– Иначе я умру – простосердечно ответила Милюль.
– Это тебе мерещится – нагло ответила жадная Лена – ты агонизируешь. Но не от того, что тебе хочется есть, а от того, что агонизирует весь ваш, старый мир. Мир, построенный на эксплуатации одного человека другим. Вы, буржуи и аристократы, загоняли рабочих в шахты. Вы высасывали соки из батраков! Вы обворовывали всё человечество! Вы поработили малые народы и не пускали их в светлое будущее! В конце концов, вы повесили декабристов и спровоцировали погромы! Но вам всё мало! Такая ваша природа! Вы хотите жрать и жрать!
– Извините, я не помню за собой так много проступков, а вот покушать хочется.
– Прекрати паясничать! – возмутилась Елена, и неожиданно резко приказала – Встать!
Милюль поднялась со своей полки, но тут же, как только она повиновалась, непонятная и горькая обида выпрыгнула откуда-то и, заграбастав в когтистые лапы маленькую Милюлину душу, слезами высунулась из её глаз.
– Что? – издевательски спросила Елена – обидно стало? Чует кошка, чьё мясо съела! Значит, я всё-таки права! Есть объяснение твоей столь экзотичной бесноватости! А раз есть объяснение, значит, есть и лекарство! Может, я и не очень сильна как врач, но как коммунист, я уверена: если ты не выкинешь из своей башки всю старорежимную дурь, то наше лечение будет продолжаться очень недолго! Нам, строителям коммунизма, совсем не нужны чокнутые девочки, мечтающие о царях! Я знаю, из какого базиса повылезали твои перепелиные яйца с рокфором! Знаю, и моя партийная совесть не позволит об этом молчать!
Волны нарастающего голода накатывали на Милюль одна за другой. Она буквально видела, что если сейчас же не поест, то в скором времени голодное зверство захлестнёт не только её организм, но и само сознание вместе с окружающим миром. Сжав за спиной одну руку другою, Милюль упёрлась взглядом в пол и взмолилась. Взмолилась неумело, по-детски, как учила её совсем недавно нянечка:
– Господи, боженька! Дай мне силы выдержать эту пытку! Не дай мне потерять разум и впасть в дикость! Пошли мне лучше смерть, боженька… я очень хочу кушать!..
– Что ты бормочешь такое? – требовательным голосом спросила тётя Лена – Ты меня не слушаешь совсем!
– Я молюсь – призналась Милюль. У ней не было сил придумывать что либо. Всё её существо тряслось и трепетало, ощущая приближение очередной волны убийственного голода.
– Что-о? – возопила тётя Лена – Что ты делаешь? Да кто тебя этим мерзостям научил, тварь ты такая?..
Тут Милюль хотела, было переспросить: "Какая?", не для того, чтобы действительно узнать, а лишь для того, чтоб сохранить хоть видимость участия в беседе, но не успела, потому что тётя Лена замахнулась и ударила её по щеке.
Диалог развалился. Даже имитация человеческого разговора перестала быть возможною. Весь окружающий мир резко изменился в глазах девочки. Он стал монохромным, как газетная фотография. С неуместными тонкостями лишних эмоций ушли и оттенки цвета. На светло-сером фоне стены чётко и графично прорисовалась очень конкретная цель. Одновременно мир невероятно сузился, так уменьшился, что сама эта цель в нём едва помещалась. Свет сошёлся на ней клином.
– Я понимаю, лично вы тут ни при чём – прорычала Милюль – но я очень голодна, а вы годитесь в пищу.
Фраза получилась нелепой, бессмысленной, но Милюль уже не умела заботиться о каком либо смысле. Тётя Лена не успела даже сделать удивлённое лицо. Она вообще не успела никак отреагировать. Милюль прыгнула и, как живой таран, ударила её лбом.
Милюль была значительно легче Тёти Лены. Если бы она ринулась таранить женщину в грудь, или в живот, то та успела бы вступить в сражение, и исход битвы мог оказаться каким-то другим, но Милюль ударила в подбородок. Голова тёти Лены откинулась назад и стукнулась затылком о твёрдый бортик верхней полки. Тело её, лишённое сознания, моментально обмякло и кулём повалилось на пол. Милюль почесала ушибленный лоб и пробормотала:
– Пора обедать.
