* * *
Сразу за осокой оказались кусты, сквозь которые пришлось продираться, наступая на торчащие из мокрой земли корневища. Потом начался лес. Густой и тёмный, пахнущий крапивой и лиственной прелостью. Раздвигая многочисленные гибкие ветви, Милюль добралась до тропинки, пересекла её и углубилась в другой лес, росший уже на твёрдой земле. Дед советовал ей не застревать, но возвращаться совсем не хотелось. Уж очень зловещими и недобрыми казались ей обещания старикашки – всё разъяснить.
"Что он разъяснит? Какую такую отгадку знает этот чужой пожилой человек? Что вообще могут знать чужие люди? Все они смотрят на неё со стороны и даже не знают, как её зовут. Хотя, этот знает. Ну и что?"
Милюль вышла к той самой поперечной тропинке. Вспомнила: правее – мосток. Задумалась: "Правее, это теперь куда? Правее с той стороны означает левее с этой. Это логично. Значит, если пойти налево, то получится как направо. Ладно. Так и пойду".
Тропинка чёрной змейкой повихлялась между деревцами и повернула, упёршись в кусты, затем поднялась на бугорок, где её обступили молодые златостволые сосенки. В просветах меж ними стала видна вода и отражающийся в ней противоположный берег. Ни поворота к озеру, ни намёка на мосток Милюль не обнаружила и, продолжая идти дальше, спустилась в заросший крапивой овражек, по дну которого журчал мелкий ручеёк.
Поперёк лежали два длинных бревна, небрежно брошенные неизвестно кем и когда. Ручеёк нырял под брёвнами, едва касаясь их своей поверхностью, и бежал дальше по промытому им же песчаному руслу. Милюль остановилась, было над ручейком, но комары, во множестве населявшие овраг, накинулись на её сразу со всех сторон, и она пошла дальше, изо всех сил размахивая руками.
Только за оврагом тропинка метнулась к водоёму и распалась на две. Одна из них убегала в лес, а вторая – прямиком выводила на длинные и узкие мостки. Милюль вышла на них и села на самом краешке, свесив в воду ноги. Не нарушая тишины, во все стороны от неё заскользили нервные водомерки. Никого больше не было вокруг. Ни лодки, ни старика.
– Куда он подевался? – спросила Милюль вслух. Теперь, когда она осталась одна, ей почему-то стало недоставать того ворчливого дядьки, который знал, как её зовут на самом деле. Да и не было ничего такого уж зловещего в его сморщенном образе. Много водки пьёт? Волнуется от чего-то, вот и пьёт. А грубит оттого, что и пьёт и волнуется. Зато он никем другим её не называет, всё про неё знает и даже говорит, будто знает то, чего не знает она сама. Очень даже полезный получается старикашка. Но где же он? И уже волнуясь о полезном старике, который мог осуществить свою угрозу и двинуть куда-то каких-то коней, Милюль закричала громко, на весь дремлющий пруд:
– Дедушка!
Эхо отскочило от зелёной стены противоположного берега и заметалось над неподвижной водой. Здоровенная стрекоза пронеслась перед носом и, как сахаринка в чае, растворилась в окружающем пейзаже. И всё. Ни ответа, ни привета. Как и не было никакого волшебного дедушки. Милюль побултыхала сапогами в воде. Опять во все стороны, обгоняя расходящиеся круги, помчались водомерки. Милюль подумала:
"Вот, сижу я и пугаю водомерок. Мне это не мерещится, значит, и старичок не мерещился. Одиннадцать лет назад ему было семьдесят девять лет. Сейчас уже должно быть девяносто. Ого! Через десять лет ему стукнет ровно сто! Ну, разумеется, он волшебный! Только волшебники бывают такими старыми. Если он волшебник, значит, он может отправить меня обратно, к нянечке. Тогда прошедшая ужасная неделя, которая и есть сказка Кощея Бессмертного, должна будет закончиться".
Милюль прихлопнула впившегося в щёку комара и произнесла вслух:
– Неправильно я думаю. Начала правильно, а потом сбилась. Никогда Кощей Бессмертный добровольно не помогал людям. Ни в одной из сказок. С чего я решила считать себя исключением? Надо рассуждать логично. Дед бессмертный, более того, он волшебный. По всему выходит, я у него в плену. Освободиться из плена, то есть из сказки я смогу только тогда, когда явится Иван Царевич. Когда он явится, я отправлю его искать самый высокий дуб, потому что на самом высоком дубу лежит, то есть висит ларец. В ларце сидит заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в яйце та самая игла, в которой хранится смерть Кощея Бессмертного. Надо собраться с силами, прекратить терять время даром, срочно выведать у Кощея, где тот волшебный дуб. Наверняка, он где-то рядом, в лесу.
