Нервной скачущей походкой, часто перебирая тонкими, кривыми, как у манекенщиц, ножками, незнакомец проследовал к окну и там остановился. Одет он был в блекло-зеленый, будто вылинявший от обильных стирок полутренировочный костюм – полускафандр, слегка обсыпанный – то там, то здесь – искрящимися звездочками. Выражение лица имел немного туповатое, но в целом благородное, сродни тому, какое наблюдается по телевизору у разных губернаторов и депутатов. Видно, положительная личность.
– Подковыров? – строгим голосом спросил незваный гость.
– Ну, я… – признал Никифор.
"Мать честная, да никак пришелец!" – в тот же миг подумал он и от такого вывода вместо испуга ощутил прилив внезапной радости – всё развлечение в унылой жизни!..
– Х-м, я вижу, ты не удивлен, – заметил посетитель.
– Вроде… нет, – ответил Подковыров. – Мне дружбан мой – он сейчас на зоне срок мотает, а до этого в большом журнале по хозчасти заправлял – всегда указывал: не сомневайся, они есть! Не бойся их. Не навредят. Нам дадено друг другу больше насолить…
– Действительно, – кивнул пришелец. – Мы и вправду есть.
– Ну, и чего? – подбодрил Подковыров.
– Не суетись. Меня зовут Митюха, – с важностью представился пришелец.
– Митька, стало быть?!
– Нет! Это слово бранное и очень неприличное.
– И что же оно значит? – встрепенулся Подковыров.
– Не могу сказать, – замялся гость. – Ужасно неприличное. Такое вслух не говорят. Нельзя. А вот Митюха – исключительно солидно. Как бы титул.
– Ладно. Пусть Митюха будет. Один черт.
– Вот это славно. Ты – покладистый, и мы с тобой договоримся. – Гость счастливо улыбнулся.
– А о чем? – спросил Никифор.
– Обо всем! Затея грандиозная!
– Я понимаю… – согласился Подковыров – так, на всякий случай, чтоб Митюху не обидеть.
– Правда? – удивился тот. – Ну ты даешь! Выходит, не ошиблись мы с твоей сообразительностью.
– С этим – без проблем, – польщенный, крякнул Подковыров. – А письмо прислал кто?
– Мы. Так вроде бы солидней получалось. Убедительнее, что ли. Не из телевизора же на весь свет голосить: сиди и дожидайся в полдень!
– Оно верно. Вылезать из телевизора – порядок, а кричать – не надо. Не поймут. Не все, как я.
– Само собой. Вот потому тебя и выбрали.
– Куда?
– Да не куда, а для чего. Тут юбилейчик был – Начала Всех Времен, и мы устроили большую лотерею. Очень интересный выигрыш: один, но просто сказка!
– Я с государством в лотереи не играю, – отрубил Никифор.
– Ну, какое ж государство!.. – фыркнул с небрежением Митюха. – Бери выше!
– Выше? – удивился Подковыров. – Разве так бывает?
– Еще как! Ты, главное, запомни: мы – это Вселенский Собор Разумов. А в нем есть Лига Благодетелей. И все несчастные и обездоленные – под контролем. Им подарки делают. Кому – пожрать, кому – обновку, а кому – приятную дорогу на тот свет.
– Не понимаю… на тот свет… чего же тут приятного? – невольно возмутился Подковыров.
– Разные бывают пожелания, – вздохнул Митюха. – Одному – еще б родиться разик, а другому – и не появляться б никогда. Мы всё учитываем, все нюансы, и никто, поверь, не обижался.
– Ну, а я? – не выдержал Никифор.
– Вот теперь поговорим и о тебе. В дерьме живешь, не так ли?
– Если по большому счету…
– Да хоть по какому! Мысли всех рассудков во вселенной нам известны досконально. Мысли и желания… – Митюха огляделся. – Может быть, предложишь сесть? А то стоять обременительно… И дует от окна.
– И впрямь, – засуетился Подковыров. – Ножки слабенькие, я заметил сразу.
– Зато разум колоссален! – с недовольством возразил Митюха.
– Это уж тебе виднее, я не спорю. И садись, где хочешь. Стул есть, кресло… Правда, ветхонькое, но еще послужит. Ну, и?..
