Впрочем, про "мани-мани" я, наверно, как раз и забыл рассказать. Я думаю, это удивляло иностранцев не меньше мороза. Во время дежурства на первом этаже мне приходилось слушать приговорки Людмилы и Раисы Евстахиевны, коими они встречали едва переступивших порог храма-музея. Людмила, как ни странно, действовала адекватно, любимой её фразой была: "стьюдент карт" – милостью гимовского начальства или по чьему-то недомыслию даже для иноземцев сохранялись льготы (но студенты, как сей братии и полагается, всегда мухлевали, и были изобличаемы, а часто и прощаемы). Вот откудова столько доченек! Кстати сказать, иногда попадались пройдохи и среди цивилизованных "неверных" – здесь в буквальном смысле: они делали вид, что не понимают, что от них хотят, отмахивались, и быстро проскакивали внутрь, стараясь затеряться. Тогда привратницы мне кричали: "Алексей, задержи!". "Ну уж и задержи, – немного передразнивал их я, подходя к ним, чтобы не кричать, – на то милиция есть".
Я уж, можно сказать, заработал кое-какой авторитет – даже в глазах Евстахиевны! Как-то зашли две девицы, встали у окошка и нейдут ни взад ни вперёд… Это было почище проскользнувшего безбилетника – может, террористки? – и призывали на помощь всех подряд – призвали и меня. Я, вполне аристократично к ним вышел и, поздоровавшись, спросил, кого они ждут; девицы заулыбались и ответили, что ждут мужей, потом ответили, что те в сортир под Спасской башней отлучились. Мне оставалось лишь сказать "о’кей", двумя грубыми словами перевести, и все взаимно заулыбались. Тут я не вытерпел и, пользуясь случаем, максимально ненавязчиво поучил Раису Евстахиевну английскому.
Дело в том, что она имела особенность огорошивать каждого вновь входящего русско-бабским "Хэлло! Сэконд флор!", и вторая у неё любимая фраза была "мани-мани!" – с потиранием двумя пальцами левой руки, а правой хватанием за пуговицу или за шкирку – это если не было билета или иностранец не сразу сообразил его вынуть и держать в вытянутой руке.
Я объяснил, что "секонд флор" – это "второй этаж", и когда им с первого шага с такой экспрессией об этом объявляют… да ещё с такой же интонацией иногда эхом вторит и Анфиса (навечно застолбившая за собой раздачу аудиогидов при входе – когда уже тепло, зимой их не дают) … Понятно, почему у всех иностранцев такой недоумённый вид, и они не знают куда идти и даже боятся лишний раз переспросить. Последнее я передал с улыбками и шутками, сведя месседж к серьёзному: "лучше всё же говорить: "ту флорз".
В последующие дни она несколько раз переспрашивала, я специально заострял внимание на окончании множественного числа, но всё равно вскоре я стал слышать неумолкающее "Хэлло! Ту флор! Мани-мани!".
Вообще обилие иноземной речи меня с одной стороны дисциплинировало (как и мороз и прочая эмоциональная и буквальная изоляция), но с другой, конечно, получалось, что родную речь я не слышал ни на работе, ни по пути на неё, ни дома, что создавало тяжёлое впечатление. От непрерывного же ежедневного людского мельтешения уже и подавно тошнило…
О каком-то романтическом "попрактиковаться в английском" я давно забыл, к тому же, для большинства он также был языком неродным, из-за чего общение было каким-то неестественным, топорным, лишённым некоей неуловимой задушевности. Поневоле полюбишь старославянскую вязь! Язык до Киева, до кия… Впрочем, для большинства, махавших им тут, как дубиной из какого-то чудовищного сплава, лишь бы окоротить посетителя…
Единственный бывший во всём этом положительный момент мне открылся внезапно – когда ко мне обратились "sir". Мелочь, а неожиданно приятно. Все бытующие в постсоветском пространстве наши обращения, какие бы они ни были, отдают дворовым "Лёха!", "Толян!", "Санёк!" да "Танюха!" и ментовским "уважаемый!", явно давая понять, что в своём дворе ты всегда останешься дворнягой и что уважают только тех, кто запросто не шатается по улицам – к примеру, по рынкам, мусоркам и вокзалам. А здесь так механистично-просто: "Сэр!".
