Мы добрались до больницы. Я заходить к матери Ники не стал. Остался дожидаться в коридоре. Ника вернулась через пятнадцать минут, сообщив, что маме уже лучше. И что вечером ей нужно будет принести некоторые вещи.
- Извини, вчера, когда мы приехали, я сказала маме, что ты близкий друг Виктории. Я не знала, как объяснить, что ты - незнакомец, который просто вызвался помочь, - призналась Ника, когда мы вышли из больницы.
- Ничего, всё нормально, - ответил я. - Наверное, так даже лучше.
Мы шли по асфальтной дороге, по краям которой возвышались пожелтевшие берёзы. Откуда-то несло горелой листвой. Дух осени в селе Южное Залиново был проявлен гораздо ярче, нежели в городе. Здесь осень чувствовалась как неизбежная прохладная меланхолия в жёлто-коричневых тонах, которые заполняли собой всё вокруг.
- А это наша администрация, - сказала Ника, указав на белое двухэтажное здание с ухоженным фасадом.
- Та самая, которая несколько лет обещает выдать вам жильё?
- Ага.
- Пошли, - сказал я, двинувшись к двери.
- Куда?.. - остановилась Ника в изумлении.
- Пошли, зайдём.
- Зачем?
- Просто поболтать.
- Но… что мы скажем? Мы уже много раз к ним обращались - всё без толку.
- Что-нибудь придумаем. Если нет, то просто уйдём. Пошли.
Мы вошли в первый попавшийся кабинет. За столом у компьютера сидела женщина.
- Добрый день! - обратился я к ней. - Где мы можем найти главу села?
Женщина повернула к нам голову и равнодушно проговорила:
- Александра Павловича?
- Да-да, - сказал я обыденным тоном. - Именно Александра Павловича, кого же ещё.
- Он сейчас занят и сегодня никого из населения не принимает. Зайдите в другой день.
- Значит, он здесь? У себя?
- Я же вам говорю, - приспустила очки женщина, - он сегодня не-при-ни-ма-ет.
- Хорошо, - вздохнул я и пристально взглянул женщине в глаза. - Тогда вы, пожалуйста, скажите нам, как… получить один логично детерминированный и не игнорирующий справедливость резонанс, воплощённый в официально-документальный акт, обладающий потенциалом изменить непригодные для существования жилищные условия?
Лицо женщины исказилось от недоумения.
- Чего???
- Где сейчас Александр Павлович?
- У… у себя… на втором этаже…
- Спасибо.
Мы вышли из кабинета. Я подошёл к журнальному столу в коридоре, на котором лежала ручка.
- Есть бумажка? - спросил я у Ники.
Она растерянно поискала в карманах плаща и вынула чек. Я взял его и нацарапал на нём одно слово. Затем положил ручку на место.
- Пойдём, - сказал я и двинулся к лестнице.
- Это что сейчас такое было?.. - неуверенно шагала за мной Ника.
- Понимаешь, - заговорил я, - сознание большинства людей не готово воспринимать сложные вещи. В такие моменты у них наступает ступор. Ну вот вообще труба. Но когда на фоне сложного и непонятного звучит простой вопрос, то человек сразу же рвётся ответить на него, чтобы хоть как-то компенсировать свою неумелость. И это - несмотря на то, что ответ может носить секретный характер.
- И где ты этому научился?..
- Часто наблюдал за общением людей, - ответил я. - Мне кажется, это здесь.
Мы остановились перед дверью, на которой была вывеска с именем главы села.
- Я не уверена, что это хорошая идея, - начала было Ника, но я уже приоткрыл дверь. И, увидев, что кроме сидящего за столом мужчины в кабинете никого нет, крикнул:
- Кар-р-р!
Затем вошёл внутрь, держа за руку перепуганную до ужаса Нику. Большой кабинет, с большими окнами и большим столом.
- Это ещё что такое? Вы кто? - чуть выставив вперёд голову, сердито произнёс мужчина в синем костюме. Лет пятьдесят на вид.
