– И на всякий случай – на подмогу вам – мы выслали еще один, супермодельный глиссер-звездолет, о чем тоже сообщили. Почему не послушали нас?
– Вот, значит, чью ракету мы прикарманили! – осенило Пупель Еню. – Но, шеф, разве можно было удержаться от искушения сделать все самим?!
– Я вам покажу искушение! – взревел шеф, приподнимаясь на цыпочки. – Ишь! Я вам… покажу!..
– Пардон, а когда вы нам все это передавали? – осведомился капитан.
– На следующий же день после вашей высадки. Едва узнали сами…
– Ну, тогда все ясно, – безнадежно махнул рукой Матрай Докука. – Поздновато вы узнали, честно говоря. У нас уже никакой рации не осталось. И многого всего другого… За прекрасное утро подарили…
– Да, заварили вы кашу, – устало сказал шеф. – Порезвились… О последствиях я даже и не говорю…
Зазвонил напольный телефон с вазоном.
Шеф, досадуя, сорвал трубку, вслушался, и через несколько мгновений лицо его сделалось, как у истукана.
– Так-так-так, – прошептал он. – Значит… Что? Уже тут?! И… Как? Да-да… О, господи! Что-то чудовищное… Ужас! Ладно. Всё.
Шеф отшвырнул трубку, упал обратно в кресло, сжал руками голову и принялся раскачивать ее из стороны в сторону, мыча и бормоча под нос нечто нечленораздельное.
Затем дрожащей рукой бестолково пошарил на столе перед собой, схватил наконец пустой, но основательно замурзанный стакан, налил из пузатого – здесь же стоявшего – термосамовара крепкой чайной заварки пополам с портвейном и залпом выпил.
С минуту, наверное, он сидел неподвижно, закрыв глаза и только глубоко, нервически вздыхая, и краска мало-помалу начала заполнять его левую щеку.
Потом заалела и правая щека. Дыханье понемногу улеглось.
Тогда шеф набрал в грудь побольше воздуха, набычившись, уставился на космонавтов и вдруг, треснув кулаком по столу, истошно завопил:
– Бандиты! Головорезы! Давить таких надо, топтать на месте! Беспощадно!.. Вернулись они – те, у кого вы корабль увели! И, конечно, на чужой, вообще невесть чьей ракете! Да что же это делается, а?.. Вы что, с ума все посходили?!
Еще несколько долгих, томительных секунд спейсотусовщики в полнейшем замешательстве выслушивали бедного шефа, который в гневе был невыносим.
– Хи-хи! – внезапно прыснул Ривалдуй. – И они – тоже? Нам вдогонку? Но, позвольте, как же так?! Всего-то час, наверное, прошел… Ну, может, полтора! И за это время… Нет, вы представляете, не растеряться – и облапошить всю эту компанию!.. Да они… К ордену их, к ордену!
– Достойны, – подтвердил Матрай Докука.
– Ну, знаете!.. – затрясся шеф. – Чем восхищаетесь, вы?! Земля нам наконец-то вольную дала! Навеки! Дескать, подавитесь! Сколько воли унесем с собой – вся наша! И свободы никакой не надо… Ясно? У Земли даже сил упразднить нас не хватило! Это мы и собирались сообщить вам на другой же день!..
– Вот как, стало быть… – растерянно проговорил Пупель Еня. – Выходит, зря старались? Зря шкурой своей рисковали? Всё – зря? Не нужно было?!
Шеф перевел дух, немножко помолчал, как будто собираясь с мыслями, и посмотрел в упор на каждого.
– Безумцы! – произнес он трагическим шепотом. – Теперь везде о нас только и говорят. Первая планета!.. Первый подлинно освобожденный мир! И революции не нужно совершать… Все взоры к нам устремлены. А вы… А мы… Позор! Что о нас скажут? Кто́ мы теперь?! Отвечайте!
Неожиданно лицо Матрай Докуки расплылось в счастливой, совершенно детской улыбке.
Он подмигнул своим товарищам и покачал головой.
Потом стянул с нее парик и величественно пригладил бакенбарды.
– Позолоти ручку, – сказал он тихо. – Тогда отвечу.
