– Сейчас я сама заперлась. Я довольна, а все нет. Если же вы меня запрёте, то все будут довольны, а я – нет. Выходит, по-моему лучше.
– Во как мотивирует! – послышался восхищённый возглас Круглова.
Все аргументы были на стороне Милюль. И команда катера должна была капитулировать перед совершенством её логики. Сидеть бы ей в башне вечность, кабы не напало на Милюль нечто непредвиденное с совершенно неожиданной стороны. Изнутри. Милюль вдруг осознала, что четыре тарелки макарон по-флотски, съеденные на камбузе, давно переварились и ей опять хочется есть. Несколько томительных минут прожорливая девочка молча боролась с внутренним врагом. Молчали и снаружи. Наконец, Милюль не выдержала и подала голос:
– Чего вы там молчите?
Тишина была ей ответом. Милюль решила, было, что все разошлись, когда голос Круглова спросил с той стороны двери:
– Ты Рембрандта читала?
– Нет – созналась Милюль.
– Так о чём с тобой разговаривать? – радостно крикнул Круглов. Раздавшееся следом ржание нескольких человек обидело девочку. Она схватила пустую гильзу и бросила ею в дверь.
– Смотри, ничего там не разбей – посоветовал Круглов.
Милюль оглянулась вокруг. Разбить в башне было совершенно нечего.
– Тут ничего бьющегося нет – крикнула она.
– Не может быть! – возразил Круглов – Только вчера трюмо поставили с фарфором гамбургским.
Милюль ещё раз удивлённо огляделась. Никакого трюмо не было, да и где бы оно уместилось тут, в тесноте орудийной башни? Милюль поняла, что Круглов над ней измывается. Буйная ярость навалилась на неё, споря своею силою с растущим голодом.
– Выйду и убью! – пообещала девочка и стала исступлённо дёргать заклинившую запор фомку. Фомка шла туго, но Милюль дёргала и раскачивала её с такой же силой, с какой мучил её нарастающий голод. Выдернув лом, Милюль отворила запор, распахнула дверцу и выскочила наружу.
Оказалось, её ждёт почти вся команда. Краем глаза Милюль заметила и капитана и матроса Барсукова. Даже Павлик с Леной стояли невдалеке. Но ей было не до них. Старпом Круглов был её целью, и, замахнувшись фомкой, она ринулась на него. Ударила изо всех сил по ненавистной роже шутника. Только рожа эта неожиданно увернулась. Тяжелое железо нырнуло в пустоту. Фомка звякнула по палубе и мерзко завибрировала в руке.
Милюль выронила своё оружие, а подлый Круглов воспользовался этим и сгрёб девчонку в охапку. Она вертелась и извивалась, пытаясь укусить издевателя, но старпом крепко держал её. Сколько Милюль не дрыгала ногами, сколько ни корячилась, никак не нанесла наглому шутнику никакого ущерба. Наконец, Милюль умаялась.
Матросы, обступившие их с Кругловым, стояли, разинув рты. Так же растерянно выглядел капитан. На его плечо легла изящная кисть тёти Лены:
– Я же говорила, она не усидит в башне. Расстройство такого рода не даёт больному возможности находиться в бездействии. Ей всё время нестерпимо хочется чего-нибудь предпринять…
– Мне хочется есть! – перебила Лену Милюль.
– Ого! – сказал безымянный кок – только пол часа, как четыре тарелки макаронов умяла, а опять голодная.
– Отставить разговоры! – приказал капитан – Прошу команду разойтись по боевым постам. Барсуков и Чагин, пробанить и зачехлить орудие! Катер продолжает следовать прежним курсом. Старпом, отведите Надежду в каюту и заприте там. Потом возвращайтесь ко мне на мостик. Лена, вам с Павликом приказываю до возвращения находиться в кубрике. Всё.
Расставив, таким образом, всё по местам, капитан быстрым шагом пошёл на мостик и даже не обернулся, когда Милюль крикнула ему вслед:
– А покушать?