Несмотря на то, что встречали по-русски своеобразно, в книге отзывов, возлежащей на столике при выходе, даже иноплеменники делали порой комплиментарные записи. Они только, глядя на размеры книжищи, не всегда понимали, можно ли там писать, достойны ли они… Да-да, вы, вы, – поддакивал им я, подначивал, – кто же ещё… ya, you may write down! Тогда они скромненько – меленьким таким почерком чётких, но стилизованных буковок или иероглифов – в уголку листа отмечались. Ну, и часто пририсовывали всякие компьютерные закорючки – да и вообще записи по краткости и оформлению напоминали тот же Фейсбук.
Зато уж наши не стесняются! Здесь либо от широты души и просторов распашет земляк, как уходящее в горизонт чернозёмное поле, на весь полметровый лист – а то и на разворот! – аршинными буквами: "ВОВА ИЗ ТАМБОВА!!!" (и ещё десять распухших восклицательных знаков – ну, или сердечек, если Машунька из Мичуринска); либо распишет девичьим почерком честь по чести, что твоё школьное сочинение: "Собор очень красивый, всё очень понравилось, росписи классные, архитектура просто супер! Давно мечтала здесь побывать, и наконец, побывала! Спасибо вам, что вы сохранили всю эту красоту!" Причём безличное это "спасибо" (видимо, относящееся по советской традиции к "партии и правительству") венчало процентов 80 излияний. Иногда оно переходило в более конкретное: "Спасибо тем, кто здесь работает" (это относилось на счёт экскурсоводов и администрации – за этим, по сути, сейчас и велась сия книженция), а совсем уж редко – но довольно метко – в сногсшибательное: "Спасибо тем, кто здесь трудится в таких условиях" (что уже, наконец-то, принималось смотрителями на свой скромный счёт, мне кажется, даже специально отслеживалось и выписывалось старшими).
Долгими дежурственными минутками я то изучал манускрипты, а то и сам бывало не удержусь и набросаю стилизованного муми-тролля (в моём исполнении это именуется Снусть с лапками), а рядом на двух-трёх языках подпишу, что лучший смотритель – который суровый такой с бородой, ему надо непременно повысить зарплату.
Наши строчили от души, иностранцы же больше спрашивали о сувенирах. По вине, наверное, тех, кому "спасибо", мне уже надоело язык обивать, объясняя про "no souvenirs". Месяцы прошли, пока при выходе появилась за стеклянной трибуной тётка (судя по её вопросам, левая какая-то), выложившая там "яйца фаберже" отвратительные, кулоны и цепочки обычные и магниты корявые с Собором и Спасской башней (пр-во Китай) – то есть то же, что есть и в каждом переходе, только по ценам, дающим явное представление о широте российской души. Загнал десяток кулонов – причём рекламировать и убеждать не надо: сами лезут – и вот те и зарплата смотрителя! В гримёрке даже слышались посулы, что нам теперь ежемесячно по тыще сверху будут доплачивать…
Меж тем продавать в качестве вполне тематической сувенирной продукции можно было очень многое. Наташа, что интересно, вела сбор сувениров или данных об использовании образа собора Василия Блаженного "в культуре и в быту", и я ей подогнал несколько довольно незаурядных образцов – например, хоть не принёс, но сказал, в каком супермаркете продаются яйца в упаковке с красочной фотографией Собора, а в первый раз я просто вынул из кармана свой ключ от квартиры (обычный маленький, от хозяйки): на нём красовалось крохотное, как на монете, изображение Покровского собора, а сбоку надпись: "Я люблю Россию!" Воистину!
Она, конечно, тут же выговорила то, о чём я и сам не раз думал. Потянуло пуститься в болтовню с участием слов типа "синхроничность", "апофения" и т. п., но я вовремя пресёк себя. Был бы ещё, оправдать грех суесловия, портвейн. Да даже и не портвейн. Она, будто угадав мою мысль, вздохнула о сладких и креплёных, а я, незаметно сморщившись, признался, что предпочитаю сухое красное. На том и разошлись.
