- Это пациент? - спросил он, натянуто улыбнувшись. Поверх роскошной сутаны намотана алая лента. Вздутое брюхо, лысеющий череп, волосы начесаны с затылка на макушку в щегольской попытке ее прикрыть. Мнээ, а грудь впалая.
- Ему тяжело говорить, - предусмотрительно пояснил Хефф.
- Помогай нам Бог. Доктор уже был?
- Он отвергает медицинскую помощь.
- Батюшки, разве это разумно?
- Он верит только в, ну, вы понимаете…
Слабая рука поднялась с дивана и ощупала воздух:
- Отец. Это вы, отец?
Монсиньор заинтересованно обернулся к Хеффу.
- Может все же стоит позвонить в больницу, в конце концов…
- И движения, понимаете, резкие движения причиняют ему невыносимую боль.
- Да, да… - Дрожащими руками открывая свинокожую сумку и доставая хрупкий флакончик елея. Пухлые розовые пальцы. Господи, это же Майлз.
- Отец.
- Да, сын мой?
Шепотом:
- Подбавь верхов, мы теряем высокие.
- О чем это? Что он сказал?
- Он опять бредит, Отец. Это повторяется каждые полчаса. - Хефф подошел к усилителю и подкрутил ручки.
- Так лучше. - Голос с дивана.
- Сын мой, я, гм, я тронут, что в страдании своем ты обратился к церкви, но, возможно, доктора…
- МЯСНИКИ, - неистово возопил Гноссос, биясь под армейским одеялом.
- АТЕИСТЫ!
- Батюшки.
- Видите, Отец, и так все время.
Понизив голос, словно приглашая наклониться поближе, цепляясь за ускользающий рукав монсиньора, уставившись на него одним глазом - второй закрыт - дыша в лицо бромозельцером, парами виски и похмельными газами:
- Я знаю, что они делают, Отец. Эти докторишки, образованцы, я знаю, что они делают, очень хорошо знаю. Режут человеку живот и ищут там душу, вот что. Они ищут душу среди кишок, а когда не находят, говорят: "ХА! Нет никакой души! Селезенка есть, а души нету!" - Выпустив рукав и с тяжелым вздохом падая обратно на диван, - А у меня есть душа, правда? У меня есть - скажите им, что у меня есть душа.
- Да, сын мой, да. - Бессознательно отряхивая рукав и ища взглядом поддержки у Хеффа, который как раз вовремя успевает проглотить ухмылку.
- Помогите мне, Отец, я грешен. Я кругом виноват. Моя бессмертная душа в опасности.
- Да, да, конечно, постарайся успокоиться, сейчас, минуточку. - Ошарашенно бросая взгляды на случайные предметы в заплеванной комнате, словно пытаясь защититься хоть чем-то знакомым, священник дрожащими руками открыл елей для растерзанной души. Щурясь, торопливо помолился об отпущении грехов, которыми управлял каждый орган чувств.
Повисла пауза, а после нее - поразительное эротическое ощущение в подошвах. Опустив глаза, Гноссос с изумлением обнаружил, что умащиванию и отпущению грехов подвергаются его ноги.
- Ой, а это еще зачем, мужик?
Священник хранил молчание, и лишь закончив, со слабой улыбкой ответил:
- Грехи в ногах.
- В ногах? - Не обошлось без большого пальца. Блейковский фетиш.
- Они несут человека к грехам.
- А-а. - Он уставился на свои внушительные весла с нелепо торчащими щиколотками, мистер Прав и миссис Лев, пара гермофродитов. Познакомьтесь еще раз, помазанные грешники. Привет, симпатяга. И тебе привет; хош, пощекочу?
- Ну, что ж. - Священник встал и спрятал в сумку флакончик с елеем.
- Мы конечно же не забудем тебя в наших молитвах. Слишком редко нас призывают исполнять такой прекрасный ритуал. Многие, видите ли, думают, что он предназначен только умирающим.
- Охххххх, - прижимая указательные пальцы к вискам.
- Что такое, сын мой?
- Опивки боли, охххх.
- М-да. Нельзя все же настолько отвергать секулярную медицину. - Взгляд на Хеффа, словно просьба о помощи.
