Для её окружения это стало громом среди ясного неба. Даже для Антона – он, кажется, всё ещё надеялся, что гулящая жена одумается и вернётся в лоно семьи. А может, его вполне устраивало такое положение дел: формальнные приличия соблюдены, всё шито-крыто… Теперь же настала пора сбросить маски и объявить всему миру о том, что их пара давно распалась.
Подруги даже не думали скрывать своего осуждения и в глаза называли Веру идиоткой. Некоторые откровенно злорадствовали. Многие недоумевали – мол, ну баба просто с жиру бесится, чего ей ещё не хватало? Больше всех бушевала свекровь, вопя, что Вера недоделанная Анна Каренина, и что если ей вдруг вздумается сигануть под поезд, все будут только счастливы. Вера стискивала зубы и никак не реагировала на оскорбления. "Молчи… Терпи…" – повторяла она про себя, как заклинание. Она действительно была виновата, чего уж там. Но сердце при этой мысли тут же начинало бунтовать – виновата? В том, что полюбила? Да знаете ли вы, все осуждающие, что это такое – настоящая любовь? Та, от которой в глазах темнеет и дышать тяжело? А если вы сами никогда не сходили с ума значит, и не любили никогда. Значит, осуждать Веру не имеете права…
Был ещё сын. Любимый до боли в сердце, единственный, родной сын. Вера, конечно же, не собиралась от него отказываться. Но Антон в этом вопросе был категоричен:
– Степана я тебе не отдам. Мальчик должен расти с отцом, а не с чужим дядей.
– А как же я? Я же мать! – пробовала возразить Вера. Антон лишь недобро усмехался в ответ:
– Ну что ж, попробуй его у меня отобрать. Но суд будет на моей стороне, сразу предупреждаю.
Могла ли она тягаться с известным адвокатом? Вера и без проверки знала, что в этом деле муж непременно выиграет.
– По крайней мере… – облизав языком пересохшие губы, выговорила она, – по крайней мере, я хотела бы с ним видеться… Как можно чаще…
– Я подумаю над этим, – холодно пообещал Антон. – Откровенно говоря, я не уверен, что ты такая уж хорошая мать, и что общение с тобой будет Стёпке на пользу.
Это был удар в самое сердце, и Вера залилась слезами. Она – плохая мать? Да разве она не сидела у постели своего сына по вечерам, не читала ему вслух сказки, не пела ему колыбельные песенки? Разве не баловала его, не холила, не лелеяла, не учила читать, писать и считать? Не играла с ним в машинки, солдатики и в роботов? Не водила в цирк и в зоопарк?
– Это всё прекрасно может делать и няня, – бросил Антон, словно прочитав её мысли. Вера выложила свой последний козырь:
– Но я же его очень люблю…
Муж был жесток и неумолим:
– Ты никого не любишь. Ты просто взбесившаяся самка. И уж поверь, я сделаю всё, чтобы оградить мальчика от твоего влияния.
Вера уехала, рыдая, поскольку к окончательному решению они с мужем в тот день так и не пришли. Затем состоялся переезд в Смоленск, и бытовые хлопоты на время вытеснили остальные тревоги. Когда же немного обжились на новом месте, Вера снова принялась тосковать и плакать по сыну. Антон всё ещё не решил, как им быть, и она смиренно ожидала его вердикта. Он даже не разрешал ей поговорить с сыном по телефону – и она не слышала голос Стёпика целый месяц.
Видя, как она страдает, Мишка предложил на Новый год улететь, подобно птицам, в тёплые края.
– Развеешься, оживёшь, – сказал он ей. – А когда вернёмся – обещаю, я поговорю с Антоном по-мужски. Не думаю, что он зверь, он должен понимать, как ты скучаешь по своему мальчику…
И Вера выбрала Тунис.
– Чего пригорюнилась? – спросил её за завтраком Антон, наблюдая, как Верино чело вновь омрачили тяжёлые думы. – Ты где сейчас, со мной? Или в Питере со своим чокнутым бывшим мужем?