Матросы разбежались. Не выпуская Милюль, старпом двинулся внутрь судна. Павлик шёл впереди и отворял дверцы. Тётя Лена замыкала процессию. Когда Павлик открыл дверь, ведущую в каюту, Круглов ослабил хватку, чем Милюль, тут же воспользовалась, извернулась и укусила старпома за правую руку.
– А-а-а-й, ты! – взвыл старпом и, впихнув девочку в каюту, захлопнул за ней дверь. Милюль кинулась обратно, ударилась в дверное железо, забарабанила по нему кулаками и так страшно завыла, что у старпома по спине побежали мурашки.
– Она меня укусила! – пожаловался он тёте Лене – Теперь и я сбесюсь!
– Не сбеситесь, старпом – улыбнулась женщина – душевные болезни не заразны.
– Да она бесноватая – сказал старпом, возясь с дверными запорами.
– Это не диагноз – возразила тётя Лена – Мы строим коммунистическое будущее, а все бесноватости, товарищ старпом, остались в царском прошлом.
– Ну, конечно. Если бы вы знали, сколько в ней силищи, вы бы так не говорили. Я еле справился.
– Так ведь справились. Некоторые психические расстройства высвобождают из человека колоссальную энергию, заставляя сжигать миллиарды калорий в секунды. Кстати, может быть, от этого и зверский аппетит. Но вслед за возбудимостью неизбежно наступает ремиссия, откат организма обратно, потом чувство бессилия, апатия. Если бы у меня были медикаменты, я бы уже сейчас могла сделать ей успокаивающий укол. Но кто бы знал?.. Надеюсь, врачи помогут.
Хмурясь от изобилия учёных слов, старпом пробурчал:
– Ладно, пойду на мостик. Хорошо, что у нас есть врач на катере.
– Она не вырвется? – спросил Павлик.
– Куда там – усмехнулся Круглов – видишь, я через ушко дверь заклинил. Пока ты её снаружи не откроешь, изнутри никто не вырвется.
Голоса за дверью стихли. Силы и впрямь покидали Милюль. Как и предсказывала тётя Лена, на Милюль начали наваливаться апатия и безразличие. Опустившись на полку, Милюль подумала про себя: "Что-то тётя Лена шибко часто всё предвидит. Может, она права и я душевно больная? Может быть действительно, доктора помогут мне вернуть мир на потерянное место?" Милюль прикрыла глаза, представляя, что под волшебными чарами неизвестных врачей, прекратится творящийся вокруг беспорядок, и она вновь окажется на большом белом лайнере вместе с любимой нянечкой, а жёсткий мир непонятных людей и слов сгинет в небытии как ночной кошмар.
– Всё это мне кажется – сказала Милюль вслух и попыталась улыбнуться самой себе, но губы её дрожали и отказывались улыбаться. Несмотря на усталость, не приходил к ней и сон. Милюль ворочалась на полке и ворчала:
– Не я больная, а все вокруг сумасшедшие. Зачем они меня сюда затащили? Чего им от меня надо целый день? Почему не вернут меня обратно, к няне, или хотя бы к тётке Юлии? – Она заплакала тихо и бессильно. Слёзы текли по щекам, щекотали за ушами и скатывались на накрахмаленную наволочку. Тяжкие всхлипы то поднимались изнутри, сотрясая грудь, то проваливались обратно, заставляя девочку задыхаться в клокочущих спазмах.
Так она лежала и плакала, пока не задремала. Неясные образы привиделись Милюль в её недолгой дрёме. Образы эти показались ей родными и близкими, хоть и ничем не были связаны с реальной жизнью. Так может задремать любой человек. Даже собака. Каждый из нас может так задремать, и оказаться не пойми где.
* * *
Судорожными рывками она неслась среди длинных зелёных полос. Полосы упруго колыхались в прозрачных потоках, и не было им конца. Заунывным шевелением эти полосы разогнали всех мало-мальски пригодных к пище тварей, и ничего съедобного не осталось в хрустальной стремнине. Только движение, несущее её. Только холодные плотности со всех сторон. Движение в потоке не имело ни начала, ни конца и теоретически могло длиться вечно.