- Добрый день, Александр Павлович! - улыбнувшись, я подошёл к столу главы села Южное Залиново, протягивая свою руку. Ника осталась позади. - Меня зовут Роман, а эту девушку - Ника Громова. Фамилия Громова вам наверняка о чём-то говорит?
- Ни о чём не говорит, - холодно ответил глава, не пожавший мою руку. Он стал подниматься с кресла, чтобы, вероятно, выпроводить нас. - Приём будет завтра.
- Хорошо, тогда давайте так, - я поднял руки, будто сдаюсь и показывая ему бумажку в левой ладони.
Мужчина встал, но уже не спешил предпринимать дальнейших действий.
- Что это? - спросил он.
- Это? - указал я на бумажку. - Это слово, которое вы скажете. Через несколько минут я попрошу вас назвать любое слово, и именно оно будет в этой бумажке.
- Гм… Что за ерунду ты несёшь? Какое ещё слово?
- Обычное. Самое обычное, которое мне ну просто невозможно было заранее угадать. Если там будет другое слово, значит, мы покинем вас и больше не будем отвлекать. У вас ведь и так дел по горло, как я полагаю. Но сперва давайте просто спокойно обсудим столь важный для этой семьи вопрос.
Мужчина недоумённо посмотрел на Нику. И потом всё-таки сел обратно. Я знал, именно её присутствие сказалось на его решении.
- Ты, по всей видимости, ненормальный, парень, - проговорил он. - Лучше уйди по-хорошему и не мешай мне работать.
- Бросьте! - улыбнулся я, оглядываясь на Нику и как бы веселясь от происходящего. - Все мы немного ненормальные! И все же, давайте вернёмся к главной теме. Громовы - это семья с улицы Советской, живущая в старом аварийном доме. Они уже четвёртый год ждут новое жильё. И мы пришли узнать, когда они его получат.
Мужчина усмехнулся.
- И что? У нас сотни людей находятся в очереди и ждут жильё, и ничего.
- Да, возможно. Но вы хотя бы видели, где живёт эта семья? Этот дом может обрушиться в любую минуту. Мать этой девушки проработала на птицефабрике тридцать лет, а вы говорите про какую-то очередь?
- Роман!.. Роман… - доносился сзади умоляющий шёпот Ники.
- К тому же, эта женщина сейчас больна. И потому ещё больше нуждается в нормальном человеческом жилье, - продолжал я. - Её старшая дочь умерла несколько дней назад под колёсами автомобиля. Вследствие этого ей сейчас так плохо, что она в больнице. Её болезнь с каждым годом приобретает всё более опасный характер, а ей приходится жить в ужасных условиях. А вы всё очередь да очередь. Сами-то наверняка живёте в хорошем доме, регулярно отдыхаете где-нибудь на Канарах, верно?
Мужчина, напряжённо поджав губы, торопливо потянулся к фоторамке на столе.
- Не ваше дело, - сказал он, убирая её в стол. - А вопросы, касающиеся нового жилья, решаются в порядке очереди. Сейчас птицефабрика закрывается. У нас строится торговый центр. Первый в своём роде для нашего села. Есть бизнесмены, которые решили вложить деньги. Работаем сообща. Скоро будет новый кинотеатр и развлекательный комплекс. Людей, приезжающих в наше село, становится всё больше. А жилья на всех не хватает.
- Эта женщина проработала на благо села тридцать лет! - медленно проговаривал я каждое слово. - Ваше село славилось самым большим количеством выпускаемых яиц в стране! Эта женщина как никто другой заслуживает новое жильё. Знаете… в их доме сейчас так холодно, что даже никакая телогрейка не спасёт.
- Я всё понимаю, - проговорил мужчина, то и дело поглядывая на мою руку, в которой была бумажка. - Но ничего не могу сделать. А теперь…
- Александр Павлович, поймите, - перебил я его. - Есть люди в вашем хорошем селе, которые живут словно птицы в клетках. И у вас есть ключик, тот самый, которым вы можете освободить их. Новая квартира - она для некоторых и есть этот глоток свободы и возможность распахнуть крылья, чтобы почувствовать жизнь. Разве вы, как глава этого села, не хотите дарить такую радость самым нуждающимся в ней жителям? Да ведь творить такое добро и иметь для этого власть и ресурсы - о чём ещё можно мечтать, Александр Павлович?
