством повторила она. - Ну, скажи мне, Зауричек, что мне делать?
- Я сейчас приду, - сказал Заур и, осторожно сняв с колен ее голову, встал.
- Куда ты?
- Мне надо позвонить. Я позвоню из автомата и сейчас поднимусь.
Он поспешно вышел и, перепрыгивая через ступеньки, бегом спустился вниз. Бордовая "Волга" сияла у самого подъезда. Она стояла наискось - левые колеса на тротуаре, правые на мостовой, - как бы притязая и на улицу, и на тротуар, и на вход в подъезд.
Заур вынул карманный нож и проколол шину заднего колеса. Потом не спеша повернулся и медленно поднялся на третий этаж.
У окна стояла Тахмина и смеялась.
Они встретились со Спартаком утром во дворе. Заур шел к своему "Москвичу", а Спартак, в джинсах и кожаной куртке, поливал свою "Волгу" из шланга. Зауру всегда казалось, что эта бордовая "Волга", в отличие от всех машин той же марки, излучает самодовольство. Может, потому, что Спартак всегда ставил ее во дворе носом вверх и в этом проявлялся гонор хозяина.
- Послушай, Спартак, - сказал Заур, - как ты вчера ночью доехал до дому?
- А что?
- С проколотой шиной как доехал, спрашиваю?
- А ты откуда знаешь? - насторожился Спартак.
- Знаю, потому что сам проколол ее.
- Зачем? - искренне удивился Спартак.
- Чтобы ты больше не ставил свою машину там, где не следует.
Спартак мгновенно все понял и с вызовом ответил:
- Машина моя, и я буду ставить ее где мне вздумается.
- Твое дело, - спокойно сказал Заур. - Но я тебя предупредил: проколол тебе одну шину. Если в следующий раз увижу там твою машину, проколю все четыре шины, разобью передние стекла, поломаю задний мост, и вообще ты ее не узнаешь. Я понимаю, у тебя много денег и ты машину отремонтируешь, но я вдобавок и тебя самого так разукрашу, что тут уж никакие деньги не помогут.
- Много на себя берешь. Подумаешь, испугал, - сказал Спартак, хотя Заур увидел по его глазам, что он все же озадачен, помня нрав Заура по давним детским дракам.
И все же когда Заур сел в свою машину и выехал со двора, его вдруг осенило: в сдержанности Спартака, помимо опасения, была еще одна причина. Видимо, он был в курсе планов своей семьи и допускал, что в будущем они с Зауром могут оказаться родственниками, а значит, не хотел идти на обострение.
- Уже не я буду с тобой говорить, - сказала Зивяр-ханум, - с тобой отец будет говорить. И не стыдно тебе приходить к утру? Для этого она развелась, да? Ну, ничего, теперь уж и отец твой все знает. Он поговорит с тобой как следует.
Вечером отец позвал его в свой кабинет и говорил долго, монотонно, но твердо и мучительно стыдно для Заура. И Заур снова убедился, что самую большую боль способны причинить самые близкие люди. Конечно, у отца и тон и лексика были иными, нежели у матери, но смысл был тот же. И еще Заур впервые заметил, что отец его говорит без знаков препинания нескончаемо длинной, без пауз и акцентов фразой.
Все в этом сплошном и ровном потоке слов сводилось к простой и ясной мысли, что Заур сам по себе ничего не стоит. И никто бы не мог увлечься им, если б за ним не стояли богатые родители. После того как этот мотив был исчерпан, последовала вторая часть монолога, ибо это был чистый монолог, без малейшего допущения, даже намека на диалог. Говорил только Меджид, а Заур слушал, но порой не слышал, до него доходили лишь какие-то обрывки мыслей, слов.
- Ты взрослый… ты можешь и встречаться… жениться… развелась… учти… как бы ты дорог нам… единственный сын… будем считать… сын… умер… больно… лучше, чем бесчестье… как вы будете жить… на какие деньги… мне говорила твоя мать… если ты не сможешь ей всего этого обеспечить… бросит тебя сама… станет роскошествовать за счет других мужчин… ни одному мужчине в Баку не сможешь посмотреть в глаза… - Это были речи Зивяр-ханум, произнесенные мужским голосом и без знаков препинания. - …и не только потому… в прошлом у него была связь с твоей женой ("женой" он произнес с явной издевкой, единственной живой интонацией за всю речь, и Заур воспринял всю мысль - целиком)… но и потому что может быть и сейчас когда ты на ней "женат" ее содержит тот же другой мужчина… - Тут отец впервые остановился, выдержал многозначительную паузу и продолжал: - Но ты не женишься на ней… у вас временная связь… подумай о ней (Заур удивился словам отца, такого поворота он не предполагал)… возможно она тебя в самом деле любит… временная связь кончится… все оборвется, женщины стареют раньше… ей трудно перенести разрыв в таком возрасте ("…Неужели отец способен на такое понимание, сочувствие?" - с удивлением подумал Заур.)… Послушай меня, сынок, - отец говорил уже почти ласково и даже со знаками препинания, - я не знаю, что из того, что о ней говорят, сплетни, а что правда. Но для меня ясно одно - она из другого, не из нашего мира. Она - богема! - Он тщательно, со значением произнес это явно заимствованное у кого-то слово, ибо Заур знал лексический фонд отца. - Да, именно богема. - И дальше потекла знакомая речь, и Заур внимал ей вполуха. - Не такая женщина тебе нужна, не о такой невесте мы мечтали… живем только ради тебя, хотим, чтобы ты был счастлив… для счастья у человека должен быть четкий план действий… - Голос отца как бы удалялся, слова отторгались друг от друга.-…упорная работа, прочная семья… безупречной репутации жена… воспитанные дети… дела… деятельность… понимаю молодость, нагулялся, серьезно… о будущем… кандидатской диссертации… отодвигается докторская… научная карьера… все… вовремя… кооперативная квартира… молодой женой…
Все, что было сказано отцом, можно было бы как-то выдержать, проглотить и потом постараться забыть и не страдать от мучительных воспоминаний, об этом разговоре, но отец добавил еще одну фразу, и она решила все. Не должен был он ее произносить.
- …Мне обещали "Волгу", - сказал отец. - Я хочу подарить ее тебе ко дню твоей свадьбы. Свадьбы с чистой девушкой из порядочной солидной семьи. Надеюсь, это случится скоро.
Не должен был отец этого говорить. Ведь он знал, как мечтал Заур о "Волге". Не должен был отец предлагать Зауру взятку за отказ от Тахмины.
- Все, отец? - спросил Заур.
- Что все?
- Ты все сказал?
- Да, - настороженно ответил Меджид.
- Я тебя внимательно выслушал. Я очень люблю и тебя и маму. Спасибо вам за все - за то, что вы воспитали меня, вырастили. Но ничего не поделаешь. Я должен уйти от вас. Мне совершенно безразлично, кто что скажет об этом. - И уже в дверях он добавил: - Спасибо за "Волгу", но я возвращаю вам "Москвич". Вот ключи. Я возьму только то, что на мне, зубную щетку и бритвенный прибор.
- Ну и убирайся к своей шлюхе! - в ярости крикнул отец.
Заур ушел, не попрощавшись с матерью.