- Симптоматичный вздор, Отче; им не вылечить эту болезнь. Вот. - Он потянулся за рюкзаком и выудил два серебряных доллара. - Вот, для бедных.
- О. Что ж, благодарствуйте. М-да. Но что они такое? - С любопытством вертя монеты в розовых пальцах.
- Серебро, Отец. Сейте и да пожнете.
- Да, хорошо. Хорошо, я пойду. Когда поправишься, обязательно вступай в Ньюман-клуб. Там пока совсем мало народу.
- Обязательно, Отец. А можно привести с собой этого падшего ангела? - От такого заявления Хеффаламп чуть не подпрыгнул на месте.
- Конечно, возможно, вас даже заинтересует наш маленький хор. Что ж, мне пора. Прекрасный ритуал. Рад был служить. - Он втиснулся в тяжелое пальто, и, не успел Хеффаламп встать, был уже в дверях. - Нет, нет, я сам. Спасибо. - И ушел.
- Уиии, - заверещал Гноссос, как только стихли шаги. - Сечешь? Сечешь, кто я теперь? Отпущенный, очищенный и безгрешный.
- У тебя все ноги жирные.
- Язычник. Ты разве не боишься гнева Божия?
- Я-то боюсь, старик, а вот ты, похоже, нет. Все, вылезай из койки. Пить будешь?
- Только церковное вино. О, ты послушай этого Майлза. Видишь, я исцелился. - Скатываясь с дивана и на четырех конечностях подползая к динамику. - Секи: так чисто, так возвышенно. Врубайся, какой контроль, - Похмелье еще плескалось в голове.
- Сечь будем потом, - сказал Хеффаламп, выключая проигрыватель. - Черт побери, уже полдня прошло. Тебе нужно оформляться, а мне - узнавать насчет апелляции.
- Что еще за апелляция, старик?
- Меня выперли в середине семестра, я же тебе говорил, но я подал апелляцию.
- Они не могут тебя выгнать, Хефф. - Гноссос перекатился на спину. - Тебе же некуда деваться в этом мире.
- На Кубу.
- Ага, это мы уже слышали. Не то поколение, малыш, только зря вляпаешься. Цветная кровь, без этого никак.
Лицо вспыхнуло.
- Херня.
- Не отнекивайся. Одному из четырех приспичило добыть скальп белого человека. Отсюда и проблемы.
- Это не твои проблемы, баран. Лучше умотать к черту, чем жевать жвачку у Гвидо. - Он подхватил конверт с бланками и крутнулся на месте, тыча в пространство пальцем. - Если я останусь здесь, я превращусь в Г. Алонзо Овуса - десять, блять, лет на академической сцене.
Услыхав это имя, Гноссос заморгал и сел.
- Овус? Ты его видел?
- Он в больнице. Решил прибрать к рукам университет, не высовывая носа из штаб-квартирки. Вот и говори после этого о недальновидности!
- Ладно. - Гноссос наконец натянул на себя мятые вельветовые штаны.
- У тебя до Нью-Йорка бабок не хватит, какая там Гавана. Ты вчера вертел колесико?
- Меня пристроит твой кореш Аквавитус, не парься.
- Кто?
- Аквавитус, старик, ты не ослышался.
- Джакомо? Из мафии?
- Я назвал твое имя; он сейчас крутится в Майами. И не надо напрягов, я не все могу говорить.
- Какая интрига, Хеффаламп, просто восхитительно. Я вчера видел в витрине твою фоту. Очень театрально. А кто эта маленькая лесби-цаца, что похожа на Жанну д'Арк?
- Черт побери, это моя девушка.
- Не может быть.
- Блять, я пошел. - С грохотом хлопнув дверью, он рванул в Анаграм-Холл. Дело дрянь. В голове нарисовалось кафе - задние комнаты набиты анархистами, тяжелый дым над столами. Логово, где мозги оплодотворяют бунтом, место, где зачинаются связи, брожения и локальные войны. Хефф, слышит он голос командира в полевой форме, и рука сжимает руку, ждать больше нельзя. Доставь циркон Фоппе и скажи, что ночью мы выступаем. Четверть французской крови. Эритроциты здравомыслия. Добавить немного греческой плазмы. Кормить долмой, побольше козьего сыра. Биохимическая трансплантация. Изменить его сознание. Найти оранжерею и посадить семена дури.