Теперь я обычно её спрашивал разве что об экскурсии в ГИМ, которая сто раз откладывалась (бесплатная – для сотрудников!), а когда уже таковая нечаянно состоялась, я едва её мог после дежурства выдержать чисто физически. Меньше чем через час я уже, входя в любой зал, первым делом отделялся от хоровода вокруг экскурсовода (к радости дам мужика) и плюхался на скамейку, стараясь как можно незаметнее растирать ноги… Наших пришло трое девушек да ещё Олина маман экскурсоводша, да ещё Вика (она уволилась перед тем, как я устроился). Анфиса и Гяур отказались – причём, что меня всё же удивило, демонстративно!
Пару раз я всё же не сдержался и разинул рот с краткими вопросами – тут, конечно, наши клуши разинули – в другом смысле – рот на меня. Когда про неожиданно возникшие на пути дольмены было отрапортовано, что "в них хоронят", я со всей деликатностью заметил, что "есть и другая версия – менее прагматичная, даже несколько версий" и в двух словах пояснил, невольно потрясывая правой ногой. Когда я упомянул про грибовидную пробку и ультразвуковое излучение, даже экскурсовод на меня уставился. В один из залов я прорвался с нетерпением: увидел наконец-то шлем Ярослава Всеволодовича, на который столько любовался в разных лет издания (с конца 50-х по 90-е!) учебниках истории (с непременной подписью: "Шлем отца Александра Невского"), и запечатлённый, по сути, на Александре Ярославиче на картине Павла Корина… Опять "застигнутый", я сказал, что в научпоп книжках и в Интернете этого полно (повезло ведь, что Гяур не пошёл!).
Времени хватило лишь на первый этаж; после экскурсии все собрались пить чай в ГУМе, а я отказался: во-первых, и впрямь уже настоялся-насиделся, а во-вторых, сразу было бы слишком очевидно на общем фоне, что мы с Викой хорошо общаемся и всё сечём (она тоже задавала дельные вопросы). Её я видел до этого один раз – в первый день, когда приходил устраиваться – и, конечно, забыл. А тут она сама, когда я ждал нашу делегацию у ворот ГИМа, подошла и заговорила. Мы покурили, разговорившись. Я вспомнил, что слышал отзывы о ней: да, Вика была нормальная, Вика классная, жалко, что Вика ушла!..
Я не имел в виду ничего личного: простое появление нормального человека расшатывает всю систему координат. Лишь иногда пахнёт в жизни чем-то мимолётно-хорошим – как от букета пионов в прокуренной комнате…
Глава 11. Подорога, Акутогава и подземный прораб
В один из последних (уже летних) деньков в Соборе я удостоился ещё и лингвистических поучений от Гяура, что и подтолкнуло меня к окончательному решению.
Из-за очередного какого-то перекрытия площади с утра никого не было, и мы вышли постоять перед собором. Лишь через час ожидалось прибытие группы японцев в три сотни, сопровождать её поручили нам с Кяфировым, надо было только договориться, кто на первом этаже, а кто на втором.
– Иди покури, – то ли ёрнически (судя по контексту), то ли просто от нечего сказать и думать посоветовал подросток – что называется, отослал.
– Я уж дорогой покурил, – простецки ответил я.
Он переспросил, будто не расслышав. Уяснив, что именно он не понял, я два раза внятно повторил слово "дорогой". На что он выдавленными смешками рассмеялся:
– Надо говорить "по дороге", а не "дорогой".
– Это почему же?! – я достал сигарету и закурил прямо здесь (Гяур стал как-то подрагивать).
– Сразу видно, что ты из Тамбова, – отрядил он, – вот если бы ты был из Москвы, ты бы сказал "по дороге".
Я чуть не проглотил сигарету и выплюнул её ему под ноги.
Вот только этого мне всю жисть и не хватало! "Шёл старик дорогой полевой…" и упёрся в камень угловой – и дорогой! Я и Подорогу знаю, и даже слушал его несколько раз… и даже году в 2007-м познакомился с Псоем Короленко!..