– Так об чем я? – уточнил Митюха, осторожно опускаясь в кресло.
– О желаниях…
– Ага. О мыслях и желаниях. Твой дом вот-вот развалится…
– К тому идет, – смиренно подтвердил Никифор. – Сколько раз сигналил, письма слал – всё бестолку. Другие вон – жируют, а мне – шиш.
– Я возмущен! – нахмурился Митюха.
– Толку-то?
– Нет, не скажи, – Митюха с важным видом распрямился в кресле. – Очень даже много толку. Твое горе, помноженное на мое негодование, в итоге принесло свои плоды. Я говорил про лотерею?
– Говорил.
– Так вот. Недавно сделали одно изобретение. Невероятное по перспективам и размаху. Чувствуешь?
– Пока что нет, – смятенно произнес Никифор.
– Вселенский умный дом! И каждому бездомному – по эдакому чуду. Раз и навсегда. Сечешь?
– А что это такое? Разве недостаточно обычного?
– Обычный никогда не будет до конца хорош. Ну, как ты не поймешь?! – Митюха вдруг заволновался, словно было нечто, исподволь смущавшее его. – Всегда ведь хочется иного, лучшего!..
– Что до меня, – заметил Подковыров, – то я буду рад и однокомнатной в хорошем доме. Разумеется, не где-нибудь в Зажопине, в районе новостроек, а в приличном месте. Чтобы рядом магазины были, скверы, и до центра три часа не ехать…
– Тебе только кажется, что этого довольно, – сокрушенно повздыхал Митюха. – А получишь всё, и через месяц уже – мало, разные нюансы неучтенные возникнут. Так всегда…
– Х-м, – призадумался Никифор. – Через месяц – вряд ли, хотя в принципе… Наверное, ты прав. Когда паршиво, быть бы живу. А потом…
– Вот именно! – Митюха до того воспрянул духом, что вскочил из кресла и на чуть дрожащих хлипких ножках принялся шагать по комнате. – Ты сам все объяснил. Поэтому – о сути. Новшество невероятное, как говорится, штучное изделие. Возможно, после доработают, размножат, пустят в серию… Пока же экземпляр – один.
– Мне больше и не надо, – скромно молвил Подковыров.
– Я не сомневаюсь! Но дослушай!.. В честь Большого взрыва – у Вселенной, понимаешь, дата круглая наметилась – мы провели совсем уж праздничную лотерею. Лига Благодетелей решила отыскать особенно несчастного и обездоленного во Вселенной и вручить ему наиглавнейший приз. Кидали жребий – десять триллионов триллионов раз. И вот я здесь!
– Да, я несчастен, – гордо подтвердил Никифор. – Даже и не знаю как. Вы молодцы. Мне мой дружбан, который срок мотает, говорил всегда: есть в мире справедливость! Только… где ж подарок?
– Погоди! Дай досказать, чтоб не было потом бессмысленных вопросов или жалоб. Значит, так. Тебе вручается необычайный дом. Таких ни у кого на свете больше нет.
– Усвоил. Дальше!
– С чем бы мне сравнить его – для ясности? – Митюха щелкнул пальцами и призадумался. – Ага. Скажу: фантасты о таком уже мечтали. Ты фантастику читаешь?
– Н-ну, – смутился Подковыров, – иногда. Жюль Верн, Беляев, Буратино…
– Это всё не то. Хайнлайн…
– Не знаю.
– Кржижановский…
– И его не знаю.
– Скверно. Был еще Житинский… Вот они как раз писали. О доме с громадным числом измерений. В принципе похоже. Хоть и не совсем. У нас – гораздо лучше.
– Я не сомневаюсь, – быстро произнес Никифор, вдруг заволновавшись, что ответами своими напугает и разочарует благодетеля.
– Да, у нас не просто расширение пространства, а вселенский, бесконечно умный дом, – негромко, но торжественно сказал Митюха. – Собственно, Вселенная и есть…
– Звездáм числа нет, бездне дна… – пробормотал Никифор.
– Что? – не понял гость.