Резолюция:
Впредь при всех научных компиляциях и выписках проявлять особую внимательность и "задницу" повсюду заменять "асперою" – так благозвучней и к оригиналу ближе и не замутняет души славных обывателей зловредными сомнениями. Что до имевших место комментариев, то, ввиду обширной непристойности в их изложении, наличия бездумных выпадов и, в том числе, скабрёзно-мерзостных намеков, все они – по зрелом размышлении – изъяты мной.
Безгласный цензор – Гучка Вот.
Приписка на полях:
Всё – вранье!
Тайное приложение к тексту хроники
[хранить: всегда и еще восемь дней]
"СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ"
"Ну, за каким рожном я летел на эту Землю?! Ну, за каким рожном я лез в университет? История театра, баловно́й эстет-философ… Конкурс-то какой был!.. Тьфу! Сидел бы лучше на своем Лигере-Столбовом. Женщины там есть. Гусаром стать можно. Схимником – и подавно. Что еще? Нет, вот завалю экзамены, плюну на всё – и улечу домой. К маме".
Ривалдуй вздохнул и уселся на кровати, муторно уставясь в потолок. Беда!..
А может, рано улетать? Шекспира он, конечно, не читал, но ведь сдать-то – можно! Не глупее же он остальных.
Тут вспыхнула лиловая почтовая лампочка, извещавшая о прибытии корреспонденции, запахло канцелярией, и в воздухе, в метре от пола, сложился искрящимися буквами текст молниеносной телеграммы:
"Отрока Ривалдуя, отпрыска Малуфы и Запсена, зовём зайти по делу в деканат. Срочно".
Надпись растаяла, и Ривалдуй тихонько охнул.
Деканата он боялся пуще смерти.
Просто так его не вызывали никогда, но вечно – по делам житейского разгула.
Собственно, вначале его это даже радовало – все же личность, себе на уме, гусар в науках и в быту, – а потом частые наскоки начальства стали его раздражать. Он бы, конечно, угомонился, но…
Энергичный он был человек. Не зря его мама в детстве порола.
Он вспомнил и прослезился.
Потом встал, застегнул рубашку на все магнитопупки, потрогал подбитый сегодня утром левый глаз и, внезапно успокоившись, вышел в коридор.
Не иначе, как из-за драки вызывают.
А это – пустяки. Дело привычное. Тут уж он знал, что́ говорить.
– Здрасьть! – сказал он декану и, изобразив умиленье на лице, томно шаркнул ножкой.
Декан любил, чтоб было церемонно.
– А! – вскричал тот, вспрыгивая навстречу Ривалдую, и накладная борода с незабудками съехала ему на ухо. – Рад видеть! – гукнул он и кулачком подпихнул бороду на место. – Если я не ошибаюсь… Вы кто такой?
– Ривалдуй – Запсена сын, студент с Лигера-Столбового. Как детишки?
– У меня детишек нет, – сообщил декан уныло. – Вы с какого факультета?
– С историко-театральной экспертизы! – возликовал Ривалдуй. – Театровед!
– Гигант? – осведомился декан.
– Это я гигант, – вдруг предупредительно выступил из-за шкафа пухленький маленький студент в очках. – Пупель Еня. Тоже, знаете, со Столбового.
– Земляк! – воскликнул Ривалдуй.
– Оставьте меня, – ответил Пупель Еня и важно поправил очки в матерчатой оправе. – Я наказан, но прошу ни с кем меня не путать.
– Ах ты, батюшки, беда: совсем забыл!.. – всполошился декан. – Девятый час человек в углу стоит. Не устал? – заботливо поинтересовался он.
– Я же гигант… – вздохнул Пупель Еня. – Гигант полового бессилия… Между прочим, эти ваши наказания меня до гигантизма и довели. Где это видано, чтоб человек неделями из угла не вылезал?! У нас на Столбовом…
– Ты только не сердись, – предупредил декан. – А то я тоже рассержусь. И – всё тогда… Вы понимаете, – обернулся он к Ривалдую, – студент темноты боится. А как же история театра, тьма веков?! И вообще – культуры мрак!.. Вот я его в темный угол и ставлю, чтобы привыкал. А он сердится, говорит, что все равно боится. Тут уже сержусь и я. Ну как, боишься, да?
– Боюсь, – пробасил гигант и заплакал. – Я в космонавты уйду. Нý вас с этим театром!
– В космонавты… – мечтательно повторил Ривалдуй.
– Ин-н-дэ? Вы тоже – боитесь темноты? – подозрительно спросил декан.
