– Молодец, спаситель! – президент похлопал Проточеловека по плечу – Да, господа, времена меняются. Невозможно сохранить нашу пресмыкающуюся цивилизацию, но мы продолжим наслаждаться зверощярерными возможностями. У нас нет другого выхода, кроме как начать новую жизнь. Жизнь в человеческом обличье! Наши души продолжат свой путь в телах потомков вот этого Проточеловека, а чтобы ни он, ни кто-либо ещё не мог увидеть, какой змей живёт внутри того, или иного, я сейчас лишу его третьего глаза. Он перестанет читать в чужих душах, перестанет заглядывать в будущее и продолжит жизнь среди нас, как и раньше. Вот какой выход! Ура! – и президент звероящеров выбил Проточеловеку третий глаз. Тут же все динозавры вымерли кроме лягушек и крокодилов, потому что они не понимали, о чём шёл разговор.
С тех пор динозавров нет. Есть люди, но они лишены третьего глаза и поэтому не могут проницать в души окружающих индивидов, не могут видеть будущего и охватывать сознанием вселенную. А звероящеры с тех пор ловко продолжают пресмыкаться и зверствовать, скрываясь в человеческих обличьях".
* * *
В аудитории повисла напряжённая тишина. Раки осмысливали услышанное и не спешили выражать свои мнения. Озадаченный такой невнятной реакцией, начинающий сказочник направил оба глаза на старого мэтра. Мэтр улыбнулся ему и обнадёживающе кивнул:
– Очень хорошая сказка. Мне понравилась. Молодец.
В подтверждение похвалы он вытянул клешни и несколько раз хлопнул одной о другую. Кто-то из раков повторил поощрительный жест. Потом хлопки раздались с другой, с третьей стороны и вот уже все слушатели дружно аплодировали к великой радости молодого исполнителя.
Когда клешнеплескания утихли, уважаемый старик дружески тюкнул триумфатора в раковину и сказал, обращаясь к залу:
– Дорогие мои! Вы видите, как стремительно растёт исполнительское мастерство нашего собрата. Совсем недавно он рассказывал нам прекрасные старинные легенды, но не имел успеха. Сегодня мы услышали из его уст не менее древнюю и замшелую, но не утратившую актуальности историю. Чем она мне мила? Не насмешкой над человеческим племенем и не тем, что в ней упоминается теория переселения душ. Для меня эта сказка представляет ценность, как след памяти о временах глобального кризиса, из которого нет выхода в пределах устоявшихся обычаев и доктрин. Лишь абсолютно новый взгляд на общий порядок вещей в сочетании с кристальной честностью позволяют найти единственный выход из безвыходного положения. Перечисленного мало! Как видно из рассказанной истории, в любом новаторстве необходимо участие живого духа, того, который в силах прорицать будущее и видеть космос как дело собственных рук. Только он поможет узнать, что ждёт нас впереди.
Как хотелось бы мне не терять присутствия этого духа! Но он ускользает! Несмотря на мои преклонные годы и колоссальный жизненный опыт, я лишь анализирую накопленные знания и очищаю их от шелухи расхожих клише. Может быть, кто-то из вас совершит единственно верный поступок настоящего дня. Кто-то обнаружит жизнеспособный строй мировоззрения, которому последуют остальные. Пусть рассказанное на этом берегу поможет ему.
Старый рак воззрился на рассказчика с полосатыми клешнями:
– Ты радуешь меня, молодой исполнитель былых новелл. Ты стремительно растёшь, поглощаешь накопленные знания и совершенствуешься в методах интерпретации. Поэтому я не в обиде на то, что ты прервал мой рассказ на середине шестого дня удивительной жизни Милюль. Откровенно говоря, я и сам сегодня немного подустал. Отправляйтесь-ка вы все – куда глаза глядят, да приходите завтра. Надеюсь, к тому времени я придумаю что-нибудь новое, интересное и вместе с тем соответствующее действительности.
Раки расползлись по пляжу, потому что наступал вечер, а на берегу валялись разнообразные останки, интересные находки и полезная для организмов еда.