– Да мой знакомец, депутат Жевякин, эдак говорит. Как надерется, так и говорит. Потом не помнит, правда, ничего…
– Он светлый человек? – с внезапною тревогой уточнил Митюха.
– Как сказать… Ворует помаленьку, но не вредный.
– Он несчастный?
– А они там все несчастные. Им вечно мало. Я их не жалею.
– Значит, этот отпадает, – облегченно покивал Митюха. – Может подождать.
– Конечно, может! Ну, а дальше? – Подковырову хотелось поскорей уйти от щекотливой темы. – Где он будет, этот дом? Большой он? Во дворе-то хоть поместится?
– Окстись! – Митюха выдержал трагическую паузу. – Какой там двор?! О чем ты? Я же говорю: вселенский дом! Со всеми причиндалами! Безмерно совершенный и разумный! Ты один им будешь обладать. Пока, наверное… – поспешно уточнил он.
– Ну, и что я буду делать с ним? Как буду жить?
– А очень просто. Всё – твое! Любое пожелание, любое устремление… Положим, ты захочешь путешествовать. Ведь любишь путешествовать?
– Не знаю, может быть, – пожал плечами Подковыров. – Были б деньги…
– Да они теперь и не понадобятся! Понимаешь? Открываешь дверь, и сразу – в путь.
– И далеко уйду?
– Хоть до границ Вселенной!
– Х-м, – пригорюнился Никифор. – Знакомая песня: границы у нас на замке… Ну, а… дальше?
– Вот дальше нельзя. Мироздание не позволяет. Ты прав: за границу – ни шагу.
– Ладно, – вздохнул Подковыров, – тут я потерплю, не привыкать. И сколько времени так можно путешествовать?
– А это уж зависит от того, куда ты направляешься. Желаешь – в прошлое…
– Ох ты! – невольно восхитился Подковыров.
– Я и говорю: сплошные чудеса. И в прошлое ты можешь углубиться на пятнадцать миллиардов лет.
– Всего-то?
– Ничего себе! Да разве мало?
– Вообще-то нет, – уклончиво ответил Подковыров. – Ну, а вдруг захочется еще?
– Нельзя. Там – сингулярность. Значит, стоп машина. Дальше дом не пустит.
– Жаль. Конечно, мне на эту сигуряльность наплевать, но все равно. А если в будущее? Тоже интересно ведь…
– Еще бы! Тут ты миллиардиков на двадцать сможешь отойти. Покуда во Вселенной не наступит тепловая смерть. Но это, ежели Вселенная открытая. А если все-таки границы существуют, то дойдешь до точки, где она начнет сжиматься, – и придется поворачивать оглобли. Дальше снова – ходу нет.
– Смотри-ка ты! – разочарованно сказал Никифор. – В прошлое не убежишь и в будущее – тоже. Не пойди туда, не повернись тут… Какая-то тюрьма народов получается!
– Да, батюшки, зачем тебе так далеко?!. – сердито закричал Митюха.
– А вот – хочется, – сварливо отозвался Подковыров. – Я всю жизнь, считай, провел здесь, во дворе своем. И если уж такая вдруг возможность появилась…
– Нет ее! – с тоскою простонал Митюха. – Как ты хочешь – нет!
– Вот то-то и оно. А ты наговорил… Вселенский дом, бескрайний, совершенный, умный…
– Это правда. Лучшего природа не придумала.
– Природа? Вы же сами сделали…
– Да, захотели сотворить по-своему, – вздохнул Митюха. – А получилось, как в природе. По законам мировым. Теперь, поди, не отличишь… В том и величие содеянного. И тебе, ничтожному, всё это предлагают!
– Не такое уж, выходит, и фуфло, – отметил Подковыров, – коль нашли меня и предлагают… Но, как говорил Жевякин, недоделочки меня не очень радуют…
– Какие недоделки, бог с тобой?! Законы существуют, вечные природные законы. Их никак не обойти.
– Природные! – сказал, зверея на глазах, Никифор. – Знамо дело. Их пытаться обходить – себе во вред. Зато уж наши сочиняют так, чтоб можно было за версту объехать. И других законов нам не надо. Это каждый знает. Ведь никто не любит кабалу…
Митюха горестно развел руками:
– Может, на Земле у вас и так, но то, что мы задумали и предлагаем – в принципе иное. Полная свобода, полный достаток, только – в некоторых рамках. Разве ты, Никифор Подковыров, бедный и несчастный, столь свободен в этой жизни?