Мужчина усмехнулся.
- Ой, поэт, поэт! - сказал он, тряся указательным пальцем. - Играть вздумал?
Я стоял с абсолютно сёрьезным выражением лица.
- Гм…. Ладно… Я погляжу, что можно сделать, - вдруг снисходительно произнёс Александр Павлович. - Но только, если слово, которое я сейчас скажу, окажется в твоей бумажке. Если нет - жильё в порядке очереди. Раз начал этот цирк, то доводи его до конца.
Я по-прежнему держал бумажку в руке. И он, и Ника прекрасно её видели.
- Спасибо, Александр Павлович. Говорите ваше слово. Любое.
Мужчина несколько секунд молчал, уставившись на меня.
- Канарейка! - быстро выговорил он. И с довольной ухмылкой склонив голову набок.
Разжимать кулак я не спешил.
- А теперь поглядите, Александр Павлович, как вы обратили всё ваше внимание на мысль о том, что за слово спрятано в моей руке. Всё остальное в этот момент стало для вас не столь важным, верно? Я прошу, чтобы вы, Александр Павлович, точно так же, сфокусированно, обратили ваше административное внимание на дом семьи Громовых. Дом, который в любую минуту, пока мы тут с вами беседуем, может рухнуть.
Мужчина провёл языком по нижней губе и отодвинулся к спинке стула, почесав пальцем кончик носа.
- Ну… это… да… обратим. Обратим внимание! Вот сейчас… - полез он рукой в стол. - Сейчас сделаю себе пометку.
Он что-то записал на листочке. Затем выжидающе посмотрел на меня.
- Ну? - нетерпеливо произнёс он. - А теперь, наконец, покажешь, своё слово? Бьюсь об заклад, ты не мог заранее угадать его, парень. Поэтому сейчас будешь выглядеть смехотворно.
- Итак, ваше слово - "канарейка". Менять не будете?
- Нет! - убедительно тряхнул он головой.
- Что ж… ваше право.
Я раскрыл кулак и положил завёрнутую бумажку ему на стол.
- Всего доброго! - сказал я. Затем взял Нику за локоть и вывел нас из кабинета.
- В самый интересный момент!.. - только и успела выговорить она.
Мы вышли в коридор, закрыв за собой дверь. Я сразу же направился обратно к лестнице. Но Ника всячески сопротивлялась и тормозила моё желание как можно скорее покинуть это место.
И тут за закрывшейся дверью раздался крик. Крик отчаянного удивления и сокрушительного поражения.
- Как?! - гремел в кабинете голос главы села. - Как тебе это удалось?
Ника с обезумившими глазами уставилась на меня.
- Как?.. Как ты это сделал, Роман?!
- Давай сперва уйдём отсюда. Пошли же… Пожалуйста.
- Откуда ты знал, что он скажет именно это слово?! - не успокаивалась Ника, не понимая, что мне нужно быстрее на свежий воздух. Подальше от всех этих людей, что ходили по коридорам и пялились на нас.
- Пойдём! - схватил я снова Нику за руку.
В конце концов, мы вышли на улицу.
- Я сам подтолкнул его к этому слову, - сказал я, обернувшись к зданию администрации, уже скрывавшемуся из виду. - Помнишь, когда мы только зашли к нему в кабинет, я прокричал: "Кар!"? Это крик вороны. У него сразу же инстинктивно и подсознательно возник образ этой птицы. Птицы. К тому же, первые две буквы моего крика - это первые две буквы слова "КАнарейка". Потом я употребил слово "Канары". То есть добавил ещё две буквы. Слово "КАНАрейка" стало ещё полнее. Затем, если ты помнишь, упомянул слово "телогрейка", в котором есть недостающая часть слова "канаРЕЙКА". После этого данное слово в его подсознании собралось полностью. Оставалось лишь ещё раз напомнить ему образ птицы. И я заговорил о людях, что живут, словно птицы в клетках, помнишь? Всё это закрепило в его подсознании образ птицы. Но он ещё не знал, что это слово уже почти родилось и готовилось появиться на свет. И когда я напомнил ему, что он может сказать любое слово, оно как возьмёт да выскочит в его сознание. Притом, "Канарейка" - довольно редкое слово. Ну разве вслепую угадаешь, что он выберет именно его? Во всяком случае, так думал он сам. Но он был марионеткой с самого начала. Вот, примерно как-то так.