Глава седьмая Пятница
Минула ночь. Для кого-то она оказалась последней, потому как именно по ночам осьминоги выходят на охоту. Ночь хоть и является антиподом дня, но всё же это вовсе не безвременье, не полная противоположность жизни. Ночь на побережье всегда насыщена неисчислимым множеством событий.
Спокойной неукротимостью дышит невидимый в черноте великан. По берегу проносятся редкие, неведомо кем отбрасываемые тени. Не то сухие водоросли, не то волосья таинственного зверя зашевелятся за каменной грядой и скроются там. Ветер донесёт обрывок далёкой мелодии, или механические звуки порта, чьи огоньки мерцают в шевелящемся над песком воздухе и также малы, также ничтожны и неустойчивы, как редкие звёзды, безуспешно спорящие невеликими силами с блеском ущербной луны.
Негромкие голоса, ведущие неспешную беседу, вклиниваются в призрачную жизнь ночного пляжа. Это две человеческие фигуры бредут по кромке пологого прибоя. Отделённые сумраком от дневного мерцания красок, от суеты и ряби привычной жизни, именно этой ночью, на краю ворочающегося во сне океана, они испытывают острую необходимость друг в друге. Это море хочет, чтобы, целуясь, они ощущали на губах его горькую солёность. Это прибой хочет поселиться в их дыхании и биении их сердец, чтобы потом напоминать о себе при каждом удобном случае. Это бездна непроглядного горизонта залезает в глубину их глаз, чтобы потом смотреть из неё на весь, далёкий от морей и океанов мир. Так великий Омар расползается по земле, чтобы видеть все уголки мироздания.
* * *
На самом рассвете, когда розовое безветрие обещало грядущее дневное пекло, а неостывшая за ночь земля постанывала в предвкушении неминуемо надвигавшейся жары, когда напоминающее тёплый бульон море бессильно распласталось в ожидании восходящего солнца, осьминоги спешили уйти на глубину и затаиться в подводных норах. Раки же, сверкая мокрыми раковинами, выползали на сушу. Они шныряли туда-сюда, узнавая новости и оценивая перемены. К радости тех раков, которые подумывали о новых домиках, на морском дне к утру, как всегда прибавилось опустевших ракушек.
Из-за большого камня, ставшего привычным местом ежедневных сборищ, раздавался монотонный стук. Наверное, кто-то решил там чего-то обязательно расколоть и тюкал по этому чему-то с иступлённым упорством. Боязливо шевеля усами и до потрескивания вытянув стебельки глаз, самые отчаянные заглянули за камень. Там сидел знакомый всем старый рак и бил себя по башке большой клешнёй. Некоторое время все молча наблюдали нелепое самоистязание пожилого гиганта. Наконец, самый смелый и любопытный из раков спросил:
– Уважаемый учитель, не могли бы вы объяснить нам, зачем вы ударяете себя по тому месту, где под панцирем находится основной нервный центр? Может быть, это полезно для развития творческих способностей? Поделитесь с нами, и мы обязательно будем практиковать ваше упражнение.
Рак обернулся на вопрошающего, смерил его взглядом, после чего крепко треснул себя и крикнул: "Идиот!"
Учитывая редкостную способность старца говорить неприятные гадости, можно было не обижаться, но любопытный рак решил обидеться. Он попятился назад и стал уже разворачиваться, чтобы уйти, когда следующий вопль остановил его:
– Не надо обижаться на меня! Это я о себе говорю. Я – идиот! Я – выживший из ума старый кретин! – и кающийся идиот снова ударил клешнёй по верхней части панциря.
Никто не стал спорить. Все молча пялились на самокритичного товарища, поэтому старый кретин развил тему, то и дело богатырки хлопая по собственному крепкому лбу:
– Я шибко умничал, а того не заметил, как сам, своей клешнёй лишил простого человеческого счастья многих и даже себя! Сколько мук и страданий свалилось на ни в чём неповинных людей! Членовредительства и сумасшествия, убийства и самоубийства преследовали героев моего повествования. Я тужился, задаваясь вопросом: от чего это произошло? Кто, или что стало причиной ужасного положения, постигшего Милюль и всех, кто сталкивался с нею по прихоти безжалостной судьбы? Откуда возникло демоническое существо – Милюль, выскакивающее то тут, то там, точно чёрт из табакерки? Что это за странная Царевна-Лягушка, которая не может найти себе места и вносит сумятицу в окружающий мир?