Я показал Гяуру жестом, чтоб он наклонил ко мне ухо, а когда он это сделал, продекламировал знаменитую в узких интеллектуальных кругах Псоеву частушку: "Подорога, Подорога, ты…" (ну, и там дальше про философа Ж. Батая и др.). Он прыснул и отшатнулся от меня, как от прокажённого или юродивого (хотя и сам уже напоминал нечто подобное). Крючится весь, бедный, и чуть не плачет.
Говорят у нас, например: "Дождём утки дуреют" – потому что "Во время дождя…" – это уже канцеляризм какой-то…
Тут, оказалось, давно подошла Юлечка в своих кедиках, что-то нам суфлирует… Чуть поодаль Оксана ещё покачивает головой.
А он всё давился, закрасневшись, чуть не до слёз…
Тут я вспомнил, что пока ехал в метро, прибился глазами в распечатку конспекта усиленно зубрящей – как будто что-то жующей – девахи. Обзор психологических школ: психология того-то и того-то – весьма длинно и на все лады, я аж втянулся… Потом, что для меня нехарактерно, задремал на полминуты… Очнулся с эврикой: психология свойств! Личность человека легко разбирается, почти до самого ядра, на вполне определённые свойства, они не меняются. Вернее, он их не хочет менять, но именно их и можно изменить – средствами психологического воздействия, искусства и т. д. Этим я, по сути, всю жизнь и занимаюсь. Только, как и все, больше не в своём огороде горожу и разгребаю камни…
Быстрее летел – хотел записать, страницы прямо две (а где тут запишешь?!), но теперь понятно, что то ли забылось, то ли и было безделицей.
– Да-да, "хватай"! – громко, по-бирюковски, выкрикнул я, а сам стремительно рванул прочь.
Вокруг – как бы на фоне привычного колючего московского воздуха – распускалась, испуская совсем непривычный тут аромат, сирень.
Через несколько дней он отмочил такое, что я всё же выплюнул чай в воздух. Во время чинного обеденного диалога, когда Людмила, намылившаяся на дачу сажать, со всею серьёзностью загодя испросила: "Алексей, а вот листья от моркови, ботва – их выбрасывать или из них суп можно сварить?", а я, прихлебнув конфетку и всё же сдержавшись от плевка, сдерживая ухмылку, как бы и не подбирая слова, ответил: "Это из свекольных борщ получается прикольный", – ворвался Гяур и, что-то помявшись и помурлыкав под нос, вдруг зарядил:
– Слушай, Лёх, это… а у тебя литературный дар есть?
Я еле прокашлялся, Люда даже по спине стучала. Он благополучно принял за ответ чайный взрыв и продолжал:
– А у меня есть. (Тут как назло вошла Анфиса, а с ней ещё Юлечка или Саша -обе, что называется, в теме!) Я уже публиковался. Написал там в газету местную – нашего района – про… (я не разобрал, про что). Небольшая, честно гря, такая заметка (он показал пальцами кусочек микротекста в три квадратных сантиметра!), но публикация уже есть: всё прописано, фамилия моя стоит, так что я – автор!
А я – автор целой серии книг "Заготовки для сытной зимовки"! Или вот Людмила с моих слов накатает.
Не удержался даже бросить по взгляду на каждую из вошедших девушек: ноль реакции!
Меж тем начинающий писака, как таковым и подобает, не унимался:
– Хорошо, что есть талант. Образование есть. Публикация есть (загибает пальцы). Будем с тобой детектив или фэнтези креативить – в соавторстве. (Я опять поперхнулся и чуть не дал фонтан изо рта). А лучше фэнтези. А ещё лучше – я уж придумал – сейчас это на ура прёт – в жанре альтернативной истории (историю я знаю: я буду на истфак поступать, ну, и плюс у меня фантазия развита, да и ты по своему ТГУ хоть как-то с историей знаком…). А вернее – это я сам придумал! – альтернативного фэнтези! То есть смесь, прикинь, истории, фантазии, ну, и там всякого – миллионы будем загребать! "Пад-ними глаза в рожденствен-скае небо-а!.." Главное – написать!.. Ну, объём там побольше и без ошибок всяких… У тебя почерк хороший? Хотя не почерк, наверное: печатаешь быстро?