- И ты всё это придумывал на ходу? - остановилась Ника, широко раскрыв глаза.
- Ага, импровизировал. По-моему, неплохо вышло. Как считаешь?
- Ты… ты… да ты… это невозможно… Ты… ты невозможный!
Я замер.
Невозможный?
- Главное, теперь шансов, что он наконец-то возьмётся за ваше дело, гораздо больше, - сказал я.
И мы пошли дальше. В сторону дома. Сквозь осенние декорации Южного Залиново. Но мысль о том, что сказала Ника, не покидала меня всю дорогу. Ведь я живой, так же, как и все, хожу по этой планете. Разве я могу быть невозможным?
А может, и правда: все мои беды только из-за того, что я - невозможный?..
[15]
Когда мы дошли до дома Ники, начался дождь. Вначале медленно, редкими каплями, но уже через несколько минут он набрал силу и захлестал сильнее.
В доме было по-прежнему холодно. Я сразу же отправился колоть дрова, хранившиеся под металлическим навесом у калитки. Через минут десять, весь промокший, я вернулся обратно. Сунув несколько поленьев в печь, пустившую до самого потолка трещину, с помощью газеты и щепок развёл огонь. Совсем скоро пламя разыгралось и осветило часть комнаты.
Ника дала мне полотенце и вязаный зелёный свитер. Про последний сказала, что это вещь Виктории. Я, неуверенно взяв свитер, несколько мгновений неотрывно смотрел на него. Мне вдруг почему-то невероятно сильно захотелось вдохнуть его аромат…
Отчего же это?
Чтобы почувствовать… Викторию? Дать своим ощущениям ничтожно-крошечную надежду, что она ещё жива? Что её частичка живёт во всех этих вещах?..
Но её больше нет. Совершенно. Нужно это понять. Осознать. Она там, в холодной могиле. Уже гниёт. Разлагается. Исчезает окончательно. На что мне теперь её запах? Зачем лишний раз окутывать себя иллюзиями? Иллюзии не спасут от реальности. Однажды она всё равно нагрянет и шандарахнет по голове так, что мало не покажется.
Отогнав все эти мысли, я надел свитер. Слегка маловат. Впрочем, чего удивляться - женский всё-таки. Сама же Ника укуталась белой шалью. И пока тепло понемногу расползалось по всему дому, мы сидели у печи, пили ароматный горячий травяной чай и согревали руки. По крыше, не прекращаясь, монотонно тарабанил дождь.
Через какое-то время Ника встала и достала из комода альбомы с фотографиями. Снова расположившись возле меня, она принялась рассказывать об их с Викторией детстве. Почти на всех бумажных отпечатках времени сёстры стояли рядом или держались за руки.
- Мы всегда были вместе, - тихо говорила Ника, перелистывая очередную страницу альбома. - Самые лучшие на свете подружки.
Ника с воодушевлением показала снимок, где десятилетняя Виктория стояла со смешно-надутыми щёками, а сама она, маленькая, сидела рядом на полу и, смотря в камеру, хохотала.
- Вика умела набирать полный рот воды и разговаривать. Её голос в этот момент становился таким смешным, ты бы знал! Я смеялась до слёз. Сколько я ни пыталась повторить так же - никак. Вода сразу же выплёскивалась или я начинала сильно смеяться. Вика так много всего умела…
Ника не замечала, что я уже несколько минут пристально смотрю на её лицо. Она сосредоточенно перелистывала страницу за страницей и всё говорила и говорила.