– Нет, – с чувством отозвался Ривалдуй. – Я боюсь завтрашнего экзамена.
– Вот для того-то я вас и позвал, – со значеньем сообщил декан.
"Мать честная!.. – подумал Ривалдуй. – Значит, драка не при чём? Вот и влип…"
– Мы тут насчет мето́ды размышляли… – приступил декан. – Как бы все поинтересней, как бы это, значит, так – возвышенно… О хронопрочешизме не слыхали?
– Нет, – сознался Ривалдуй.
– Не беда! Теперь вы всё узнаете! Наверняка! – Голос декана начал крепнуть и потрясать. От охватившего его ораторского жара накладная борода обвисла и принялась местами тлеть, отчего декан взвился еще сильнее. – Великолепно? Да! Неоспоримо? Да! И вообще!.. Вы думаете, это – шутки-прибаутки? Нет! Это только начало!
– На меня с потолка летит. Потише, – пожаловался из угла гигант Пупель Еня.
– Знаю, – сухо отозвался декан, но притих.
Глядя на него, Ривалдуй вдруг ощутил смертельную тоску и пакостный зуд в кулаках.
Однако он вовремя вспомнил, что мордобой с деканом экзаменов не отменяет, и потому лишь насупился и снова браво шаркнул ножкой.
Декану это понравилось.
Он чуток отхлебнул из граненого лафитничка и, добро заведя глаза, заворковал:
– Театр – это глыба, кулуары, океан… Да-с! Хиханьки и хахоньки – как исторические откровения. И – наоборот. Маски, роли, гонорары и гастроли. Я сам – бывалый гастролер. Тартюф, Отелло, Макинпот, коза-дереза… Сколько граней! Вот вас в одну и запихнут.
– За что? – перепугался Ривалдуй.
– Зачем! – поправил декан. – А все затем, чтоб было легче. Мы тут насчет мето́ды размышляли. Как бы это все поинтересней… О хронопрочешизме не слыхали?
– Нет, – с надеждою сознался Ривалдуй.
– Тогда – объясняю: вы Шекспира не читайте, а все будет по-другому. Мы вас в "Отеллу" зашлем. Прямо – в самую рукопись. Там вы малость пооботретесь, разговоритесь, оглядитесь, а потом – р-раз! – и назад. На экзамен, значит. Тут всё и выложите. Как поняли, как вжили́сь. Какие проблемы, какие средствá. Идея, композиция и – характеры. Вы – очевидец, соучастник, вам, так сказать, дано. Ясно?
– Не совсем, – поморщился Ривалдуй. – Я ж ни обычаев, ни языка не знаю…
– В Засыльнике всему научитесь, – махнул рукой декан. – Очень толковое место. Наука сегодня в ногу с театром идет. Не забывайте.
– А когда лететь? – осведомился Ривалдуй, почувствовав подвох.
– Да прямо сейчас! Давайте-ка я вас провожу… Вы будете первый, – ободряюще подмигнул декан.
– А я стоять, что ль, буду, да? – высунулся из-за шкафа Пупель Еня.
– А темноты ты все боишься? – строго спросил декан, поправляя бороду.
– Боюсь, – сумрачно, но твердо сказал Пупель Еня.
– Тогда – стой. Ведь тьма веков… Театр! Приучайся.
Он вошел в полутемную пустую комнату, и голос из-под потолка наставил:
– Ступайте прямо, ничего не бойтесь, раскройте дверь и – до свиданья.
И тотчас неведомая сила вдруг сжала, скрутила его, неистово впихивая в букву, облекая в междубуквенную плоть, однако же не больно, разве что под мышками защекотало; вслед за этим что-то треснуло, дало ему хорошего пинка под зад, и тогда Ривалдуй, внезапно ощутив под левою ладонью рукоятку шпаги, быстро и уверенно шагнул в дверной проем, в который солнечно заглядывала улица острова Кипр, где обосновался сам Отелло-мавр с супругой Дездемоной.
Улица была широкая и не мощеная.
От силы двухэтажные, дома смотрелись неказисто и стояли тесно в ряд – почти сплошной стеной.
Проносившиеся мимо кареты и одинокие всадники поднимали ужасающую пыль, что мигом навело Ривалдуя на мысль: "Ну, совсем как у нас на Столбовом!"
Это было приятно.
Он двинулся вперед, глазея по сторонам.