Через несколько часов запутанный клубок оформительской волокиты привел Гноссоса в кабинет самого декана. Просторно, кожаные кресла, похоже на библиотеку, только вместо книг - минералогические образцы. Редкие разновидности известняка, кварца, сланца из ущелий, куски угля из пластов Ньюкастла, пористые слои гавайской магмы, кремнезем, гранит, самоцветы. Осколки и обломки нелепой карьеры, прерванной коллегами, нахнокавшими некомпетентность. Вместо того, чтобы привязать к ноге глыбу каррарского мрамора и утопить в Меандре, его сделали деканом. Формовщиком человеков.
Но они забыли про меня.
- Да, сэр, мистер, - говорит декан Магнолия, - все верно. Пять долларов.
- Экстраординарная сумма. Вы должны понимать, что после дрейфа на льдине, я вам об этом рассказывал, мне было весьма затруднительно, если не сказать больше, вернуться в Афину вовремя.
- Естественно, я понимаю вашу ситуацию. Но тем не менее, администрация придерживается определенных правил, и мы вынуждены им подчиняться.
- Мне придется заплатить серебряными долларами.
- Простите, не понял?
- Серебряными долларами Соединенных Штатов. Федеральный резервный банк их признает.
- Я не совсем понимаю…
- И они выдаются там в обмен на серебро.
- А, да-да, конечно.
- Я могу быть уверен, что вы их примете?
- А нет ли у вас бумажных денег, мистер…
- Мой последний работодатель никогда ими не пользовался. Бактерии.
- Вот как?
- Вы не представляете, какое количество паразитических колоний разрастается посредством долларовых банкнот. Осмотически. Пока это теория, конечно.
- Я вижу, вы питаете большой интерес к медицине, мистер… гм…
- Я собираюсь стать онкохирургом.
- А-а.
- Докопаться до внутренностей, найти болезнь, удалить опухоль.
- Рад слышать, что вы так быстро приняли решение. Большинство ваших товарищей-студентов…
- Да, я понимаю. Они тратят слишком много времени на борьбу со своей неуверенностью.
- Совершенно точно.
- Бесцельные блуждания по расходящимся тропкам юности, безответственность, неспособность вовремя выйти на Верную Дорогу. Это должно вызывать недоумение у такого человека, как вы, чье предназначение - расставлять знаки, указывать путь и тому подобное.
Декан Магнолия крутился в кресле, поглаживая кусок окаменевшей Саратога-Спрингс.
- Это так живительно - поговорить с человеком, понимающим твою позицию. Вы были бы удивлены, поистине удивлены, узнав сколько малосимпатичных юнцов проходит из года в год через этот кабинет.
- Я не удивлен, сэр. - Отвлекай кота играми, сбережешь пять баксов.
- Это один из симптомов времени. Беспокойство. Нерешительность. Ожидание Счастливого Случая. То, что первый доктор Паппадопулис называл синдромом Легкого Хлеба.
- Первый доктор, гм… - Очки без оправы ползут по картофельному носу, кожаное кресло скрипит под весом туловища.
- Мой отец, сэр. Погиб во влажных джунглях Рангуна. Эксперимент ЮНЕСКО. "Таймс" посвятил его памяти специальный выпуск - возможно, вы читали.
- Да, я хорошо помню. Должно быть, такой удар для вас и вашей матушки.
- Она погибла вместе с ним, сэр. - Взгляд в пол. Поморгать.
- Ах. Определенно, я вам так сочувствую.
- Ничего, я был к этому готов. Мне можно идти? Пора садиться за книги. Время - деньги.
- Конечно, мой мальчик. Заглядывайте иногда. Если захочется поговорить о своих планах. Для того я здесь и сижу.
Разбежался.
- Благодарю вас, сэр. - Через весь кабинет, рюкзак на плечо, уже почти в дверях.
- Ох, э-э, мистер Паппадопуласс…
- Да, сэр?
- Мы, э-э, забыли о вашей плате. За, э-э, опоздание на оформление.
Спокойно, ты будешь отмщен.
- Разумеется. Весьма извиняюсь, должно быть, я расстроился.