Тут же, присев на полу каюты, Милюль разорвала ворот мачехиной блузки и впилась в ставшую абсолютно беззащитной шею. Горячая кровь наполнила рот Милюль и девочка жадно пила её, не испытывая никакого отвращения. Тётя Лена была ещё живой, хоть и находилась в бессознательном состоянии. Её сердце продолжало гнать кровь, струя которой, пульсируя, вырывалась из перегрызенной артерии. Милюль пила и пила, пока поток не иссяк, что означало… ничего хорошего это не означало.
Милюль облизнулась, оторвавшись от опустевшего тела и, потерявшим всякую мысль взглядом, обвела тесные стены каюты. Не размышляя о том, что она творит и для чего ей это надо, она решила перебраться в другое, более надёжное место, где она сможет спокойно доесть свою добычу. Так она и поступила, согласно логике того лютого существа, которое спало в ней, подавленное спудом наследственности, знаний, воспитания, культуры, бог знает чего ещё, а теперь вот, проснулось. Существо чувствовало неизбывную потребность в еде, чувствовало, что стремительно растёт, а потому нуждается в пище, как строящийся дом нуждается в строительном материале. В логике этого существа отсутствовали и такие мотивы, как соблюдение правил, наведение чистоты и забота о внешнем облике. Даже обращать тень внимания на подобную чепуху Милюль была не в состоянии.
* * *
Матрос Барсуков поднёс дрожащую руку к бескозырке и доложил Громову:
– Товарищ командир, там какая-то чертовщина произошла. Без вас не разобраться.
Оставив управление на старпома Круглова, Алексей покинул капитанскую рубку и пошёл за матросом. По узкому коридору между кают тянулся кровавый след. Один конец этого следа вёл на палубу, а другой в ту каюту, в которой заперли до прибытия в Ленинград Надежду. Внутри было пусто. Лужица крови на полу говорила о чём-то очень плохом, произошедшем совсем недавно. Алексей обернулся к Барсукову:
– Ты это видел?
– Никак нет, товарищ командир – ответил Барсуков – я не посмел заходить.
– Значит, здесь начало – констатировал Алексей – пойдём, поищем концы.
Вместе они вернулись вдоль кровавого следа на палубу. Там след был не так очевиден, но он был и вёл в сторону кормы. Командир и матрос молча направились туда.
Зрелище, представшее их взглядам на корме, было столь же ужасное, сколь омерзительное. На канатной бухте за торпедной установкой сидела командирская сестра, положив окровавленные руки на раздувшееся брюхо. Её щёки, губы и подбородок были вымазаны в спёкшейся крови и оба моряка поначалу решили, будто у ней снесена нижняя часть черепа.
Приблизившись и вглядевшись в девочку, они обнаружили, что, не считая жуткой чумазости, с её лицом всё в порядке. Блаженно смежив веки, окровавленное дитя спало сном праведника. Оба моряка пытались растормошить девочку, но ребёнок так крепко спал, что разбудить Надежду не представлялось возможным.
Глава четвёртая Вторник
Рак пощёлкал большой клешнёй и задумчиво свёл глаза в кучку, от чего один его глаз пристально вгляделся во второй:
– Вот смотрю я сам на себя и думаю: как много у меня оболочек. С самой-то снаружи раковина. У меня отличная раковина – большая, красивая и не очень тяжёлая. Нашёл её на такой глубине, куда вы и не заползали – он гордо обвёл правым глазом собратьев, которые уважительно зашевелили усами, и возразил сам себе – но это оболочка. Только оболочка, да и то, если честно, не моя. Я её даже не создавал. Так, приобрёл по случаю. А вот уже моя оболочка – тут он снова пощёлкал большой клешнёй и снова окружающие выразили уважение.