– Нет, что ты, – она улыбнулась ему, стараясь не подавать виду, что застигнута врасплох. – Просто меня раздражает вон то семейство наших дорогих соотечественников за соседним столиком…
Мишка искоса бросил взгляд в сторону. Заботливый отец, наложив себе на тарелку всех яств со шведского стола, теперь с чрезвычайным усердием пытался впихнуть в рот отпрыска лет шести кусочек хоть какой-нибудь пищи, и громко втолковывал, как дебилу:
– Это – рыбка, сынок! Это – яичко! Ешь, ешь, наедайся плотнее, всё включено!
Мамаша же, облачённая в вечернее платье с голой спиной (это за завтраком-то!) и при полном макияже, скучала над листиком салата, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не слопать какой-нибудь фрукт – ведь во фруктах тоже безумное количество калорий!
Мишка окинул компанию оценивающим взглядом и тихо рассмеялся.
– Разве тебя не прельщает их тихое семейное счастье?
Взгляд Веры снова затуманился тревогой. Она вспомнила о сыне, об оставленном муже, и в который уже раз задала себе риторический вопрос: а стоила ли её любовь таких жертв?
– О-о-о, дорогая, ты мне не нравишься, – нахмурился Мишка. – Что за вселенская скорбь в твоём взгляде? Опять самокопания и миллион терзаний? А ну-ка вставай. Ты ведь уже доела? Пойдём, тебе нужно проветриться.
– Куда? – слабо запротестовала она. – Нам же ещё в Сиди-Бу-Саид ехать, мне надо собираться…
– До автобуса целых полтора часа, успеешь! – властно отрезал Мишка, и она подчинилась. В глубине души ей даже нравилось, что роли в их паре чётко распределены: он – сильный мужчина, она – слабая женщина, его женщина, за которую он отвечает и головой, и сердцем. С таким не пропадёшь… Да и пропасть с ним рядом было бы не страшно.
– Скажи хоть, куда мы идём? – пискнула она на ходу.
– На пляж, конечно, – снизошёл он до объяснения. – Если долго смотреть на море, всякий мусор из головы выметается без следа!
В это не слишком-то жаркое декабрьское утро берег был практически безлюден. У самого входа на пляж подрёмывал, сидя на пластиковом стуле, служащий в большой шляпе, предлагающий редким отдыхающим лежаки в аренду. Один лежак стоил два динара, и при виде каждого нового туриста глаза у служащего загорались надеждой.
– Ту матрац? – спрашивал он. Желающих на лежаки в этот откровенно не пляжный сезон находилось мало, но служащий не унывал.
При виде приближающихся Веры с Мишкой он весь подобрался и ласково заулыбался им.
– Ту матрац! – воскликнул он приветственным тоном вместо "здрасьте". – Ту матрац? – повторил он уже с вопросительной интонацией. – Ту матрац!!! – завопил им вслед оскорблённо, поняв, что его товар клиентов не интересует.
– Ту матрац, – Мишка извиняющимся голосом повторил его фразу, скорбно развёл руками и трагикомично вздохнул. Вера согнулась пополам от хохота. Всё-таки, Мишка был невероятно артистичным.
Они подошли практически к самой границе между водой и сушей и остановились, завороженно вглядываясь в морской горизонт.
– Эх, жаль, что не поплаваешь… – привычно вздохнула Вера, любуясь простирающейся перед ней водяной стихией.
– Чи-чи! Дунат-дунат! – раздалось у них за спинами, и оба подскочили от неожиданности.
– Чи-чи! Дунат-дунат! – крик повторился. Это верещал торговец какими-то сладкими плюшками. Он меланхолично брёл по песку, выискивая взором праздношатающихся туристов, и быстро-быстро проговаривал название, судя по всему, своего угощения. Сейчас он почти вплотную приблизился к ним и опытным взглядом пытался определить, стоит ли тратить на этих чудиков своё время.
– Нет, спасибо, дружище, – серьёзно сказал ему Мишка. – Сегодня как-то не хочется ни чи-чи, ни, тем более, дунат-дунат.
– Русский? – обрадовался торговец. – Русский – харащо! Красота! Кристина Орбакайте! – он торжествующе ткнул пальцем в Веру. Та приосанилась.
– Орбакайте, ага, – покладисто согласился Мишка. – Ты иди, брат. Звезда на отдыхе… Отдыхает, понял?