Только посмотрите на него. Благосклонная улыбка. Седины мудреца. Исполняет благородную миссию. Играет с камешками. Интересно, если хер у него заизвесткуется, то отломится или нет?
4
Блэкнесс и темная богиня. Гноссос рассказывает историю из прошлой жизни. Карри на ужин. Миссис Блэкнесс в сари приносит пинцет, чтобы накормить пауком плотоядный цветок. Тоска и брожение в гриле Гвидо (или) как заваривалась каша. Второе столкновение с деканом человеков.
Но совсем на другом уровне, там, где отмеряется особый сорт университетского времени, на верхнем этаже под косой крышей Полином-холла, он нашел худую и вечно эзотерическую фигуру Калвина Блэкнесса. Там его обнаружил Гноссос, там все это время Гноссоса и ждали: под огромным мансардным окном сияющей белой студии, сами стены которой впитали в себя запахи льняного масла, скипидара, краски, шлихты, ладана и розовой воды. Старина Блэкнесс, единственный из друзей-советчиков, кто после долгого раздумья так и не дал Гноссосу своего учительского благословения на экспедицию по асфальтовым морям, кто предостерегал его от заговорщицкой дружбы Г. Алонзо Овуса, кто один заранее знал о парадоксальных ловушках Исключения. Не соглашаясь по сути и не вставая на его сторону, он был для Гноссоса понимающим ухом и единственной мишенью интроспективных монологов. Только ему бродяга мог открыть секрет.
В льняной блузе мандарина, Блэкнесс стоял сейчас в терпеливом, но многозначительном предвечернем спокойствии и выводил на мольберте глаз в руке темной богини. Из тысяч линий света и тьмы проступали небольшие головы и черепа, лишенные необходимых атрибутов: ртов и носов. Со всех сторон нависали клыкастые мартышки-демоны, восточные собратья горгулий - эти вопящие создания сбредались, держась за рога, со всей небесной шири христианского Запада. Вокруг натянуты холсты: отрицающие статику, текучие, они покрывались краской и аннигилировали с той же частотой и ритмом, что и другие, несшие на себе реальную субстанцию. Уничтожение себя. Засасывающая воронка - так всегда казалось Гноссосу, - из года в год диаметр уменьшался, стягивался в острую точку, где созидание и разрушение сливаются воедино. Там, если подфартит, он и умрет.
- Ты как? - вопрос прозвучал легко.
- С бодуна, старик. Мучаюсь от запора. Что ж ты не отвечал на письма?
- Гноссос уселся на каменную рыбу. Рябая поверхность испещрена красками.
- Это были не столько письма, сколько послания, разве не так? И мы ведь знали, что увидим тебя снова.
- Брось, неужели ты не поверил, что я загнулся? Как и весь Ментор.
Блэкнесс укладывает тонкие графитовые палочки на кусок сухой змеиной кожи.
- Нет, Гноссос, не поверил. Ходили слухи, но такой конец не для тебя. Может быть, со временем. Своей рукой?
Присосавшись к двустволке двенадцатого калибра. Жаканом или дробью?
- Когда я заблудился, старик, было минус тридцать, представляешь?
- Нет. От огня - возможно, но только не от льда. Мне не нужны для этого аргументы. - Блэкнесс улыбнулся, как его научили в Индии, и поставил кастрюльку с водой на лиловую плитку. Лиловую, конечно же. Ни один предмет не определен настолько, чтобы избежать раскраски. В один прекрасный день плитка задрожит, отряхнется от статического равновесия, доковыляет до дверей и вывалится из студии прямо в Меандр, шипя и отплевываясь.
- У меня есть палочки корицы, хочешь? - Продираясь сквозь мешанину в рюкзаке, он наткнулся на пакет с семенами дури. - О, да, у тебя нет оранжереи, Калвин? Нужно кое-что посадить.
- У Дэвида Грюна, кажется, есть. Кактусы?
- Просто мексиканская трава. Как, кстати, поживает старина Дэвид?
- Сочиняет музыку - такой жути ты еще не слышал. Но крепкий, и морда красная.
- Этот кошак всегда был лириком. - Памела так назвала меня. Не совсем точно.