Вначале я искренне подозревал виною происшедшего ту даму в сиреневой шляпе, вступившую в препирательства с нянечкой во время посадки на лайнер. Да! Я думал, именно она оторвала от реальности неокрепшую душу шестилетней девочки. Её сарказм, её угрозы и её ненависть пробудили в маленькой Милюль неуправляемый гнев и, расслоив её, забросили чёрт знает куда. Позже, когда Милюль сталкивалась с подобиями той дамы, когда она убила одну из них, я, вместе с Милюль укреплялся в правоте моих подозрений.
В лице несчастной Милюль я видел исковерканную, оторванную от преемственности жизнь целой страны. Жизнь на ощупь, в бесконечных попытках приноровиться к стремительно меняющимся обстоятельствам. Но сегодня ночью, глядя на мерцающие в вышине звёзды, я вспомнил о делах последних дней. Словно электрическим током, меня пронзила ужасная мысль: "Вот оно! Это я во всём виноват! Зачем я совершил то, чего теперь никогда не исправить? Ради каких таких достижений?"
Забрезжил рассвет. Я сидел в оцепенении, и чем дальше в прошлое улетала стрела моей мысли, тем больше неотвратимых последствий собственной дурости находил я там! Не дама в сиреневой шляпе, не коммунизм, не договор с Кощеем Бессмертным… не кто-то другой во всём виноват, а я! Я! Я это сделал!
Выкрикнув последнюю фразу, рак с такой страшной силой треснул себя, что не удержался на ногах и покатился, гремя раковиной по камням.
Озадаченные раки подползли к остановившейся, в конце концов, ракушке. Когда старик высунулся из неё, известный многим рак-философ задал ему вполне логичный вопрос:
– Уважаемый главный мыслитель ближайшего побережья, из вашей покаянной речи я могу заключить, что вы совсем недавно сотворили некий поступок, последствия коего стали происходить в весьма отдаленном, почти доисторическом прошлом, да к тому же за тридевять земель, очень далеко отсюда. Я правильно понял?
– Так и есть – ответил старый рак и печально шмыгнул носом.
– Абсурд! – воскликнул рак-философ.
– От чего же? – старик вопросительно вскинул брови.
– Следствие не может наступить раньше причины. Сначала происходит причина, и лишь затем её следствие.
Старый рак перестал хлюпать носом, поклонился раку-философу, а потом, тыча в него пальцем, вполне по-философски отчитал:
– Если бы ты плоско мыслил, ты бы усомнился в произнесённом только что стереотипе, но ты мыслишь хуже, чем плоско! Ты мыслишь линейно. Для тебя время выстроено как убогая прямая, как вектор, направленный из прошлого в будущее. Поэтому, когда в твоей жизни произойдёт нечто, не укладывающееся в привычный тебе порядок вещей, ты будешь растерянно спрашивать самого себя: "Чем я заслужил такое?" Придёт, к примеру, турист в плавках и ластах, поймает тебя и начнёт выковыривать из ракушки. Ты будешь страдать. Ты будешь взывать к Омару и кричать: "За что, Великий?" А не за что. Вот тут-то твоя вера и линейные умозаключения дадут мощную трещину, и ты умрёшь, корчась и кляня общепринятые догмы.
Возможен и другой вариант: турист ни с того, ни с сего бросит тебя в набежавшую волну. В этом случае ты будешь носиться с выпученными глазами среди нас, и орать: "Омар есть! Он услыхал мои молитвы!" Ты поместил себя в убогий мир причин и следствий, поэтому не замечаешь происходящего сбоку, в стороне от цепочки твоей логики.