Составив чёткий план действий, Милюль опять позвала старика, и ещё несколько раз, пока он не отозвался. Сначала Милюль услышала откуда-то сбоку негромкое и пьяное: "Иду! Чего орать то?" – потом увидела, как из-за небольшого мыса, поросшего соснами, справа, именно оттуда, откуда она сама недавно пришла, появилась лодка. Так же, как и раньше, старик сидел на корме, от чего нос лодки слегка задрался кверху. При этом дед чего-то напевал и довольно ловко управлялся веслом. Лодка у него не металась из стороны в сторону, а плыла прямо и осмысленно. Он вывел её почти на середину пруда, и, разворачивая по плавной дуге, направил к мосткам. Подплывая, старик завершил исполнение неизвестной Милюль песни:
"Берёзки подмосковные качались вдалеке,
Плыла, качалась лодочка по Яузе – узе…"
Лодка чиркнула бортом по доскам мостков и, повинуясь веслу в крепкой руке Кощея, остановилась.
– Я тебе чего говорил? – спросил Кощей – Ступай правее! А ты куда пошла? Уж я тебя ждал, ждал, да и задремал. Чуть было из лодки не вывалился. Хорошо, хоть ты додумалась меня позвать, а-то я бы так там и сидел до морковкиного заговенья.
Милюль хотела, было вступить в пререкания и разъяснить, как право с одной стороны превращается в лево, если развернуться в другую, но передумала и спросила Кощея о самом главном:
– Дедушка, где тут самый высокий дуб, на котором висит ларец?
– Чего? – переспросил Кощей.
– Я вас про дуб спрашиваю – пояснила Милюль, вставая – я догадалась, где нахожусь и кто вы такой.
Кощей положил весло поперёк лодки и потянулся к стоящей в ногах бутылке.
– Говорите! – потребовала Милюль – А не-то я сбегу!
Кощей отвинтил крышку с горлышка, приложился к бутылке, и сгрудив морщины до превращения своего лица в кукиш, ответил:
– Не сбежишь. У меня еды припасено, слона можно накормить. Тебе же скоро кушать захочется.
Это было правдой. Милюль уже хотелось позавтракать, или пообедать, а бегать голодной по неизвестному лесу совсем не хотелось, но соглашаться с Кощеем Бессмертным никак было нельзя.
– Отвечайте, где дуб! – крикнула Милюль и топнула ногой так, что мостки под ней зашатались. Кощей же лишь рассмеялся и сказал с досадой в голосе:
– Одиннадцать лет к этому разговору готовился, ночей не спал! Чёрт знает, чего про себя передумал. Сын родной меня чуть за сумасшедшего не считал, пока я его не убедил, в конце концов. Всё продумал! Всю жизнь перетряс! Готовился, как будто к экзамену, даже отрепетировал, а тут раз, и, пожалуйста: какой-то дуб! – дед стукнул себя кулаком по коленке и, глядя на Милюль из-под седых кустистых бровей, прокричал:
– Что за дуб у тебя в башке? Откуда он взялся? Неужто тебе после всего, с тобой произошедшего, хочется знать не про то, кто ты такая, не про то, почему тебя преследует сплошная свистопляска людей и событий, а про какой-то дурацкий дуб? Что за чушь собачья?
Милюль смутилась. Она могла ожидать от Кощея попыток уйти от ответа. Начал бы он юлить, или выяснять, зачем ей понадобилось знать о волшебном дубе. Или, ещё лучше было бы, если бы Кощей удивился её смекалке и даже похвалил бы её, сказав: "Какая ты догадливая, Милюль!", но к тому, что он рассердится – Милюль никак не была готова, поэтому, сложив руки за спиной, спросила обиженно:
– Ну, почему же, собачья?
– Потому что собачья! – закричал Кощей ещё громче прежнего – Тебе, в твоём непростом положении, следует сидеть и слушать! Слушать и сидеть! Девяносто лет прошло! Вся жизнь вокруг переменилась! Все могли давно забыть про тебя. Если бы не я и не Юлия Ивановна, царство ей небесное, никто бы тебя не ждал и не признал сегодня! Я, старый хрен, можно сказать, одной ногой в могиле, а специально тебя дожидаюсь, чтобы помочь, а ты: "дуб!" А ты: "Убегу!" Беги! Чёрт с тобой! Съешь там, в лесу какого-нибудь грибника. Только через двадцать один год, когда никто на земле тебя не узнает, никто не скажет тебе, откуда ты взялась и что ты такое, вот тогда я не знаю, какой дуб ты будешь искать, или сосну! – Дед махнул рукой, отвернулся и занялся бутылкой.