– Ага, нравится! – констатировал рак – Мне тоже нравится, тем более что это, можно сказать, создавал я сам. В уединённой норе под камнем, отказывая себе в пище и развлечениях, ни с кем не общаясь, подвергаясь опасности быть запросто съеденным любой хищной скотиной, я сидел и старательно растил хитин. Не многие могут похвастаться таким колоссальным терпением и филигранным мастерством. Но и этого не было бы, кабы не другая оболочка, данная мне самой природой. Я имею в виду моё мясо. У меня много мяса… н-да, мяса много, но это тоже лишь оболочка. Чего бы стоило моё мясо, если бы не было в нём такой идеальной нервной системы, с её бешеной реакцией и колоссальными рефлексами, если бы не мой огромный интеллект и вселенских размеров память, хранящая приобретённый за годы жизни опыт.
Даже моя манера расхваливать свои оболочки вызывает у вас уважение. Манера поведения это тоже оболочка, как ни крути. Вот вам и результат: говно это всё! – рак бессильно махнул малой клешнёй в сторону удивлённо вылупившихся слушателей – Вы примеряете данные мне волей случая оболочки на себя и испытываете чувство уважения, страха, почитания, зависти. Разные чувства испытываете, и даже не задумываетесь, что чувства это…. а что это? Очевидно, каждое чувство отличается от других чувств. Так что же оно представляет из себя? Это оболочка сущности, или движение её?.. Как вы считаете?"
– Чувства – это трепет души – сказал зелёный рак.
– Может быть, может быть – пробормотал старый и, отринув собственные размышления, заключил – как бы мы не гадали, а именно о них, о чувствах, которыми мы называем движения сущности, называемой душою, я продолжаю рассказ.
Как много чувств бурлит в каждом из нас на заре нашей жизни! Как много эмоций рождаем мы, неумелые и любопытные, в растящих нас родителях! Помню, как я, совсем маленький, только что вылупившийся из икринки, подбрасывал непослушными клешнями песчинки и с восторгом наблюдал за ними. Они медленно двигались в водных толщах, поворачиваясь ко мне всеми гранями.
Мы, дети, играли в песочек, а наша мама… помню восторг, с которым она наблюдала за нами! Сила её чувств была столь велика, что от наплывов неудержимой родительской любви она то и дело норовила съесть и меня и моих многочисленных братьев и сестёр! Мы радостно уворачивались от её огромных клешней и ускользали из разинутых жвал мамы, чья любовь грозила нам неминуемой смертью. Это было так мило, так трогательно, но, как всё приятное, быстро закончилось.
Юность с её тяготами и неустроенностью навалилась также неожиданно, как само рождение. Никто уже не восторгался мною. Никто не радовался моим достижениям, а я чувствовал себя вполне взрослым и, завидуя старшим, искал свой первый дом. "Какие счастливцы! – думал я про обладателей даже убогих, потёртых прибоем, дырявых как решето раковин – У них есть свой дом. Там, в уюте и комфорте, чувствуя себя защищёнными от напастей, они могут заняться самым главным делом жизни: созерцанием и размышлением".
Я же был вынужден ползти по морскому дну без всякой защиты, без уверенности не то что в завтрашнем дне, а даже в следующей секунде. Любое мгновенье моей бездомной юности я рисковал расстаться с жизнью, быть растерзанным и проглоченным любой мелкой сволочью, такой незначительной, что сегодня с высоты прожитых лет, я не смогу её даже разглядеть.
Тяжела и опасна была моя юность, впрочем, как и юность всех вас. Но мне повезло. В то время как все, или почти все мои братья и сёстры сгинули в безвестности, растворились в голодных желудках морских хищников, я нашёл свой первый дом, маленькую пустую раковинку и стал жить, наращивая мощь и преумножая мудроту.
Конечно, не только в размышлениях и медитациях проводил я годы обучения. Также как многие из вас, я тянулся к живому общению, к учителям, способным передать мне крупицы накопленных за тысячелетия знаний. Я посещал дискуссии, сборища, слушал заядлых спорщиков, которые убеждали меня, совсем юного и зелёного, в правоте то одной, то другой концепции мироустройства. Как и многие, я принимал на веру всякий бред. Достаточно было того, чтобы учитель выглядел убедительно и осанисто.
