Так вот что еще мне предстояло увидеть!: "Перед Вами частично - э-э - в большей своей части - ненапечатанная рукопись Вашего предка."/"Только не спрашивайте ни о чем - ведь сегодня вечером, специально в Вашу честь, состоится премьера этой пьесы: Ах, вот оно что!" (Значит, мне еще придется, бог знает когда, тащиться в театр. Впрочем, клинописные каракули старика мне в любом случае не под силу расшифровать самому; разве что заглавие еще как-то можно разобрать: "Массенбах сражается за Европу". - Я и не подозревал, что подобное произведение вообще существовало на свете. - Но мог бы и раньше догадаться, что ради моих собственных прекрасных голубых глаз меня сюда никто в жизни бы не пригласил!).
"Позвольте выразить мою самую искреннюю благодарность: от всей души, поверьте: "You have given me much to think". (Что должно было бы, в сущности, означать: мне бы здесь поработать годик, ни о чем не заботясь! А может, эти библиотекари все наврали? Наговорили с три короба, раздули, обиженные тем, что не каждый здешний обитатель приползает сюда на полусогнутых каждый день, чтобы заполучить писания какого-нибудь старого неудачника, запойного курильщика и фантазера? Так что выслушаем-ка сначала другую сторону.)/ Меня подвезли, минуя театр, в административную часть города; к моей гостинице.
Прелестный, уютный пансион: две комнаты с ванной! Мои вещи уже были там. /Нет, мыться, пожалуй, не стоит; а вот свежую рубашку надеть надо. (Выложу-ка я все свои пожитки, а то буду копаться, терять понапрасну время; что-что, а найти затерявшуюся вещь - задача для меня непосильная. / Итак, мне уже подарили две книги. Если считать книгой папку с вложенной туда картой острова.)
Смотри-ка!: С любопытством открыв прелестный ящичек из красного дерева, я обнаружил в нем, на желтом бархате, полный набор островных монет. И, несмотря на спешку, я не мог не полюбоваться ими: классная работа! Чтобы по достоинству оценить ее, необходимо вооружиться лупой. (Самая большая монета достигала трех дюймов в диаметре, она была очень легкой и твердой. Соломенно-желтого оттенка.)/ Но мне уже нужно было бежать: ладно, монетами похвастаемся дома! (Надо полагать, мне удастся неплохо подзаработать на серии статей об острове, которые впоследствии будут изданы отдельной книгой: да их просто с руками оторвут, наверняка! И тогда можно будет купить небольшой домик; оборудовать там большую библиотеку; повесить на стены две-три настоящих картины…)
(И вот там-то, в таком доме, этим монетам и будет самое место!). -
Нет, до сих пор так и не увидеть ни одной знаменитости! - Ну, ладно, в театре-то уж наверняка собирается все "высшее общество", фигуры самого высокого полета.
Так, блокнот в карман, и - вниз по лестнице: поспешай, Чарльз Генри!..
"Все время прямо по Центральной улице?" Не дальше ста фарсаков, и прямо выйду к театру, не ошибусь?: Благодарю Вас!" (А теперь ноги в руки и вперед, в указанном направлении: надеюсь, что его "фарсаки" окажутся не слишком длинными!) /Что это сияет вверху, чуть слева, какая-то очень яркая звезда? - :Ах, вот оно в чем дело; недавно появившаяся "сверхновая" в созвездии Рыси. Вот и общепринятая в наше время теория возникновения таких новых звезд видит причину этого в том, что жители Земли провели слишком много ядерных испытаний, в результате чего процесс развития звезд на данной стадии принял совершенно естественный характер.)
Ага, вот он - и впрямь не ошибешься: Театрон! (На площадке, образованной двумя его флигелями, конная статуя Шекспира, коня, коня, полцарства за коня!). (Так, а теперь резкий поворот, и вперед, к главному входу!).