- Мама всегда любила Вику больше, чем меня. Радовалась всю жизнь её успехам, ставила всем в пример. Да и ругала она её редко. Не то что меня. А если шли покупать на рынок одежду, то сперва всё покупали Вике. И уже потом, если оставались деньги, подыскивали что-нибудь мне. Но чаще всего - не оставались, - к губам Ники пробилась слабая усмешка. - Поэтому в школу я всегда ходила в затасканном костюме и стёртых сапожках. Надо мной часто смеялись, зная, что это вещи моей сестры… Эх, как же я мечтала стать Викой… Чтобы мама любила меня так же. И относилась так же, как к ней. И чтобы все-все относились ко мне, как к ней. Она всегда была такой молодчинкой.
- Слушай, а где… ваш отец? - вдруг захотелось спросить мне.
- Отец? - ухмыльнулась Ника. - Я бы и сама хотела это знать.
На улице постепенно темнело. После того, как все альбомы были просмотрены, Ника вышла на кухню и прибавила громкость маленького радио. Оно работало в постоянном, почти бесшумном режиме.
…движется циклон. В ближайшие дни ожидаются проливные дожди…
- Ну вот, - сказала Ника, входя обратно в комнату. - Похоже дождь не скоро закончится… А мне ещё в больницу идти. Ладно, возьму зонтик.
Я посмотрел в окно. С внешней стороны стекло покрылось роем капель, медленно сползающих вниз. Где-то раздался гром. Пару раз молния осветила комнату и наши задумчивые лица.
*
Ника вернулась из больницы через час. Она раскрыла мокрый зонт и поставила его сушиться у окна. Снимая плащ, она сообщила:
- Если всё будет хорошо, через три дня мама вернётся домой.
Затем ушла на кухню и принялась готовить ужин. Я сел с ней рядом за кухонный стол и стал читать какой-то дешёвый любовный роман, найденный на подоконнике.
Ника отваривала картошку и параллельно нарезала для салата помидоры, огурцы и лук. Затем достала из маленького кухонного погреба запотевшую банку вишнёвого компота и перелила его в стеклянный графин. От аромата и вида готовящейся пищи, я понял, что мой аппетит реабилитируется. Впервые за последние два дня я жуть как хотел есть.
Пока Ника готовила, я углубился в чтение. Моё воображение рисовало простенький сюжет трагической любви. Книги, подобные этой, наверное, печатаются одной рукой. Одним полушарием мозга. Одной половиной души. Если она вообще задействуется. Ибо не о какой проницательности и смысловой нагрузке текста и того, что могло бы лежать под ним, говорить не приходилось.
Он любит её. Она тоже любит его. Но какой-то пустяк встаёт между ними - и всю книгу, почти до самой последней главы, они кружатся, как неприкаенные, вокруг этого пустяка, чтобы в итоге, под трепетные фразы и слёзы, понять, что этот пустяк - всего лишь пустяк. И не стоит из-за него разрушать отношения.
Да уж, пустяк на пустяке… И зачем только тратить силы и время на создание вот этого? Не обязательно быть моралистом и писать многотомные эпопеи, но хоть что-то в тексте должно же быть!
Вообще, было бы хорошо, если бы писатель перед тем, как сесть за чистый белый лист, задумывался о том, что он скажет в случае, если после смерти на небесах Высшие Инстанции спросят его: "Ну, и чем ты отметился в этой жизни, литератор? Как её прожил? Что хорошего написал для своей эпохи и последующих поколений?".
Что должен будет ответить автор вот этой книги? "Да я как бы… вот… про тех двоих написал. Они кружатся вокруг пустяка… пустяк на пустяке и пустяком погоняет". Это останется отвечать писателям, которые создают такие книжонки-ниочёмки? Вряд ли.
Таким писателям только и останется, что виновато свесить взгляд и самостоятельно пройти к двери с вывеской "АД для Писателей". Вот там всем про пустяк вокруг пустяка и рассказывать до скончания времён. Или попробовать исправиться и написать что-то поистине стоящее. Собственной кровью на плоти других грешников. Там таких наверняка много…
Тут моё сознание выхватило звук проезжающего поезда и отвлекло от вышедших на свободную пробежку мыслей. Внимание стало раздваиваться: откуда звук? Из книги? Но тут вроде про поезда - ни слова.
- У вас есть железная дорога? - поднял я глаза на Нику.
- Ага, - кивнула она. - Станция "Залиново".