Так я уверовал в Омара, создателя вселенной, хотя ни разу его не видал. Я проникся глубоким чувством к подвигу Краба, который отринул убогий мир своего кочевого племени и принёс причастие нам, ракам. Даже великая Креветка внушила мне неподдельное уважение, несмотря на то, что догмы этого суетливого пророка зачастую казались мне нелепыми.
Больше всего мою юную душу трогали, конечно же, рассказы о многочисленных чудесах, которые сии патриархи порой вытворяли: громы, молнии, дожди из лягушек, хождения по воде и полёты по воздуху!
Я бегал по собраниям и слушал разные мудрости, пока не наступила пора очередной линьки, когда я, волей-неволей, должен был уединиться и провести какое-то время в компании одних лишь собственных размышлений. Вот тут-то и поджидало меня некоторое открытие или даже логический сюрприз, который надолго отвратил мою жизнь от научных сборищ и религиозных диспутов.
Сидя под огромным валуном в потоках прозрачной воды, которая струилась из щелей и уносила в небытиё старые хитиновые оболочки, я задремал, и в моей голове всплыла древняя интересная сказка или история, которую я не слыхал ни от матери, ни от других раков, старших товарищей. Если вы не прочь послушать, я вам эту историю расскажу.
Никто не возразил, и рак стал рассказывать.
* * *
– В незапамятные времена жил да был один такой царь, который ощущал самого себя в достаточной степени всемогущим. Что значит "в достаточной степени"? А то и значит, что не было ему нужды суетиться и на всех ему было насрать. Это и есть, на мой взгляд, высшее проявление всемогущества в достаточной степени. И вот, однажды царь стал замечать, что трое его сыновей старший, средний и младший подросли и, стало быть, пора им жениться.
В этом месте возникает первый вопрос: как это они вдруг одновременно подросли, если один из них был старший, второй – средний, а третий и вовсе мелюзга? Наверняка, подрастали они в разное время, и никак не могли подрасти синхронно. Но, как я уже предупреждал, царю на это было наплевать, и он, как всякое всемогущее создание, а иными словами самодур, решил, что именно в этот день им пора. Ни вчера, ни завтра, а вот теперь.
Выдал царь каждому из детей лук со стрелой и велел палить в белый свет как в копеечку. Делать нечего. Раз велено стрелять, надо стрелять. Стрельнули. Тут царь и говорит: "Кто куда попал, тот там и жениться будет!"
Не знаю как вы, а я и в этом поступке вижу проявление кромешного и ничем не обузданного всемогущества. Был бы наш царь каким-нибудь обычным, заурядным царьком-корольком, он бы суетился, норовил бы упрочить свое царство монархическими браками, посылал бы послов за подходящими принцессами из царствующих семейств сопредельных государств. Ан, нет! Не было ему до политической возни никакого дела. Клал он на сопредельные государства, на семейства, на правителей и сильных мира сего. Вот какая была личность! Глыба!
Пошли сынишки посмотреть: кто куда попал. Оказалось, старшему достаётся жена из аристократического общества, можно сказать из элиты того государства, где происходила вся история. Среднему – тоже вроде, ничего, жена обыкновенная, но с приданым. А вот младший попал чёрт знает куда, и пришлось ему жениться не то что на барышне иного рода-племени, а вообще, на животном, совсем другого чем он биологического вида.
Вам такое может в голову прийти? Вот и мне бы никогда не пришло! Вообще такое никому в голову прийти не может. Потому я и утверждаю, что история эта – есть ничто иное, как чистая правда.
Что проку в вымысле? Вымысел – это пустышка, нежизнеспособная фикция. Вымысел может родиться и у тебя и у меня. Цена ему – чистый ноль, потому как вымыслов кругом сотни и тысячи. Мы привыкли к вымыслам и считаем их истиной, в то время как, столкнувшись с реальным событием, зачастую громко заявляем: "Этого не может быть!" А почему не может? Реальные события всегда находятся за пределом нашей собственной головы. Они происходят вовне её, в то время как любая голова привыкла ковыряться в самой себе.