- Стало более атонально. - Заливая чаем палочки корицы. - Еще послушаешь. На прошлой неделе ему стукнуло сорок, знаешь; а пока ты искал Матербола, родил шестую дочку.
- Шестую?
- Назвали Зарянкой. Птичье имя, как и пять первых.
А я спиритуальный девственник. Сколько нерожденных детей выпущено в резиновые шарики. А то назвал бы в честь насекомых: как поживаете, познакомьтесь - мои близняшки, Саранча и Сороконожка.
Господи, глаз в руке. Мигни ему. Нет, не надо, а то он мигнет в ответ.
Они выезжали из города вдоль замершего ручья Гарпий. Из-под металлического льда - слабое журчание. Черный "сааб" художника, гипнотический вой двухтактного двигателя; сгорбившись на переднем сиденье и не сводя глаз с мягкой обивки крыши, Паппадопулис вспоминает паломничество в Таос, ищет Связь, которая собрала бы воедино разрозненные обрывки искупительного опыта, соединила бы их в плетеный знак или узор, какой-то знакомый ребус. Возможно, треугольник. Рыбу. Знак бесконечности.
Но сейчас он сидел рядом с Блэкнессом, чьи тонкие перепачканные краской пальцы мягко держали руль. Глаза произвольно фокусировалось на белых струйчатых дефисах, которые, танцуя на оттаявшем полотне дороги, улетали назад под машину; обоим приятно было ощущать движение поверхности, хотя удовольствие поступало через разных посредников, от разных текстур одной и той же плоскости.
- Ты начал мне что-то рассказывать. В студии.
Гноссос собирает разрозненные мысли - внимание уже уплыло к шуму колес.
- Нью-Мексико, старик, я наконец-то его нашел - в том самом месте, о котором трындит в этой стране каждый торчок. Только никакого солнечного бога, ничего подобного, одни тако и коктейли. Самое то, чтобы свалиться.
- Мы так и думали.
- Мы?
- Мы с Бет.
Ленивый вздох, звук въевшейся в кости усталости, копившейся, хранимой до этой самой минуты.
- Если б меня занесло в средние века, старик, можешь быть уверен - я ушел бы искать Грааль, или от чего тогда все тащились. Да и ты тоже, так что не петушись. У каждого есть свое маленькое паломничество, твое оказалась внутренним, а я для медитаций не гожусь, да? Хотя бы потому, что нет времени: это маленькое десятилетие, с которым мы играем, - слишком нервное.
- Точно.
- Ничего точного. Между прочим, ты первым рассказал мне про этого кошака - не считая Аквавитуса.
- Моя ошибка, должен извиниться. Я думал, он грибной колдун из Мексики, а оказалось - филиал наркосиндиката. Ты же искал мистического просветления, насколько я помню, а не просто возможности заторчать.
- Ну, выбирать там не приходится. Может, в следующий раз перейду границу и ни на чем не зависну. Я тебе скажу, старик, в этой стране невозможно шагу ступить, чтобы куда-нибудь не вляпаться. Мышиные хвосты в лимонаде, в шоколаде - гусеницы, повсюду мерещатся личинки, прогрызают все подряд. - Он перевел взгляд на каплю - просочившись сквозь плотно закрытое стекло, та уже приготовилась сорваться с вибрирующей рамы. - Даже в пустыне. Я по наивности ожидал найти там какие-нибудь дюны - хоть что-то кроме "Арапахо Мотор-Инн" на девяносто два номера, и все с "Прохладой Белого Медведя". А огни! Розовые, желто-зеленые, рубиновые, пурпурные, голубые - нужно запрягать мула, чтобы сбежать от этого сияния, старик, поверь мне. Даже в песках валяются гондоны. Сплошная сушь и горячий ветер, понимаешь, в сушь там втягиваешься по-настоящему. - Сорвавшиеся капли слились на лобовом стекле в ручеек и поползли наверх дрожащим шариком. - Старик Плутон вцепился в пейзаж своими грязными когтями, как полагается. Прешься подальше от повседневного космоса, а получаешь в морду взбитые сливки и пирожные от "Бетти Крокер". Тебя может прибить молнией, но это не так смешно. И если кто-то просто отправит твоей мамаше горстку праха и волос, кому нужны такие шутки? - Он скрестил пальцы, защищаясь от наговора.