– Чи-чи? Дунат-дунат? – с угасающей надеждой предложил торговец, потрясая своими плюшками перед носом у "Кристины Орбакайте".
– Нет, спасибо, – ответила ему она по-французски.
– Вы два бандитос, – вздохнул торговец и поплелся восвояси.
– Интересно, откуда они знают Орбакайте? – фыркнул Мишка. – Она к ним приезжала?
– Отчего ты не общаешься с ними по-французски? – поинтересовалась Вера. – У тебя же вполне приличный разговорный язык. Или тебе нравится играть перед ними дурачка?
– Да ну, – он сморщил нос, – так интереснее и смешнее. К тому же дураков местные любят больше.
Немного помолчали, глядя на море. Вера закрыла глаза и вслушивалась в шум волн. "Пусть всё непременно будет хорошо, – загадала она про себя. – Я обязательно буду очень счастлива. Вернее, мы с Мишкой будем счастливы. И со Стёпкой я смогу видеться… И он, когда подрастёт, поймёт меня и не осудит…"
– Чи-чи! Дунат-дунат! – продолжал покрикивать торговец, нацеливаясь на очередную новую жертву.
– Слушай, не знаю, как насчёт моря, но вот эти вопли точно отгоняют все посторонние мысли! – усмехнулась Вера. – У меня в голове сейчас вообще нет никакой информации, кроме "чи-чи, дунат-дунат"!
– Ну всё, дорогая, – смеясь, заявил Мишка, – отныне я даю тебе партийную кличку Чи-чи! А ты, в свою очередь, можешь хоть сейчас исправить моё имя на "Дунат-дунат" в телефоне!
– Так и сделаю, – Вера достала мобильный и с самым серьёзным выражением лица вписала туда его новое прозвище.
Мишка оказался прав – настроение у неё и впрямь улучшилось. То ли морской воздух сделал своё дело, то ли волшебное присутствие рядом любимого человека. Она снова расслабилась и попыталась полностью отдаться отдыху и развлечениям, которые сулил им Тунис.
Пригород Сиди-Бу-Саид произвёл на обоих волшебное впечатление.
– Город творческой интеллигенции, – объяснил гид, простирая руку в сторону выкрашенных строго в белый и синий цвета зданий.
– Ну нет, – Вера замотала головой. – Это город-гжель!
Она обожала гжель, и даже собрала приличную коллекцию посуды, над которой буквально тряслась. Её бывший муж в приступе отчаяния и бешенства расколошматил всю эту сине-белую красотищу вдребезги, и Вера потом долго плакала…
– Цвета символизируют небо, солнце и море, – продолжал шпарить гид заученными фразами из Википедии. – Это андалузский стиль, и барон Рудольф Д’Эрланже долго и упорно бился за его бережное сохранение. В 1915 году это было утверждено законодательно – все дома в городе Сиди-Бу-Саид должны краситься только в синий и белый…
После обзорной экскурсии гид милостиво отпустил туристов погулять – вернее, пройтись по торговой улице, чтобы закупиться сувенирами. Вере, уже познакомившейся в Египте с приставучими лавочниками-арабами, не были в диковинку многочисленные зазывания с обеих сторон улицы. Мишка же до этого путешествовал лишь по Европе, поэтому подобный горячий напор его и обескураживал, и одновременно смешил.
– Русский, привет! – неслось в их сторону из дверей каждого магазинчика. – Как деля? Харащо? Супер! Русский, зайди смотреть! А-А-А! Нету динар? Русский, бандит ты!
Вера задумала купить себе сумку из верблюжьей кожи и, увидев кожевенную лавку, затащила туда Мишку, чтобы взглянуть на товар. Расторопный торговец сразу же подлетел к ним и надел Вере на шею какой-то убогий резиновый кошелёк на ремешке.
– Подарок! – заверил он по-русски, тоже каким-то безошибочным чутьём угадывая в этой паре жителей великой и могучей страны.
– Да не надо… Что вы, спасибо, не стоит! – смутилась Вера.
– Подарок, бери, бери! – замахал руками тот. Затем выудил из-под прилавка маленькую плитку шоколада, бесцеременно засунул её в этот самый кошелёчек, что повесил Вере на шею, и великодушно откомментировал:
– Кущяй!