Можно жить и так, но есть другой путь. Путь, насыщенный удивлениями, печалью и радостями. Если ты, философ, перестанешь представлять жизнь как голый отрезок между рождением и смертью и поглядишь на события, происходящие за пределами этого отрезка, то, может быть, однажды вселенная предстанет перед тобой в неожиданной и разнонаправленной многогранности. Может быть, ты увидишь: любое нарушение равновесия привносит перекос не только в будущее, но и в прошлое. Тогда ответственность за поступки, мысли и слова уже сегодня тяжким грузом ляжет на твой панцирь. Не берусь загадывать, сможешь ли ты, философ, выдержать этот груз, или же он сплющит тебя так же, как плющит теперь меня. А меня и плющит и колбасит!
Пока старик распинался, зелёный рак-крабовер терпел, терпел, да и не вытерпел:
– Хватит мудрословий! – воскликнул он – объясните, в конце концов, что вы такого натворили?
– Я совершил ужасное! – воскликнул гигант – И вы этому свидетели! Все видели, как я в угаре полемики отрезал у морской звезды лучик!
– В жизни не слыхал ничего более дурацкого – признался философ, а зелёный рак, видимо желая утешить сумасшедшего учителя, заговорил с ним как с малым дитём:
– Да, учитель, не волнуйтесь так сильно. Мы видели ваш замечательный эксперимент и все его запомнили. Вы изобрели мощный наглядный пример для объяснения новых идей. Это делает вам честь и заслуживает всяческих похвал. Что же вы убиваетесь? Никакого вреда вы никому не причинили. Наверняка обе звезды живут теперь преспокойно каждая сама по себе.
– Вот именно, сама по себе! – передразнил зелёного старец – Я нарушил равновесие и теперь во вселенной вместо гармоничной уравновешенной сущности ползают два урода! Единому целому, отныне никогда им не быть. Большая часть звезды, поболеет недельку, отрастит новый лучик и выздоровеет. Лучик же тот, отрезанный ломоть, обречён маяться, сознавая собственную фрагментарность! Вы можете представить, каково быть лишь частью самого себя?
Старый рак разрыдался в голос. Окружающие молча переминались с ноги на ногу, сомневаясь в том, достойна ли причина столь тяжких переживаний. Как и положено сумасшедшему, рак резко прекратил слезомойство:
– Срать мне на морскую звезду! – объявил он серьёзным, деловым тоном – вы думаете, я переживаю из-за беспозвоночного моллюска? Дудки. Сегодня ночью я нашёл настоящую причину того, из-за чего Милюль так уродливо и фрагментарно живёт. Я создал вселенную, я же внёс в неё сумятицу и беспорядок. Я отрезал лучик звезды и в тот же миг, но далеко в прошлом, душа маленькой Милюль расслоилась на части. Эти части продолжили жить каждая сама по себе. Не верите? Тогда слушайте. Что вам говорит такое замечательное слово: "Онфлер"? Ничего? Ну, так я расскажу!
* * *
Там, где Сена растекается широкой дельтой и впадает в пролив Ламанш, находятся два города. Один – крупный порт, с огромными причалами и шумными каналами, по которым движутся то туда, то сюда серьёзные грузовые суда, встающие лишь за тем, чтобы загрузиться, разгрузиться и снова деловито отчалить, прогудев басом на прощание. Широкие улицы этого города прямы и строги. Бетонные кубы одинаковых домов из цемента монолитно смотрят на приезжего геометрической чёткостью рабочего гиганта.
На противоположном берегу Сены стоит другой, маленький и удобный для частной жизни городок. Он совсем не такой. Он – полная противоположность первому. Узенькие мощёные улочки между прижатых друг к другу домиков спускаются к набережной святой Екатерины, к старинным узеньким причалам, где, никуда не торопясь, умиротворённо покачиваются моторные лодки, катера и яхты. Тут никто не пыхтит, никто не занят экономией времени, никто не стремится в далёкие рейсы. В сравнении с озабоченной, потной промышленной жизнью соседа, здесь тихая гавань. Большой город это Гавр, а маленький – Онфлер.
В этом самом маленьком Онфлере проживала старушка девяноста четырёх лет, которую соседи звали Мадам Юли с ударением на последнюю гласную. Так давно она тут жила и так органично соответствовала чистеньким улочкам, аккуратненьким домикам, черепичным крышам, яхтам у причалов и всему образу европейской старины, что мало кто мог бы предположить, в той старушке неместную, залётную скиталицу, некогда исколесившую половину Европы.
