– Трудно тебе приходится, моя бедная? Это ничего, ты подожди. Не боги горшки обжигают! Надо много работать, многим пожертвовать, и тогда твой дар засияет всеми гранями.
Майя отогревалась в его кабинете, с благодарностью слушала то, что он говорил. Слова его приятно щекотали тщеславие, манили за собой, обещая, что после всех трудностей ее ждет невиданный взлет. И она верила, что так и будет – как же иначе, ведь она столько выстрадала, столько раз была несправедливо обижена.
Войцеховский поправлял волосы, пододвигал к ней крошечную чашку дымящегося кофе.
– Расскажи мне, о какой роли ты мечтаешь? Не лукавь, ведь я знаю, что ты репетируешь ночами тайно от всех, – проницательно улыбался он.
Майя мучительно краснела, но все-таки признавалась:
– Я хотела бы сыграть Ларису в "Бесприданнице".
– Ну конечно! Ларису! – подхватывал Войцеховский. – Ты – именно тот типаж, слишком чистая, слишком непрактичная для этого расчетливого мира. К сожалению, в ближайшем сезоне мы не ставим Островского, – он на минуту задумался, а затем предложил: – Майя, знаешь что? Приходи сюда, ко мне в кабинет, я сам буду с тобой репетировать. И – чем черт не шутит – может быть, в следующем сезоне…
– Правда? – не могла поверить своему счастью Майя.
– Но учти, – напускал на себя серьезный вид Войцеховский, – ты должна быть очень убедительна, очень… Чтобы я решился изменить запланированный репертуар…
– Я буду, буду! Вот увидите, – клялась Майя. – Это моя роль, я ее чувствую. Я сама – Лариса!
Проходили дни, Майя все так же жила в квартире Корабельщикова. Быт их был странным. У Виктора вечно не хватало денег, и Майя безропотно тратила на хозяйственные расходы свою небольшую театральную зарплату. Они все так же продолжали мотаться вместе по светским мероприятиям, гулять, бывать в шумных компаниях, фактически все воспринимали их парой, но отношений между ними так и не было.
Майя уже начала сомневаться, все ли с ней в порядке, смотрела в зеркало и видела молодую, симпатичную девушку. Но только Виктор, кажется, принимал ее всего лишь за необременительного приятеля. В театре, правда, ходили слухи, что Виктор – гомосексуалист, но Майя им не верила – слишком заинтересованно он всегда глядел на красивых женщин.
Выдержки ее уже не хватало, хотелось хоть как-то прояснить это двойственное положение. В отчаянии Майя стала подсовывать Виктору записки с намеками, а потом и откровенными признаниями. Он же продолжал делать вид, что ничего не происходит, и никогда ни словом не упоминал, что получил от нее хоть строчку.
В один из сырых ноябрьских вечеров Майя, дожидаясь своего недомужа, выпила в одиночку бутылку вина, набралась смелости и решила действовать. Вскоре на пороге появился Виктор – элегантный и безукоризненный, как всегда.
– Витя, – низким голосом начала Майя, наступая на него.
– О-о-о, – иронично протянул он. – Леди потеряла голову? Надеюсь, это было не то коллекционное божоле, которое мне подарили поклонники на прошлой неделе?
– Леди давно потеряла голову, и вино тут ни при чем, – отрезала Майя. – И мне не нравится, когда ты так говоришь со мной, шутишь… Я никакая не леди, я просто девушка, которая тебя любит.
– Ох, ну вот ты опять, – скривился он. – Я ведь тебе говорил – нет никакой любви. И ненависти нет. Красивые слова, которыми люди прикрывают инстинкты. А мне вся эта фальшивая позолота, извини, неинтересна.
– Хватит! – крикнула Майя. – Слова, слова, слова – меня уже тошнит от них. Посмотри на меня – я молодая, красивая женщина. Мне все равно, как ты это назовешь – любовь или инстинкт… Все равно!
Она шагнула к нему, обхватила пылающими руками за шею, попыталась прижаться губами к его губам, но Виктор отвернул голову:
– Убери руки, пожалуйста! – не повышая голоса, попросил он.
Майя отшатнулась, как от пощечины, всхлипнула, отступила назад. С видом абсолютно спокойным, индифферентным Виктор прошел мимо нее и принялся стаскивать ботинки.
Нервное напряжение, сдобренное алкоголем, взяло свое, и Майя истошно заорала:
– А может, ты вообще импотент?! Ты просто прячешься за громкими фразами?! Объясни мне наконец, что происходит? Я измучилась! Я уже просто тебя ненавижу!
– Я думаю, тебе лучше уйти, – все так же, не повышая голоса, ответил ей Виктор. – Возвращайся домой, Майя.
Несчастная, пьяная, голодная, Майя выбежала из квартиры Корабельщикова. Денег у нее не было – последние копейки она потратила, купив пачку сосисок им с Виктором на ужин. Майя отправилась домой пешком через пол-Москвы. Теперь она уже жалела, что затеяла этот разговор, что не смогла сдержаться и выплеснула на Виктора всю свою обиду. Конечно, он указал ей на дверь, счел сумасшедшей истеричкой. Боже, как стыдно!