Тянущаяся на добрых сотню метров колоннада (и, естественно, плохо приспособленные для ходьбы ступени, ведущие наверх; через каждые пару шагов приходится менять походку: черт бы побрал все дворцы на свете!)./А от одной из групп уже отделился мой янки, встречавший меня утром: "Хэлло, мистер Инглфилд!". "Хэлло, Уайнер!" - И, продолжая жевать резинку, он принялся рассказывать мне о здании театра./ В боковых крыльях расположены два кинозала. Кроме того, справа находится зал камерной музыки, слева - танцевальный зал. Тем временем отдельные группки собравшихся незаметно приблизились к нам; и он, жуя жвачку, стал во весь голос, не обращая ни на кого внимания, называть мне на ухо имена: /Имена!!: Теперь-то я видел их всех собственными глазами! При этом я старался тщательно запомнить все мелочи, все детали их внешности, их жесты, то, как они откашливаются и отхаркиваются, прочищая горло: вот волнистые седеющие волосы; склоненная в раздумье голова семидесятилетней блондинки; там кто-то театрально выпятил подбородок; рядом другой у колонны, сумрачно скрестив руки на груди: неужели и впрямь они все еще были столь тщеславны? Все еще хотели, чтобы о них беспрестанно писали, снимали фильмы, восхваляли их, обожествляли? (Для человека, пока он еще вынужден пробиваться, такое понятно: платежеспособная публика, как известно, любит, чтобы художник ни в чем не походил на обычных людей. Но собравшиеся здесь были абсолютно обеспечены и в финансовом, и в духовном отношении: и мне, пронырливому журналисту, скорее следовало бы ожидать от них пинка, чем такого приема!). / Нет, что за "фигуры"?!: Один отрастил себе рыжую шкиперскую бороду, что делало его, в его 25, вполне зрелым идиотом! ("Hes going off next spring", уверил меня мой гид.) /Длинная, как мачта, скульпторша с гладкой черной прической "пони" и бесконечно длинной шеей (которую обнимал массивный обруч из слоновой кости, толщиной с большой палец) подошла к нам мелкими шажками; это была подруга Инглфилда; она помогала ему в его объяснениях. - "Пора и нам потихоньку заходить".
Проходим через фойе; роскошные кулуары; буфет с холодными закусками, который я в данный момент предпочел бы любой пьесе, когда-либо написанной на нашей планете: справа от входа в него бог винопития сибаритствовал, поднеся ко рту мех, полный вина. Слева, как бы в качестве противовеса ему, "богиня вкусной и здоровой пищи" чувственно впилась в стоящее перед ней блюдо с маринадами и копченостями: видно было, что еда шла ей "на пользу".
Внутреннее убранство: кресла в партере, обитые красным бархатом; всего лишь один ряд мест на балконе. / Мои гиганты-телохранители провели меня запутанными, как водится, путями в почетную ложу просцениума (и тут же, правда, незаметно ретировались, "Чтобы не вызвать ничьего неудовольствия". - Однако и ручка у этой скульпторши, интересно, какой номер перчаток она носит?! -).
Бум! - :Я беспомощно пялился, ничего не понимая, на сцену, на всю эту немыслимую массу сапог с отворотами, количество которых мой прадедушка считал необходимым для того, чтобы зрители могли воспринимать его "Массенбаха": с первой сцены (где автор преображается в героя); до последней, происходящей в грозу и бурю, в лесу под Бялокошем. /И как бы то ни было: некоторые картины производят определенное впечатление: такова, например, едущая ночью карета (с громадными, вращающимися в разных направлениях колесами: бургомистры городов, через которые она "проезжала" таким манером, появлялись, услужливо вырастая из земли лишь наполовину, словно увиденные небрежным взором "сверху": довольно ловко придумано!) Да и кое-какие из пророчески-фривольных изречений "маленького толстого человека" (такая ремарка стояла в программке против имени Массенбаха) способны немало поразить зрителя. Нет, только представить себе - неужто и впрямь этот человек сказал уже до 1800 года: "Европа превратится в пустыню и Америка займет ее место": "Германия будет разделена, как разделили Польшу".(имеется в виду между Западом и Россией: неужто он и впрямь уже тогда имел все основания сказать такое, не мог не сказать?!..?!). Хороши и реплики московитской стороны: "У меня каждый может говорить все, что ему угодно!": "У нас все равны - если у кого-нибудь чего-то нет, значит, того же самого лишены и все остальные: так что мы все живем как братья!" / И все же в пьесе слишком много канувших в Лету, давно забытых имен. Слишком много - целых 16 - картин, да к тому же весьма сумбурно скомпонованных; зритель в них безнадежно запутывался, теряя нить сюжета. (По крайней мере, может быть, при чтении удастся во всем этом разобраться; интересно, разрешат ли мне снять фотокопию текста. - Если это, разумеется, не очень дорого.)