Пришёл бы какой-нибудь бойскаут и спросил бы: "Бабушка, откуда вы свалились на нашу голову?"
С большим удовольствием рассказала бы мадам Юли маленькому любопытному туземцу о далёкой северной стране, где зимой не то что леса и поля, но даже большие города укутываются снежными одеялами, о стране, где выше заснеженных крыш и выше деревьев, куда ни посмотри, тянутся к небу колокольни и колоколенки.
Когда закат окрашивает в сиреневый цвет облака, а голубые тени разрезают сугробы на множество розовых островков, из всех колоколен степенно и нежно льётся звон, наполняя души жителей тихой радостью и мудрым спокойствием. Отзвенят колоколенки, погаснут неповторимые акварели заката, и небесная синева неторопливо сгустится до бархатной глубины, за которой прячется зажигающая звёзды бесконечность. В звонкой, морозной тиши земля оказывается светлее самого неба. Это свет луны, отражённый миллиардами снежинок исходит снизу вверх, и снег светится изнутри. В детстве мадам Юли настолько была в том уверена, что однажды с каким-то мальчишкой, который искренне разделял её заблуждение, долго и старательно сгребала лопатой снег, чтобы потом внутри огромной кучи прокопать дом с самосветными стенами.
Завтракая в одиночестве, мадам Юли включила радио и спросила себя: "К чему бы накатили столь давние воспоминания?" По радио передавали новости, и дикторы говорили о бойкоте московской олимпиады, объявленном Соединёнными Штатами Америки.
– Вот оно что! – воскликнула мадам Юли – Третий день они говорят о грядущей олимпиаде в Москве и в то время, когда сознание переваривает: "Олимпиада, бойкот, Афганистан, Брежнев…", где-то в глубине души бьётся мелким пульсом: "Москва, Москва, Москва…"
Разгадав шараду собственной души и сложив посуду в мойку, Мадам Юли пошла одеваться. Кряхтя, она натянула высокие резиновые сапоги. Поламывало спину и выпрямляясь, мадам Юли помогла себе, упершись рукой в поясницу. Надела непромокаемую штормовку, привычно прихватила пустую корзину, перекинула её через локоть и вышла за порог. По знакомой до камушка улочке пожилая женщина неспешно шла под-горку в направлении набережной. Вот улочка изогнулась, и солёный морской воздух знакомо защекотал ноздри.
"Доброе утро" – сказала она по-русски, ощущая вкус каждого слова, сплетая их с привычными запахами и радуясь получающемуся коктейлю. Спускаясь с набережной, она ещё раз заметила: "Опять я думаю о России. Что за притча сегодня? Сколько лет, спускаясь с набережной по утрам, я думала о чём угодно, но не о ней. Сколько лет, идя привычным маршрутом, мимо привычных домов, я была занята тем, чем занята, а вот сегодня… сегодня совсем иное настроение. Это непременно что-то значит, но что?"
Она спустилась к набережной и двинулась вдоль расчёски причалов с белыми яхтами. Борт к борту стояли разнообразные по конструкции суда и судёнышки. Были тут шикарные плавучие дома, в которых можно жить целой семьёй. Рядом покачивались куда более скромные ялики, на которых единственным укрытием от непогоды была маленькая крыша, а то и вовсе тент. Разнообразие моделей, говорящее о разнице состояний их владельцев нивелировалось одинаково направленными в небо мачтами. Ещё их объединял причал, общий для всех.
"В России говорят, люди равны лишь в бане и на кладбище" – придумала мадам Юли и даже остановилась, сказав себе: "Опять!" Россия навязчиво лезла в её сознание, и оказывалось невозможным ни отмахнуться от неё, ни выставить за дверь.
"Ладно – пообещала себе мадам Юли – устрою сегодня русский день. Испеку пирог с вязигой, и если придут соседи, а они обязательно придут за рыбой, то приглашу их вечером на чай. Пускай удивляются и охают. Если же останусь одна, то открою альбом, буду смотреть старые фотографии и вспоминать о скитаниях".