Вероятно, целую минуту Подковыров размышлял, мучительно обсасывая фильтр незажженной сигареты.
– Ты, пожалуй, прав, – сказал он наконец. – Но я зато могу мечтать. О чем угодно и когда угодно. И плевать мне на вселенские законы. Там, в мечтах, ограничений нет совсем. Все правила – мои, и только я могу их изменять. И это никого не задевает. Вот в чем дело.
– А ведь дом – ничей. Пока, – напомнил вкрадчиво Митюха. – И владеть предложено тебе. Умнейший, совершенный дом. Прекрасней не бывает. Посмотри, в какой лачуге ты ютишься!
– Ну и что? Я в общем-то привык. Хотелось бы, конечно, что-нибудь получше…
– Так бери! Тебе дают!
– И после каждую минуту вспоминать: того нельзя, сюда нельзя, от сих до сих – запрещено?.. Всё круто, счастье льется через край. Да эдак спятишь через день!
– А здесь не спятишь?
– Постараюсь.
– Странный ты, однако, – произнес прокисшим голосом Митюха. – Я бы прямо здесь, сейчас, в один момент, преобразил твое пространство, весь твой двор, твою лачугу – и жируй, гуляй, живи, как бог! До самой смерти. Впрочем, если пожелаешь, то и смерти можно избежать – естественно, в пределах хронологии Вселенной. Будешь ездить взад-вперед – то в прошлое, то в будущее…
– А по сути-то – топтание на месте, – жлобски уточнил Никифор. – Разве это жизнь?!
Митюха подошел к столу, взял корочку сухого хлеба и с довольным видом прожевал. Никифор в свой черед открыл початую бутылку, вылил все, что оставалось со вчерашнего, в стакан и, крякнув, выпил.
– Хорошо!
– У всех свои критерии, – рассеянно признал Митюха. – Я не ожидал, что ты так повернешь…
– Я тоже, – неожиданно смутился Подковыров. – Думал: нос Жевякину утру. Не только депутатам счастье… Ну, а дом куда теперь? Без дела пропадет?
– Не пропадет, – махнул рукой Митюха. – Мы переиграем лотерею. Обездоленных, несчастных – много, и согласные всегда найдутся. Ведь не все же рассуждают так, как ты. Хозяин в доме будет, уж не сомневайся. Будет с толком управлять и жить…
Никифор криво усмехнулся:
– Чтоб несчастный с толком управлял… Не знаю… Что́ он понимает?! Только наломает дров.
– Да он от этого счастливым станет! Поумнеет и остепенится. И со временем…
– Во-во! Счастливые и пишут нам различные декреты. Им бы только воровать… Им бесконечности твоей пределы не нужны.
– Опять ты… Не пределы, но законы!
– Всё одно. Садись. Чего вскочил?
Митюха приосанился, придал лицу торжественное выражение и с придыханьем заявил:
– Нет, я не сяду. Я уйду. Ты не готов, и мне здесь делать больше нечего.
– Не то чтоб не готов, – поморщился Никифор, – но… Сам прикинь!
– Несчастных много, – повторил Митюха. – Честных, искренних несчастных, для которых каждый знак внимания – нежданный, удивительный подарок. Мы в беде их не оставим.
– В добрый час, – ответил вяло Подковыров.
– Отвернись! – скомандовал Митюха.
– А зачем?
– Так надо. Ты не должен видеть, как я буду уходить.
– Настолько страшно? – хмыкнул Подковыров. – Я же видел, как ты появился.
– Мы уходим по-другому. Так заведено.
– М-да, – покивал глубокомысленно Никифор, – каждый сходит с ума по-своему. Ну ладно, черт с тобой. Прощай?
– Прощай, – уверенно сказал Митюха. – Может, передумаешь?
– Нет. Мы ж договорились!
Подковыров отвернулся и, зачем-то мысленно считая до двух сотен, стал прислушиваться. Но со стороны окна не доносилось ни малейшего движения.