И, наконец, в буфете: поэты наступали сомкнутым строем! Никогда не видел я людей, которые бы ели и пили с такой энергией; их челюсти сновали как кастаньеты: благосклонно взирала на все это с настенного барельефа львиная голова Теодора Дойблера - это был точно он, ошибка исключалась./ Наконец и я, с обоими великанами на флангах, сумел прорваться к стойке. И обратно, с трудом прокладывая себе дорогу, нагруженный покупками, в тихие заводи близ богини Пламенеющего носа:
"Вам понравилось?": и я нерешительно покачал головой, жуя - да нет; в сущности говоря, нет.: "А Вам?"; он также состроил отрицательную мину: "Too much old - fashioned brass" / "А вам?": "Мне понравилось", неожиданно сказала скульпторша: "во время спектакля у меня возникло несколько неплохих мыслей - относительно "Разделенной Европы": каждая половина Европы уезжает в разных направлениях: каждая верхом на половинке стилизованного быка!:!!"- она поперхнулась; сунула мне свою тарелку в руки; освободившейся правой рукой вцепилась в обруч из слоновой кости; и торопливо зашептала - все еще прерываемая нервически-легкой отрыжкой - обрывки слов: -, -, -, -, -!: "В мастерскую!" - / И эвменида метровыми шагами, едва не задевая своей черноволосой головой потолок, стала пробираться сквозь толпу, все еще держа свою руку мыслителя на ожерелье. "О-о; она та-ак импульсивна" доверительно сообщил он мне, прожевывая очередной кусок; и продолжил сквозь набитый икрой рот: "and really full of genius: what a woman!!". / "Нет. С отдельными писателями я хотел бы, если можно, познакомиться завтра, в привычной для них домашней обстановке. Так, чисто внешне, все они на одно лицо". / Но он еще проводил меня до гостиницы: "Завтра утром я зайду за Вами: bye-bye".
Один в нейтральном номере гостиницы: ровно 23 часа /сотые доли отбросим/: теперь бы самое время отмочить штуку, которую мне рекомендовал проделать мой старый друг. По телефону…/: "Управление слушает. Что Вам угодно?" - "Это Уайнер: Я сегодня… Ах, Вы об этом знаете? - Да: не мог бы я, несмотря на столь поздний час, на несколько минут воспользоваться услугами машинистки? Мне бы хотелось кое-что быстренько продиктовать…" / Кого именно?! Да бог ты мой - кого бы сейчас заполучить по-быстрому? Может, ту толстуху из библиотеки? (Нет, тяжеловатое блюдо). Или… нет-нет; лучше ответить деловым, чуть удивленным тоном: "О, да того, кто в данный момент свободен: главное, чтобы Вам доставить как можно меньше беспокойства. - Да, здесь в гостинице; в административном квартале: комната 33"/Полный ожиданий, полный надежд (А тем временем краткий диалог с собственной совестью: "Бессовестно я поступил?": "Бессовестно". Гм-гм. - "Но разве это не естественно?" "Это естественно". Ну, это по крайней мере уже кое-что. - "Но разве она не могла вскружить человеку голову, эта leathern jerkin, crystal button, nott-pated, agate-ring, puke-stocking, caddis-gaster, smooth-tongue…) Бога ради, милостивый государь: кого Вы имеете в виду?!" - Тут уж моя совесть пришла в полное замешательство; она обескураженно молчала; и я мог беспрепятственно вернуться к своим монетам.))