Справа сразу четверо с остервенением дрались на шпагах; женщины, полоща юбки на ветру, бежали от греха подальше; зеленщики, булочники и прочий люд, одобрительно кивая, таращились на поединок.
На площади, в конце улицы, ссутулившись, торчала виселица, а вокруг галдела пестрая толпа, и голопузые детишки с упоением швыряли друг в друга конские лепешки, равнодушно принимая подзатыльники и оплеухи взрослых.
Ривалдуй блаженно зажмурился и, расправив плечи, подставил лицо под знойное солнце.
Это была его первая солнечная ванна в самой что ни на есть шекспировской эпохе.
И совсем недурно здесь, жить можно…
"Тьма веков, вот ерунда! – подумал он, ухмыльнувшись. – Да какая же тут тьма?! Это праздник, разгул, наслаждение. Ай да Кипр!"
Однако насладиться вволю он не успел.
– Я удавлю ее! Я прикончу эту шлюху! – вдруг раздалось за его спиной.
Краем глаза Ривалдуй заметил, как горожане, разом побросав свои дела, ретиво брызнули во все стороны, и в следующее мгновение увидел здоровенного чумазого детину, потного и голого по пояс, однако при шпаге, в оранжевых штанах и голубых ботфортах.
Детина жутко звенел шпорами, потрясал кудлатой головой с массивной золотой серьгою в левом ухе и, размахивая руками, мчался посреди улицы, как тяжелый бомбардировщик по взлетной полосе.
От него шел пар и завивался в кольца.
Улица притихла.
– С дороги! – властно скомандовал детина. – Скручу, зарублю, и вообще!..
– Здрасьть! – презрительно ответил Ривалдуй и машинально шаркнул ножкой. – Попробуй-ка – тронь! Я ведь и шпагой могу. Ткну – и всё тут.
– Уйди, нечестивец! – предупредил трагически чумазый. – Не становись поперек страсти. Я, мавр Отелло, убью свою Дездемону!
– Ну и дурак, – рассудительно заметил Ривалдуй. – Совсем дурак.
– Оскорблять?! – побелел роскошный мавр.
Ривалдуй пригляделся к его кулачищам и мудро решил, что шпага сейчас только помешает.
Он отшвырнул ее и занял боксерскую стойку.
Отелло было притормозил, удивленно хмыкнул – и тотчас кинулся на Ривалдуя.
Первый же удар сшиб его с ног и заставил ненадолго потерять сознание.
Будучи от природы человеком добрым и незлобивым, Ривалдуй растолкал Отелло, отряхнул пыль с его дорогих генеральских штанов и помог встать.
Потом дружески, как на каком-нибудь соревновании, пожал противнику руку.
– Надо было печень прикрывать – вот так, – отечески посоветовал Ривалдуй.
– Но я убью ее, – уже не столь уверенно сообщил мавр. – Где это видано…
– Не горит, не горит, не горит, – с поспешностью заверил Ривалдуй, зорко оглядываясь по сторонам. – Никуда она не денется. Поверьте мне. А вот по стаканчику-другому сейчас совсем неплохо б пропустить… Для крепости организма… Сами до трактира дойдете или скорую позвать?
– Дойду, – сумрачно кивнул Отелло. Он глубоко вздохнул и принялся выковыривать песок из уха. – Что же это вы на меня напали?
– Не терплю неуважительного отношения, – признался Ривалдуй. – Я человек деликатно воспитанный. Мне еще мама говорила…
– Если мама – ну, тогда… – развел руками мавр. – Что, и вам перепадало в детстве?
– Да уж… – Ривалдуй невольно покраснел. – Я не люблю об этом вспоминать.
Сзади раздались негромкие голоса, взявшиеся было обсуждать увиденное.
Отелло резво обернулся и скорчил страшную рожу, отчего зеваки, начавшие понемногу стягиваться со всех сторон, мигом снова разбежались.
– Презираю свидетелей, – важно разъяснил Отелло. – За ними нужен глаз да глаз!.. А может, во дворец ко мне пойдем? Там тоже…
– Ну, нет, не согласен, – возразил Ривалдуй. – Вы, я полагаю, сразу гробить жену свою побежите, а потом уж какой разговор? А у меня к вам много вопросов… Так что давайте лучше – в какой-нибудь кабачок, тихо-мирно посидим, выпьем, поболтаем, а там, глядишь…
Он залихватски подмигнул.