Оно заключало в себе как плюсы, так и минусы. Плюсы в том, что никто извне не смог бы разглядеть мчащуюся Милюль, чтобы её съесть, а минус был в полном отсутствии еды для неё. При таком положении вещей и ей никто не мог причинить вреда и она…
Старый рак поскрёб клешнёй голову и заключил:
– Вот такое положение. Сколько лет уже я смотрю на окружающий мир и думаю: как это нелепо, как противно жить на земле, если вся жизнь сопровождается нескончаемой цепью страданий. Что цепью? Это не цепь, это иерархия! То есть всякие страдания, взаимные пожирания, страхи, искусы и устремления – некоторым образом выстроены. Мир живой материи и внутренний мир каждого существа в течение жизни наполняются нескончаемыми сгустками ужасов, напряжений и страшными ликами взаимного уничтожения. Сущность боится, что уничтожат её, но и сама в тот же миг стремится поглощать других, тех, которые кажутся ей незначительными по сравнению с ней самой. Неприятно.
Вы возьмите и представьте, как весь этот кошмар прекращается и наступает момент, когда никто не может съесть вас, но и вы не можете никого сожрать. Получается какая-то своеобразная святость.
Находясь в мире дрём, или сновидений, Милюль попала в такое течение, которое вынесло её из стоячей воды, насыщенной разными съедобными и пожирающими других сущностями. Не стало ни вкусных личинок, ни опасных рыб. Мчась в чистом от всякого говна пространстве, она обретала покой. Но покой тот был безжизненным, холодным, навязанным извне.
* * *
Наконец Милюль надоело святое, но бессмысленное движение. Она сбросила дрёму и открыла глаза. Перед ней сидела Тётя Лена.
– Полегчало? – спросила она сочувственно.
– Нет – ответила Милюль.
– Мне показалось, что ты спишь.
– Я вздремнула. Зачем вы пришли?
– Нам надо поговорить.
– Мы уже говорили. Мне не понравилось. Давайте больше не будем?
Помолчав немного, Лена призналась:
– Очень хочется поговорить, потому что мне любопытно. Завтра, когда тебя отправят в клинику, ты можешь очень даже удивить современных врачей. Тебя будут лечить лучшие, оставшиеся в этой стране профессора. Может быть, ты станешь предметом не одной диссертации, а я многого так и не узнаю. Конечно, я медик, но не настолько, чтобы… до учёной степени мне далеко, так что, как феномен, ты станешь для меня недостижимой, а ты феномен… – Лена замолчала. Молчала и Милюль, размышляя над услышанным так и сяк. Наконец она произнесла:
– Феномен. Я – феномен. Значит, вы пришли поглядеть на меня, как глазеют дети на уличного дурачка?
– Вовсе нет – мотнула головой тётя Лена – мой интерес не праздный. Понимаешь, деточка, на медицинских курсах нам рассказывали о самых разных видах сумасшествия. Нам рассказывали о белой горячке, когда человеку мерещатся чёртики и не пускают его домой. Рассказывали, как повар сошёл с ума и, таким образом прозрев, стал видеть, как куриные яйца повылезали из кассет и давай бегать по кухне. При этом они его дразнили и строили очень обидные рожи. Нам рассказывали про самые разные разрушения личности. Это очень увлекательно. Ещё увлекательнее были лекции про эффекты так называемых замещений одной личности другой. Много было интересных историй. Но чтобы так, глазами увидеть и… у меня лишь теория за спиной, а тут такой практический случай!..
– Я не практический случай – перебила тётю Лену Милюль – я живой человек.
– Не сомневаюсь в этом. Ты живее всех живых. Поэтому мне и хочется с тобой поговорить, убедиться, персона передо мной, или персонаж. Вчера ты тоже была живой, но совсем иной, чем теперь.
– Неправда.
– Правда и неправда – понятия относительные. То, что является правдой для тебя, не абсолютно для других. Вот, например, ты помнишь, что ты вчера ела?
– Очень хорошо помню завтрак. Вчера меня не ограничивали в еде. Вчера было хорошо.