Осмотрев ассортимент сумок, Вера ничем особо не прельстилась и не очаровалась.
– Неудобно как-то уходить, – шепнула она. – Он был очень любезен, а мы…
– Ой, не бери в голову, – отмахнулся Мишка. – Это же, судя по всему, его фирменная фишка, после которой многим неудобно уйти без покупки. Спасибо, друг! – громко обратился он к лавочнику. – Нам ничего не надо, до свидания.
Дальше произошла немая сцена – торговец обиженно выкатил нижнюю губу коромыслицем (точно так же, как выкатывал Стёпик, когда ему отказывали в очередной шоколадной конфете), молча подошёл к ним, снял с Вериной шеи "подарок" и уселся грустить за прилавок.
– Занавес! – резюмировал Мишка, хохоча.
Пешеходная улица заканчивалась знаменитым на весь мир "Café des Nattes" – оно же "Кафе на циновках". Ну, вернее, в том, что кафе известно во всём мире, пытался убедить их неугомонный гид. Столь популярный в Тунисе мятный чай с кедровыми орешками впервые был заварен именно здесь. К тому же интерьеры кафе с его зелёно-красными колоннами и пёстрыми циновками промелькнули не менее чем в десятке фильмов. Посетителей здесь заставляли снимать обувь и усаживаться по-турецки перед низенькими мраморными столиками – короче, вкусить восточной экзотики можно было по полной программе.
На самом деле, Вера с Мишкой даже не сразу сообразили, что это и есть то самое знаменитое кафе – на нём отсутствовала вывеска. Видимо, предполагалось, что слава этого местечка так велика, что не требует дополнительных указателей. Впрочем, в "Кафе на циновках" они не стали долго задерживаться – выпили по чашечке местного кофе с апельсиновой цедрой и отправились гулять дальше. Сам городок располагался на холме Джебель-Манар – поэтому Вера с Мишкой добрели до его вершины и долго стояли на высоте ста тридцати метров над уровнем моря, держась за руки, любуясь предзакатным пейзажем. Сверху открывался прекрасный вид на яхтенный порт и Тунисский залив, а вдали можно было различить развевающийся над президентским дворцом флаг.
– Чи-чи! – позвал её Мишка.
– Дунат-дунат? – не отрывая головы от его плеча, лениво отозвалась Вера.
– Ты счастлива? – спросил он её серьёзным тоном. Вера повернулась к нему лицом.
– Конечно, счастлива, – отозвалась она искренне. – Абсолютно. А ты?
Мишка довольно потянулся и признался:
– Ну, я, конечно, немного подустал от ходьбы… Поэтому единственное, что мне сейчас не хватает для полного счастья – это "ту матрац"!
Вера крепче стиснула его руку и громко захохотала.
Пока смерть не разлучит нас
Олег, 33 года, Москва
Проснувшись поутру в своей квартире, Олег долго пытался сообразить, что не так. События вчерашнего вечера постепенно всплывали в его памяти: ах да, Марианна же его бросила! Выполнила свою угрозу – собрала вещички и гордо отчалила в неизвестном направлении.
Олег успокоился: тишина квартиры больше не казалась ему странной – она была умиротворяющей. Удивительно, но он чувствовал себя на редкость лёгким и свободным. И ведь нельзя сказать, что Марианна его сильно тяготила – нет, с ней было легко, весело и по-своему приятно, хоть и раздражала она его в последнее время тоже частенько. А вот поди ж ты – она исчезла из его жизни, и он не испытывает ни капли сожаления. По сути, он не потерял ничего важного… Ну, кроме разве что регулярного секса. Однако эта проблема представлялась ему вполне решаемой – с девушками на одну ночь проблем у него никогда не было, да и Марианна, честно говоря, в последние пару месяцев откровенно филонила – то есть, настолько явно притворялась в постели, со всеми этими стонами, порнографическими охами и ахами, что становилось совершенно очевидно – на самом деле процесс не доставлял ей никакого удовольствия, и она просто отрабатывала заманчивую перспективу своего замужества. Олег, как талантливый режиссер, не терпел притворства и наигрыша, и театр одной актрисы, который устраивала Марианна на их ложе, очень скоро ему надоел.