– Она мне изменила, – пожаловался мавр. – Надоел, говорит, ты мне, чумазый…
– Так вот прямо и сказала? Прямо в лоб? – всплеснул руками Ривалдуй. – Да неужели? Возмутительно! Нет слов! О, женщины, где ваша деликатность?!. Я бы тоже рассердился. Скажи она мне только: ты, разэтакий-сякой…
– А что, вас тоже называли? – встрепенулся мавр.
– Конечно, нет! Смешно. Они же понимают, что я и грубое обращение… Несопоставимо!
– И откуда вы такой? – удивился мавр.
– Я с Лигера-Столбового, из Момбаски.
– А, слыхал, слыхал, – соврал Отелло. – Место бойкое. Базар хорош…
– Да, поговаривают… – сдержанно кивнул, весьма собой довольный, Ривалдуй. – Приезжих тянет… Ну, а вообще-то я – студент, – с готовностью похвастал он. – Театроведом буду. Тьма веков, и все такое!.. Путешествую, на мир гляжу. Вот: вас решил проведать… э-м-м… узнать, как что… Чудно́ у вас тут! Я ведь ненадолго…
– Ах, ненадолго… – с облегченьем повторил Отелло и потер избитую печень. – Это интересно… Ну, пойдем тогда, выпьем. Здесь недалеко.
По случаю визита генерала трактир был пуст.
Они уселись за мигом прибранный стол, трактирщик угодливо наполнил кружки, Ривалдуй с мавром чокнулись и выпили за справедливость.
Не дожидаясь приказания, трактирщик вновь доверху наполнил кружки.
Гости, чокнувшись, их также вмиг опорожнили.
– Ну? – уставился на мавра Ривалдуй.
– Ты понимаешь, – горестно вздохнув, приступил к повествованию Отелло, – я же так ее любил! Души, можно сказать, не чаял, на всё был готов… Мы с нею еще в Венеции познакомились. Веселый город, врать не стану… Девушка вроде приличная, из хорошей семьи… Короче, всё как надо. А потом меня сюда правителем назначили. Я человек военный – куда прикажут… И тут – нá тебе! С моим лейтенантом спуталась… На что это похоже?! Я-то, главное, заботился о нем, как о сыне родном, выдвигал туда-сюда… У меня ведь нет потомства, – мавр смахнул вдруг набежавшую слезу. – А он…
– Свинью подложил! – радостно докончил Ривалдуй и цыркнул в мавра несколько посоловевшим глазом. – Да уничтожать таких! – твердо добавил он и стукнул по столу. – Беспощадно. Собрать улики, опросить свидетелей, составить акт и – в суд! В момент!.. Улики – есть?
– Платочек потеряла, – проворковал Отелло. – Мой!
– И всех делов-то? – удивился Ривалдуй.
– Так ведь платочек же! – заволновался мавр. – Батистовый. С узорами. Ручной работы. У турка вынул. Кровь чуть не пролил. Вещь-то какая!
– Все равно, – убежденно и пьяно сказал Ривалдуй. – Одного платочка мало. Я-то думал…
Они снова чокнулись и выпили.
– Ты пойми, – склонился к Ривалдую Отелло, потея и хмелея на глазах. – У меня… без спросу… платок взяла и отдала Кассио. А жалко, понимаешь?! Сегодня – платочек, завтра – сервант… Я давеча у Эмилии ночь провел, у жены моего подчиненного Яго. Она мне платок и отдала. Сказала, что у Кассио из кармана вытянула. Откуда у него моя вещь? Я – не давал. Могла дать только Дездемона. А зачем?
– Может, высморкаться было не во что, вот у нее и попросил, – предположил Ривалдуй.
– Сказал! – гоготнул мавр. – Этот попросит!.. Да он в два пальца завсегда! На что ему платок? А еще мне Эмилия по секрету рассказала, что Дездемона всё о Кассио вспоминает, да нежно так…
Ривалдуй успокоенно откинулся на спинку стула и хлопнул мавра по плечу.
– Так ведь не любит же она тебя! – с восторгом возвестил он. – Неужто сам не понимаешь?! Брось ты ее! Других, что ли, нет? Эмилия, например. Ночуешь у нее и ночуй! А Дездемонка – тьфу!..
– Не все так просто, – озабоченно пробормотал Отелло. – Если б так, то и душить тогда – зачем?