– Ну, перечисли.
– Что перечислять?
– Чем тебя вчера кормили.
– Не буду.
– Почему?
– Потому что слюнями захлебнусь. Я вам разве не говорила, что есть хочу как волк?
– Хорошо, я принесу тебе еду. Только позже.
– Вот принесёте, тогда и поговорим – и Милюль отвернулась к стенке, всем видом давая понять: соловья баснями не кормят.
Лена посидела несколько секунд, и ушла за едой, заперев за собой дверь. Вскоре она вернулась с миской и ложкой. Маслянистый запах моментально наполнил маленькую каюту. Этот запах уже был знаком Милюль. Так пахла вся еда на катере. Потому что вся тутошняя еда называлась макароны по-флотски.
– Дежурный сказал, ты уже полведра макарон съела. Боится, у тебя будет заворот кишок – сказала Лена.
– Пусть за свои кишки боится – отозвалась Милюль – давайте сюда ваши макароны.
Она забрала миску и ткнула в макароны ложкой. Получалось не так ловко, как вилкой, но тоже ничего. Макароны выпрыгивали, скатывались обратно в миску. Милюль не сдавалась и продолжала выуживать их, помогая себе пальцем.
– Поразительно – произнесла Лена.
– Что? – Милюль оторвалась от трапезы.
– Такого обжорства я ещё не видела. Судя по всему, у тебя отключились механизмы торможения. Организм не посылает в мозг сигнал о насыщении. Ты ешь как собака Павлова. Но у неё это всё отводилось в сторону через фистулу. Куда же у тебя девается?
– Всё на пользу – уверила Лену Милюль и громко рыгнула.
– Фу! – Лена помахала рукой перед носом.
– Да, меня уже за это ругали вчера – пожала плечами Милюль.
– Ну, так мы продолжим разговор? – спросила Лена.
– Вас интересовало, что я ела вчера на завтрак? – уточнила Милюль – Извольте слушать, я вам расскажу. Сначала мне дали меню, и уверяю вас, там был гораздо больший выбор, чем здесь. Я выбрала пять греческих салатов. Это овощи с брынзой. Очень вкусно и легко. Потом подали миноги в масле. В оливковом. Потом пироги. Очень большие. С капустой и с грибами. В меню были ещё блины с икрой, но я поскромничала. Съела десяток перепелиных яиц с рокфором и выпила шесть стаканов компота. Тётушка ела куриный бульон, пирог и пила чай с лимоном. Рассказать вам, что заказал Сергей Пантелеймонович?
– Догадываюсь.
– Как это вы можете догадываться?
– Могу догадываться и даже скажу, что он ел. Он ел ананасы и рябчиков жевал – сказала Лена желчно.
– Не угадали – улыбнулась Милюль – и, если честно, я не понимаю, почему ананасы и рябчики вызывают у вас отрицательные эмоции.
– А потому что это барство! – выкрикнула Елена и продолжила говорить хриплым голосом, словно сквозь застрявший в горле комок – Не для того мы голодали в Петрограде! Не для того мой брат лез под кулацкие пули! Не для того мы брали Зимний и выгоняли из страны белую сволочь, чтобы теперь ты, пигалица, рассказывала мне о буржуйском образе счастья! Всякое можно себе нафантазировать. Я и ожидала всякого, но не такого. Это что же за подлость? Что за нарыв образовался в твоём мозгу?..
– Позвольте полюбопытствовать – обратилась к Лене Милюль – насколько я только что поняла, вы делали много разных неприятных вещей. Неужели всё это лишь для того, чтобы я не могла по-человечески покушать?
Прищурившись, Елена несколько секунд молча взирала на Милюль, после чего понесла такую чушь, которую и понять-то было невозможно:
– Наш вождь – тут она уточнила – Владимир Ильич Ленин, предупреждал: "Когда умирает человек, его труп выносят из избы, а старый, умерший мир, это не труп. Его нельзя вынести. Он продолжает оставаться среди нас. Он разлагается. Он смердит!"