Суть сказанного им оставалась непонятной, но в яростной отповеди Кощея Милюль уловила и обиду и разочарование и досаду непонятого человека. Ей ли не знать этой досады? Именно её никто не хотел понимать. Это её никто никогда не слышал и не слушал. Теперь же старик пытался докричаться до неё, донести нечто необходимое, а она вела себя как бездушное бревно, как все. Растерянная и смущённая Милюль спросила:
– Так вы не бессмертный?
Кощей оторвался от бутылки, повернул к ней полное непонимания лицо. Казалось, он пытался разглядеть её и не мог. Его светлые глазёнки никак не фокусировались и бессмысленно пялились в Милюлину сторону, при этом глядели куда-то мимо и вскользь. Очевидно, глядя на Милюль, он нашаривал внутри себя ответ на её вопрос. Нашарил, ухмыльнулся и произнёс:
– Этого никто не может утверждать. Откуда я знаю? А ты про себя знаешь, бессмертная ты, или нет? – ещё немного подумав, он предложил – Давай-ка лучше пообедаем – и, нагнувшись, развязал горловину огромного рюкзака, набитого пакетиками и кульками.
Милюль забралась в лодку и подсела к рюкзаку. От старика сильно пахло водкой. Движения его были излишне напористыми. Энергичностью он пытался компенсировать уплывающую координацию движений, поэтому пакеты в его руках разрывались, вываливая содержимое наружу.
Как же много бутербродов оказалось в Кощеевом рюкзаке! Не сосчитаешь! И были эти бутерброды очень даже разнообразными: с варёной колбасой, с другой колбасой и с третьей, копчёной и жёсткой. Потом пошли приправленные чесноком бутерброды с бужениной, ветчиной, шейкой. Тех, других и третьих Милюль съела по пять штук. Старик же ел скупо, по одному. Когда мясные бутерброды кончились, он погладил пузо и предложил:
– Давай передохнём, Милюль, а-то я боюсь, лопну, хоть и ем в пять раз меньше тебя.
Для того чтобы передохнуть, дед достал большой металлический цилиндр и открутил с торца подвижную часть. Цилиндр этот – оказался сосудом, к которому привинчена кружка без ручки. Дед плеснул в ту кружку коричневой жидкости и протянул Милюль, советуя пить аккуратнее, чтобы не обжечься. Оказалось, горячий чай. Не очень сладкий. Самое то, чтобы запить сухомятку.
Милюль пила чай и изучала разорванные дедом упаковки. Очень они были непривычные, совсем не бумажные, а спаянные из неизвестного тонкого и прозрачного материала.
– Полиэтилен – произнёс дед неизвестное слово, обозначающее, как надо было понимать, тот самый материал – тебе, я вижу, он в диковинку.
– Да – согласилась она – в диковинку.
– Это и есть прогресс. Когда ты появлялась в прошлый раз, полиэтилен уже был, но у нас, в стране советов, тогда ещё не так изобильно им пользовались. Продукты всё-таки чаще всего паковали в бумагу. Теперь кругом полиэтилен. Удобно. Положил в мешок, вынул из мешка, мешок выбросил. Если присмотреться, он кругом валяется. Выбрасывают его. Ученые говорят, в природе он полностью разложится за триста лет. Но за триста лет этим полиэтиленом можно всю землю засрать. Только я этого не увижу… наверное… всё-таки нет – и он опять замолчал, приложившись к бутылке.
– Что "нет"? – переспросила Милюль.
Съеденные бутерброды стремительно растворялись в её животе. Лодка свободно дрейфовала к середине озера и жаркое солнце, отражённое зеркалом воды, согревало её со всех сторон.
– Наверное, я не бессмертен – сказал дед заплетающимся языком – ты давеча спросила, а я задумался. Действительно, если что-то однажды началось, оно обязательно когда-нибудь кончится. Был Осирис, был Христос, был Карл Маркс… эх, и я тоже скоро умру.