"Всё!" – наконец скомандовал себе Никифор и с тревогой оглянулся.
Никого. Митюха попросту исчез – беззвучно растворился в воздухе, как будто никогда здесь и не появлялся. Только скверный запах – словно из общественной уборной возле пункта по приему стеклотары – неожиданно поплыл по комнате…
"Проветрить надо, вон как насмердел!" – подумал Подковыров, распахнул дверь на крыльцо, немного задержался у порога и спустился по гнилым ступенькам.
Удивительное дело: угрызений совести он не испытывал. Да, собственно, и в чем он мог бы упрекнуть себя? Не захотел принять подарок? Так ведь это его право! Ну и что, что он несчастен?! Не любое подношение способно скрасить жизнь, нет, не любое.
Он оглянулся на свой дом. Лачуга, разумеется, вот-вот развалится, и перспектив на улучшенье – никаких. Зато, коль посмотреть в другую сторону… Какой простор, какая красота! Иди, куда захочешь, жизни недостаточно, чтоб до конца дойти, и небо синее над головой – такое беспредельное, такое чистое!.. И нет таких законов здесь, в земной юдоли, запрещающих идти, бежать, лететь – сколько душа попросит, и мечтать о бесконечном, вечном и разумном, у которого и впрямь не существует, ежели подумать, никаких пределов, кроме твоего стремления… Покуда жив, пределов нет.
Не то, что этот дом, куда пытался запихнуть его незваный благодетель. Да и было ли все наяву? Приперся, колдырь колдырем, как давешний сосед и депутат Жевякин, невесть что наобещал…
Возможно, он и совершенный, этот удивительный вселенский дом, но… как-то чересчур. Не для простого человека.
Негде разгуляться, вот в чем дело.
Истинно, тюрьма народов!..
Скверные истории про замечательных людей
(хармсятина)
Часть 1
Про Гоголя
Раз просыпается утром Пушкин, а жена его, Наталия, еще не проснувшись до конца, шепчет, прижимаясь: "Ах, Пушкин, ты сегодня смотришься Гоголем!.."
* * *
Гоголь очень любил женщин, но стыдился своего носа. Раз танцевал он у царя на балу с графиней Орловской. Она его и спрашивает: "Что это вы, Гоголь, все носом верти́те?" Ничего не ответил ей Гоголь. Но с той поры на балы ходить перестал, начал ездить повсюду в коляске и сел писать про окаянный нос – чтоб заклеймить.
* * *
Когда Гоголь кончил "Кюхельгартена", у него ужасно разболелись зубы. Пошел он к Пушкину. "Ну как?" – спросил Гоголь, едва Пушкин посмотрел ему в рот. "Пиши, брат, прозу", – сказал Пушкин. С тех пор у Гоголя зубы не болели.
* * *
Гоголь никогда не мылся. "Фи!" – говорили собратья по перу, брезгливо морща нос. "Это от меня величием несет", – стыдливо пояснял им Гоголь. Был невероятно скромный и душевный человек. Писáть предпочитал в Европе, за границей.
* * *
В роду у Гоголя все по женской линии были с кривыми ногами. Поэтому Гоголь отрастил себе усы.
* * *
Гоголь с детства любил цыкать зубом. Пушкин от него был без ума. "Вот – талант на смену мне растет", – говаривал. И тоже – кэ-эк цыкнет зубом.
* * *
Очень любил Гоголь в коляске ездить. Иной раз в такую глушь заедет, что и выехать назад не может. Тогда Гоголь слезал с коляски в грязь и шел пешком. Отменно смелый был писатель. Царь его боялся.
* * *
Гоголь запоем читал "Пиковую даму" и знал ее всю наизусть. Он был отчаянный игрок и всегда ставил на нужные три карты. И постоянно на тройке подзалетал. "Эх, тройка! птица тройка, – в сердцах говаривал Гоголь, бросая карты об стол, – кто тебя выдумал?"
* * *
Однажды Гоголь ехал в своей коляске, а навстречу ему – пьяный Пушкин. "Эх, брат Пушкин!.." – сказал Гоголь, слез с коляски и пошел с поэтом рядом.