– Ну и мрачный у вас вождь – ужаснулась Милюль.
– Не сметь, мерзавка! – крикнула Лена – Не тебе, сопля, марать святое имя! Мы строим коммунизм, и таким как ты нет места в наших рядах! Может быть, у тебя, действительно душевная болезнь, но это не значит, что тебе всё дозволено! Это, знаешь ли, удобно прикинуться сумасшедшим, чтобы топтаться по святыням, без которых весь Мир не имеет смысла!
– Извините, я и не думала топтаться – смутилась, было Милюль, но Лена заорала так громко, что уши заложило:
– Молчать! Я поняла, откуда весь этот буржуйский бред! Не знаю, насколько ты больна, но то, что ты рассказала, говорит мне лишь за то, что голос крови в вас сильней всякого воспитания. Сильнее даже пионерской организации! Ты… Ты же ведь буржуйка!
– Кто я?
– Ты знаешь, что твоя мамаша из дворян?
Вопрос был поставлен прямо. Елена явно дожидалась ответа и требовательно сверлила взглядом растерянную девочку. Милюль пожала плечами:
– Вполне может быть. Почему бы и нет?
– Почему бы и нет? – передразнила её разгневанная женщина – Я бы спросила тебя, кто тебе это рассказал?
– Да, вроде бы, никто не рассказывал особенно. Меня это не занимало.
– Вот именно! Никто не мог тебе рассказать, что твоя матушка из графьёв, что она родила тебя в семнадцатом, а потом дала дёру вместе с твоим папенькой, буржуем. С двух лет тебя воспитывает Алёша, а он, в чём я абсолютно уверена, не мог тебе рассказывать о твоём контрреволюционном происхождении.
Тут Елена прервала поток новостей, чтобы перевести дух, чем Милюль воспользовалась и вклинила замечание:
– Это, конечно, очень интересно, но я чувствую, нам опять пора перекусить.
– Кто бы мог подумать – возопила Елена, игнорируя сказанное Милюль – что пионерка, будущая строительница коммунизма, воспитанная в семье красного командира вдруг вспомнит о своём буржуинском происхождении! Как это могло всплыть? Какой психиатр откроет мне тайну этого воспоминания? Не знаешь? Так я сама тебе скажу: Это у тебя в крови сидит! Это всё потому, что ты и есть гниющее тело того старого мира, который мы собираемся вынести отсюдова! Со всей земли!
– Хорошо – согласилась Милюль, и умоляюще протянула вперёд ладони – выносите меня куда хотите, но сначала дайте поесть!
Усилия девочки разобраться в околесице, которую несла взрослая, но несуразная тётя, поглотили всю энергию, которую дала ей миска с макаронами. Для того чтобы участвовать в этом бессмысленном разговоре, для того, чтобы понять, что за нелепый гнев заставляет женщину ругаться и угрожать, для того, чтобы просто продолжать жить, Милюль необходимо было срочно съесть чего-нибудь, хоть кожаный ботинок.
– Хватит! – возразила, не понимая её, витиеватая Лена – Хватит тебе жрать! Ты не мышь-полёвка, чтобы жрать через каждые пять минут! Ты понимаешь о том, что я тебе говорю?
Милюль подивилась дурацки построенной фразе, и чтобы убедить Лену в наличии внимания и прилежности, как могла кратко пересказала содержание последних новостей:
– Вы хотите построить коммунизм. Для этого надо меня куда-то вынести, потому что у меня в крови сидит гниющее тело буржуазного происхождения, и моя мама куда-то убежала. Если я чего-то позабыла, то не серчайте. Вы слишком о многом говорите одновременно. Ах, да! Ещё вы похвастались, что у вас есть вождь. Я, вообще-то думала, только у дикарей бывают вожди, а нормальным людям достаточно царя, или королевы, которые где-то есть. Дальше они сами разбираются, в своей жизни. Ну, да это и не важно. Теперь же я прошу вас ещё разик меня покормить.
Елена несколько раз хлопнула глазами и спросила:
– С чего бы мне снова тебя кормить?