Солнце, которое начало припекать Милюль, действовало и на старика. С каждой минутой он всё более соловел. Кожа его морщин ровно покраснела, а глаза съехались к носу, придав лицу крайне комичный вид. Дед снял с себя древний пиджак, принялся стягивать через голову свитер, да запутался в нём и чуть не вывалился за борт. Перегнувшись через рюкзак, Милюль помогла ему высвободиться из вязаной ловушки. Дедок поблагодарил, отдышался, сидя неподвижно, уцепившись обеими руками за борта лодки, а потом принялся хихикать мелко и пьяно.
– О чём вы смеётесь? – поинтересовалась Милюль.
Дед резко посерьёзнел, поднял на Милюль косые глаза, переспросил:
– Как ты сказала?
Милюль повторила вопрос. Тогда дед, вместо того, чтобы ответить, возмущённо выкрикнул:
– Вот именно! Вот именно: "О чём"! Это в твоё время такой вопрос был в порядке вещей. Теперь так не говорят. Теперь говорят: "Чего ты ржёшь?" Всё стало по-другому, всё! – и, уронив голову на грудь, он огорчённо пробурчал – Какую страну сгубили коммунисты хреновы…
Похоже, тут силы его покинули, и настала пора уснуть. Во всяком случае, к тому явно шло, но настроение старика в очередной раз стремглав переменилось. Он распрямил понурую спину, негодование отразилось на красном лице. Совсем иной сделался старик. Этот, иной, вступил в яростный спор с прежним, предыдущим собой:
– Что?.. Кто сказал?.. Я капитан балтийского и северного красного флотов! За революцию! За власть советов! Да здравствует диктатура пролетариата! Кто ещё хочет комиссарского тела?..
Медленно сложив руку в жилистый кулак и размахивая им то вправо, то влево, он запел:
– Спокойно, товарищи, все по местам!
Последний поход наступа-ает!
Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!
Пощады никто не жела-ает!..
Слёзы выступили из бессмысленных серых глаз старика. Он перевёл плачущий взгляд на Милюль, отогнул от кулака указательный палец и, нацелив его на девушку, сообщил:
– Ты! Ты спасла меня восемьдесящ-щ-щ – он запнулся и, с большим трудом, по слогам выговорил – во-семь-десят-че-ты-ре года назад. Поэтому я всё видел, всё знаю, во всём принял личное участие! – старик резко поклонился, и словно волейбольным мячом в корзину, попал головой в рюкзак.
Крепко лежал он на дне судна и мощно пах водкой. Постепенно Милюль оставила попытки его поднять. Она накрыла голову пьяного старца его же свитером и решила ждать, когда он оклемается. Не поднимая головы, дед взмахнул левой рукой и пробубнил:
– Я понял. Ты приняла меня за Кощея Бессмертного, а всё остальное за сказку про белого бычка. Вот откуда взялся дуб в твоей глупой голове!
Тут же, без лишних переходов, он выдал рулады такие громкие и разнообразные, на какие способен не каждый спящий богатырь. Милюль вытянула из под старика весло, развернулась лицом по ходу лодки и стала учиться грести. Она не торопилась, гребла не сильно и следила за тем, чтобы нос не заносило в ту, или иную сторону. Чем спокойнее она гребла, тем послушнее становилось судёнышко.
Двигаясь вдоль берега, она заплыла в тень нависающих над водой ив, и там остановилась, взявшись за тонкую длинную ветку, свисающую почти к самой воде. Поразмыслив немного, Милюль склонилась над пьяным, высвободила из горловины рюкзака верёвку, и той верёвкой привязала лодку к склонённой ивовой ветке. Здесь не палило солнце. Ветерок с берега нёс прохладу леса. Если бы не громкий храп, было бы совсем тихо.
Милюль смотрела на спящего с жалостью и сочувствием:
"Никакой он не Кощей. Обычный человек, но очень старый и уставший. Вон, как его солнышком разморило. Уснул. Обещал рассказать что-то очень важное и полезное для меня. Жаль, не успел. Ну, ничего. Проснётся, тогда и расскажет".
Слегка потревожив голову храпящего деда, от чего тот пробормотал нечто невнятное, Милюль запустила руку в рюкзак и вытащила очередной пакет. Открыла его, произнеся вслух новое слово: "полиэтилен", и начала неспешно поедать уложенные в пакете бутерброды с маслом и сыром. Пока ела, размышляла: "С чего старик взял, будто я могу его съесть? Разве можно съесть такого жилистого и вонючего человека? Глупый дед. И я глупая. Возомнила себя Царевной-Лягушкой. Никакая я не царевна. Я самая обычная девочка, которой недавно исполнилось шесть лет. Даже если я выгляжу на двадцать, это не значит, что мне столько на самом деле".