Ага!: В дверь легонько стукнули - всего один раз. Кто бы это? - : Я подошел к двери и открыл ее: затянутая в соломенно-желтый шелк индианка! (Маленькая и изящная, желтовато-коричневая; с пишущей машинкой.) Я галантно взял у нее ее ношу; взгромоздил ее на круглый столик в углу./ Сначала для проформы в сугубо деловом тоне:
"Да; и почтовые марки тоже", подтвердила она; вытащила целый комплект на сотню экземпляров; вручила мне со вкусом изготовленный альбомчик с полным набором марок (на которых были изображены все строения острова) со словами: "По поручению". (Загадочный способ выражаться. И весьма ловкий: от любопытства просто разрываешься! По чьему поручению могла эта девушка-лотос преподносить такие подарки? Брамы или главного почтамта?). /Колющая пустота взгляда. И снова опустила глаза, наклонив угольно-черную головку, расчесанную на прямой пробор, над клавишами машинки. ("Ну, что скажете, досточтимая госпожа Совесть?!" Но та лишь сделала большие глаза и смущенно замолчала.) / Теперь продиктуем побыстрее адреса досточтимых родных и знакомых; текст везде один и тот же, стереотипный: "Привет: Чарльз Генри. / Привет: Чарльз Генри". / Две вязанки пальчиков-хворостинок, очищенных от коры; на конце каждой хворостинки висела широкая алая капля. В качестве хорошо проверенного перехода к дальнейшему я продиктовал этому диковинному созданию, новоявленному седьмому чуду света, текст с новой страницы: "Бледная лилия означает боязнь; лимонное дерево - невозможность; фиалка - напрасные надежды -: а ты - роза!" -:? - Она подняла голову; посмотрела на меня еще раз оценивающим взглядом; м-м; и улыбнулась (хотя и устало); слегка задумалась. И кивнула: Да.
В бюстгальтере (на внутренней стороне верхнего края) мешочек для хранения сухих благовонных трав: она стояла, по щиколотки утопая в винно-красной луже ковра. /Я уже лежал в постели./Тихо шелестя нежными грязными ногами, она подбежала ко мне, словно ступая по траве: из рук моих для нее был сплетен пояс. Из уст - брошка, которой я многократно украсил ей грудь.
Надо мной: удлиненным облачком реял ее лоб./ (Над моим плечом заупрямившейся кобылкой выплясывало красное пятно луны.) -
Пауза. / У нее под ложечкой заурчало - звук был нежным и тонким: она съела слишком много саттападавитихарены: слово звучало чуждо, напоминая гандхару, в нем было что-то от мягких стеблей, муссонных салатов, плавания в Индию вниз по течению, путешествия Искандера, "саттападавитихарена": отлично! / Голос, несколько охрипший от ночной сырости; целая охапка любовных ласк, перемешавшихся в полном беспорядке. / (Но не ошиблась ли эта Салджа? Массируя меня столь щекотливым способом?: Утверждали же отцы церкви, что верхнюю часть человеческого тела сотворил Бог, а нижнюю - Сатана: коллективная работа; совместное производство. / Что ж, прольем несколько капель во славу Сатаны.)
Она смыла мой пот с мешочков своих грудей: ее тело, этот будущий труп, прикрывало ее, словно покровный листок - почку (как хорошо, что мы не знаем в точности, сколько скуки и отвращения мы внушаем женщинам. / Я молча поцеловал ее; и она вышла, держа машинку под мышкой.
Стоя обнаженным перед зеркалом: кому я обязан своим исключительным журналистским везением, тем, что я попал сюда? Человеку, практически абсолютно мне чужому!: встреть я этого парня на улице, я бы его не узнал! (как, впрочем, и мой отец). / Я оглядел с головы до ног свое уже засыпающее тело: расхаживает оно по белу свету, мне на муки. / (Выбросить это из головы - и снова размышлять о том же).
Луна так ярко освещала мои ступни, что я поджал ноги. / А ну-ка, ухлопаем залетевшего комара глазом: ударом века. Я это частенько проделываю. (Не я создал этот мир! И пусть только кто-то попробует когда-нибудь "привлечь меня к ответственности", ох и врежу же я ему! (Если, разумеется, он обладает на это необходимой "властью", он, несмотря ни на что, сможет это сделать; но I'll give him a piece of my mind!)). К слабому, едва заметному подрагиванию "земли" здесь привыкаешь очень быстро; сначала у меня было ощущение, будто у меня постоянно немеют ноги. / В окне недвижная луна; красное пятно уже почти подобралось к краю затененной части: если бы, лет эдак 50 назад, молодой человек мечтал об устах своих "обожаемых" возлюбленных, то в том случае, если бы слово "возлюбленные" употреблялось во множественном числе, он оставался бы безупречен; ну, а уж коли речь шла бы о "возлюбленной" в единственном числе, то это была бы чистой воды "порнография": какое счастье, что эти изолгавшиеся, чопорные европейцы сгинули без следа! "Колыбель культуры?", как ее постоянно обзывали?: Ваше здоровье! (А когда человек становится взрослым, ему уже не нужна колыбель: это только сегодня вечером сказал Наполеон: тоже великий человек! /:Спокойной ночи.)