Мыслям куда приятнее бежать по уже протоптанным тропинкам. Что за тропинки такие? Да это вымыслы, друзья! Мы их рассказываем, пересказываем, привыкаем ко всякой нелепице, и думаем, будто так всё и есть. И когда мы привыкли, приноровились, стало нам хорошо и комфортно, тогда неожиданно: Бац! Человек женится на лягушке! А-а-а-а-а! Кошмар! Что за чушь? Да где это видано?
А почему шум? Чего особенного случилось? Ответ: ничего особенного. Женится и женится. Он же не вас заставляет жениться! Это его личное дело. Ну, нет! Мы так не хотим! Нам это кажется какой-то ерундой или иносказанием. Где, я вас спрашиваю, иносказание-то?
Приходит сын домой, показывает царю лягушку, и говорит: "Папа, я на ней женюсь!" Что, спрашивается, делают его братья и их жёны? Они тычут в него пальцами и говорят друг другу: "Видали дурака?" Лишь папа, этот самый всемогущий царь, похлопал младшенького по плечу и говорит: "Женись сынок хоть на мышонке, хоть на лягушке, хоть на неведомой зверушке. Мне всё равно".
Обратите внимание: не стал его дураком обзывать, да свою точку зрения навязывать. Почему, думаете? А потому что почувствовал: из всех его детей только один удался! Один во всём в папу пошёл, не то, что те, остальные, которые, видно, в матерей-идиоток. Ни черта они не цари, не всемогущие! Живут с оглядкой, кругом свою выгоду выискивают. Нет у них волюшки вольной в душе, не видать им её и в жизни. А этот, который якобы, дурак, на самом деле и есть настоящий наследник и приемник царственного всемогущества, потому что жизненные установки у него настоящие, наши, народные, русские!..
Тут старый рак прикрыл рот клешнёй и притворно закашлялся. Прокашлявшись, он огляделся, убедился в абсолютном равнодушии раков к тонкостям национального вопроса, и продолжил:
– Отвернулся тогда царь, смахнул скупую мужскую слезу, которая вылезла от нахлынувших родственных чувств к своему младшенькому, и говорит всем: "Ну, раз дело сладилось, то пора и за стол садиться. Будем гулять!". Закатили они пир на весь мир, после чего стали жить-поживать.
В один прекрасный момент тот самый младший сын царя, на лягушке женатый, обратил внимание на необъяснимую новость: в его холостяцкой квартире кто-то неуловимый убирается и наводит порядок. Надо полагать, трудно было юноше заподозрить в этом деле лягушку, хоть она и числилась ему женой. Это я к тому говорю, чтоб вы не путали врождённое всемогущество с чистым идиотизмом. Он не стал морочиться пустыми подозрениями, а вместо того, чтобы храпеть без задних ног ночью, взял, да подглядел.
И правильно! Чего там подозревать, да строить дурацкие гипотезы? Это только сволочи, и трусливые приспособленцы пытаются анализировать необъяснимые события. Начал, к примеру, падать курс доллара. Они тут как тут: "Это от того он падает, что пенсионер Иван Иванович пришёл в сберегательный банк и осуществил там долларовую интервенцию". Всё враньё. Где вы были вчера, когда Иван Иваныч мучался бодуном, и ни о какой интервенции не помышлял?.. Терпеть не могу аналитиков.
Царевич был не из таких. Ничего он не анализировал, а взял да подглядел. Вот и увидел он, что под обманчивой оболочкой примитивного земноводного скрывается самая настоящая девица-красавица, иными словами животное одного с ним вида, отряда и семейства, но противоположного пола, то есть вполне пригодный к спариванию субъект.
Что вы думаете? Он, думаете, кинулся с ней спариваться? А вот и дудки! Только царственный, потенциально всемогущий индивид мог повести себя так, как повёл себя сын действующего царя. Он не стал юлить да кривить, а так напрямую и спросил: "Что за фигня?"