Я, хоть и не в голос, но посмеивался на протяжении всей тирады. Какая-то прямо ирония судьбы!
Тут уже прошёл слух, что я хочу увольняться, и Гяурчик, взявшийся за дело с деловой хваткой, стал требовать у меня телефон и приговаривать: что не беспокойся: не сейчас, мол, писать возьмёмся, а в сентябре-октябре, когда я уже в институт поступлю.
Вспоминается история, рассказанная в кулуарах какого-то форума Евгением Поповым – про его знакомого, советского пиита-графомана, коий однажды додумался изваять такое:
Сядем, друг Акутогава,
Выпьем чашечку саке!
"Конечно, стал бы он с тобой сидеть распивать!" – смеялись все вместе с мэтром, примерно представляя, кто такой безумный гений Акутогава-сан. (Кстати, трамваи и даже автобусы, которые останавливаются на безлюдных ночных остановках, мы не раз и в Москве наблюдали.)
По лицам соработниц я так и не понял, понимают ли они, или просто улыбаются. Впрочем, это и действительно уже неважно. А вот если писатель или музыкант со звучным псевдонимом "Гяур Кяфиров" объявится – не удивлюсь.
Но один-то человек не забыл и своего отчасти добился. В последний день работы, я помню, явившись утром, я встретил прямо у калитки завхоза Пашу. Как всегда красный с похмелюги, и тоже, кстати, якобы готовившийся увольняться, он, нависнув туловищем, как деревенская бабка, на соборную оградочку, беседовал с полисменами и Владимиром Сергеевичем. Ему я принёс-таки обещанный рассказ (19-летней, что ли, давности, а потому приличный, напечатанный в той же "ДН" при поддержке того же Ф., да и то с купюрами) и, не желая привлекать внимания, с простым "принёс" сунул ему пакет с журналом. Он не сказал даже спасибо. Во-первых, я ему сам навязал встречное предложение: журнал вместо книжки и диска (в отличие от книго– и дискоторговли с пиратством у нас никаких проблем нет, и можно всё почитать-послушать в Сети, что, судя по всему, он бегло и сделал). Потом я ещё дважды его мельком видел днём, и он тоже с такой же похмельной серьёзностью промолчал. Во-вторых, я выполнил ему подпись не на первой странице, а на титуле своей публикации, и, скорее всего, открыв журнал, он её не увидел и обиделся.
А всю неделю перед этим мне и так с лихвой хватало всеобщего внимания. Казус был в том, что за день до меня заявление на увольнение подала Лена (!), и начальство, и она сама хотели спустить это по-тихому, а когда уж и я… Ситуация вырисовывалась весьма водевильная: вместе прийти и вместе увольняться, к тому же в отличие от неё я с удовольствием подтверждал "слухи", что ей, должно быть, не понравилось, и она постаралась отделаться от меня при походах в отдел кадров и т. п.
Вообще она (Лена) была как-то серьёзна и замкнута и вызывала даже некую жалость. Мне кажется, она с присущей ей недалёкостью-серьёзностью могла просить – как начальство, так и св. Василия – о повышении зарплаты (несколько раз она пыталась поднять эту тему в гримёрке, но безуспешно); увидев её, я лишь напомнил ей шутливо (но после потужил об этом), что у меня память лучше: я отлично запомнил, как при приёме на работу сразу категорически влепили: нэ будэт.
Когда от передачи из уст в уста весть о моём увольнении докатилась до Ланы, нам довелось даже вместе покурить на крыльце (это, понятное дело, запрещено). Мало того, что внезапный самовольный уход и так имел в глазах девушек свойство некоего поступка: мол, настолько я крут, что спешно и самодовольно вас покидаю – предположительно заради перемены участи на гораздо лучшую, – так я ещё, когда она спросила сигарету, угостил её не каким-то там тривиальным "Бондом синим"…