"А может, я вообще не создан для семейной жизни? – размышлял Олег, чистя зубы над раковиной и задумчиво разглядывая в зеркале собственное отражение. – Семья – это когда хочется возвращаться домой к кому-то. Честно говоря, сомневаюсь, что в моей жизни когда-нибудь появится девушка, которую я захочу видеть вечером каждого своего трудного дня… Мне слишком дорого моё одиночество, моё личное пространство… А счастливые браки – это утопия. Их в жизни просто не бывает…"
Тут он некстати вспомнил вчерашнего старичка, который попросил его вызвать скорую помощь для жены, и мысленно поправил себя: счастливые семьи, пожалуй, всё ещё существуют, но скоро и они окончательно исчезнут с лица Земли, как динозавры.
"Интересно, как там сейчас эта славная парочка? – подумал он. – Надеюсь, что со старушкой всё в порядке. Уж больно дедок был славный – так трогательно переживал…"
Внезапно его обожгло страшным предположением – а что, если жена старичка умерла? Ведь и возраст уже, ничего не попишешь… Олег застыл с зубной щёткой во рту, живо вообразив себе картинку: в пустой холодной квартире сидит, сгорбившись, одинокий старичок, и оплакивает уход спутницы жизни…
– Да ну! – сказал он вслух, сплюнув пасту в раковину и тщательно прополоскав рот. – Мне нет до этого никакого дела!
Однако в глубине души он уже знал, что непременно зайдёт проведать стариков сегодня. Тем более ему и так по пути на работу, и адрес он помнит: Солянка, дом один дробь два, строение два, первый подъезд, квартира номер шесть!
Спустя пару часов Олег уже стоял перед простой деревянной дверью, обитой дерматином, и отчаянно давил на кнопку звонка.
В квартире не раздалось ни звука, и это его напугало. А может, звонок неисправен? Ничтоже сумняшеся, он забарабанил в дверь кулаками. Безрезультатно… Олег принялся колотить ещё сильнее.
Соседская дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула встревоженная женская физиономия. Окинув его рентгеновским взором, дама заметно расслабилась (на бандита с большой дороги Олег не очень походил) и открыла дверь пошире, явив миру пышную фигуру в шёлковом халате а-ля кимоно. Из квартиры густо веяло борщом и домашними котлетами.
– Ну что ты долбишь, как дятел? – спросила она, впрочем, довольно миролюбиво. – Не видишь, нету никого. Хозяйку ещё вчера увезли на "скорой".
– Куда увезли? – тупо переспросил Олег без особой надежды на вразумительный ответ. Однако его ждал сюрприз.
– В пятнадцатую клиническую, отделение кардиологии, – отозвалась соседка. У неё были интонации и лицо капризной избалованной девочки, которая знает, что её все любят, однако возраст "девочки" явно перевалил за пятьдесят. Старомодно выщипанные в ниточку брови гармонировали с кокетливо подкрашенным пухлым ротиком и химическими кудряшками. Несколько секунд Олег молча пялился на неё, не находя, что сказать.
– Увезли, значит… – наконец, задумчиво повторил он. – И муж с ней поехал?
– Чей муж? – дама округлила свои кукольные глаза.
– Ну, муж… Хозяйкин. Которую в пятнадцатую больницу увезли.
– Вот ещё, какого-то мужа выдумал… – соседка передёрнула тугим плечиком и фыркнула. – Деда своего тетя Нюся лет пять как схоронила. Горевала очень. Хорошей парой были, голубки прямо… И больше никого у неё не водилось. Одинокая она, – внятно резюмировала соседка, заподозрив, вероятно, что Олег откровенный тугодум. – Совсем одинокая. Ни детей, ни внуков… А ты, вообще, кто? – насторожилась она внезапно. – Шастают тут всякие, выспрашивают… А потом вещи пропадают.
Ещё пару мгновений Олег ошарашенно молчал, не зная, что ответить.
– Никто… Просто знакомый, – в конце концов выдавил он из себя замороженным голосом.
И, пришибленный, поплёлся вниз по лестнице.