На следующий день в театре она вилась перед Корабельщиковым, как нашкодивший щенок, заглядывала в глаза и ждала удобного случая, чтобы извиниться. Но он держался с ней ровно, о происшедшем не упоминал и вскоре после спектакля отбыл в неизвестном направлении. Майя с горечью поняла, что ее роман закончился, не успев начаться.
В кабинете Войцеховского было полутемно, плотно сдвинутые шторы не пропускали ни света, ни уличного шума. Майя, прижав руки к груди, стояла в углу, у полированного шкафа. Сердце билось тяжело, тревожно. Войцеховский приближался к ней, медленно, неотвратимо. Глаза его завораживали, губы были плотно сомкнуты. И Майе казалось, она сейчас закричит, если он не произнесет ни слова. Наконец, приблизившись почти вплотную, он произнес хриплым от страсти шепотом:
– Как я проклинал себя, когда вы пели…
– За что? – спросила она, отметив, как удачно дрожит голос от едва сдерживаемого рыдания.
– Потерять такое сокровище, как вы, разве легко? – Он стиснул ее плечи, склонился ближе и прохрипел в самые волосы: – Зачем я бежал от вас? На что променял?
"Он как-то перескакивает, – пронеслось в голове Майи. – Там еще две мои реплики". Войцеховский прижал ее к стене, на нее пахнуло его сладким одеколоном. Руки его принялись шарить по ее телу, мять, тискать. "Это что-то уж слишком, – поморщилась Майя. – Или он так вжился в роль? Господи, почему же мне никогда не удается отключить голову? Как, как достичь такого же мастерства?"
Чуть отвернув голову, чтобы в рот не попала седая прядь, она произнесла:
– Едемте! Как вам угодно. Когда вам угодно…
– Ну, хватит, – буркнул вдруг Войцеховский и припал скользкими губами к ее шее.
Майю скрутило от отвращения. Бледные морщинистые лапы в пятнах старческой гречки шарили по ее телу. В голове всего несколько секунд билась отчаянная мысль: "Худрук театра… мой шанс… перетерпеть…", а затем омерзение взяло верх, и Майя, глухо зарычав, приложила ополоумевшего старца коленом прямо во вздыбленный пах. Войцеховский отлетел от нее, согнулся в три погибели, яростно заскулив:
– Дура! Истеричка! Тебя ждут заводы, бездарность неблагодарная!
Но Майя, уже не слушая его, метнулась к двери и понеслась прочь из провонявшего сладким одеколоном худруковского кабинета. На лестнице она, расхристанная, налетела на главную приму театра – Введенскую. Та манерно подняла брови и с затаенной улыбкой посмотрела вслед удиравшей Майе.
На следующий день на репетиции Войцеховский смотреть на Майю избегал, пялился поверх ее головы, словно ее и вовсе не было на сцене. Зато все остальные, задействованные в спектакле, почти не скрываясь, хихикали и шептались у нее за спиной. А затем в зал ворвалась разъяренная Алла Геннадьевна. Мясистая ее шея пошла красными пятнами, бесцветные космы выбились из аккуратного обычно пучка. Разгневанная фурия одышливо вскарабкалась на сцену и отечными наманикюренными пальцами вцепилась Майе в волосы.
– Ах ты, паскуда! – клокотала она. – Тебя, прошмандовку с улицы, здесь приняли, взяли в штат… А ты… К Марлену Борисовичу полезла…
Майя, прикрывая локтями лицо, пыталась отбиться от распетушившейся мегеры.
– Послушайте, – пищала она. – Да отцепитесь вы! Мне на фиг не нужен ваш Марлен Борисович. Он сам…
– Ну что вы, в самом деле, расстроились, Алла Геннадьевна, – саркастически произнесла Введенская. – У бездарностей есть только один способ пробиться, вот они им и пользуются. Вечная история.
Стоявший чуть поодаль Виктор Корабельщиков картинно захлопал в ладоши:
– Алла Геннадьевна, какой темперамент, сколько чувства! Зачем вы стали хореографом? Вы погубили в себе великую драматическую актрису!
Эти реплики окончательно растравили Майю:
– А ну отцепись от меня, корова старая! – Она вывернулась из клешней Аллы Геннадьевны и теперь сама набросилась на нее, молотя кулаками куда попало.
Тут уже окружающие пришли в движение, и вскоре Майю, жаждавшую крови обидчицы, оттащили в сторону. Алла Геннадьевна, злобно фыркая, вынимала из прически вырванные пряди волос. Войцеховский, вплыв наконец на сцену, принялся обхаживать жену:
– Аллочка, ну зачем ты… Обращаешь внимание на глупые сплетни…
На Майю он даже не обернулся. Никто и не вздумал вступиться за нее, все, кажется, только и предвкушали, как всласть обсудят за кулисами случившийся скандал. И даже Виктор, тот, которого она считала свободным от пошлой буржуазной морали, одиноким гением, предпочел не вмешиваться в разразившуюся склоку.
Майя позорно покинула поле боя, ворвавшись в гримерку, побросала в сумку свои пожитки и собиралась уйти, когда в помещение просочилась Введенская.
– Уже уходите, деточка? – с насмешкой произнесла она. – А как же ваш несказанный талант? Неужели теперь придется зарыть его в землю?!
– Да пошла ты, стерва! – не выдержав, закричала Майя и набросилась на обидчицу.
Введенская не обладала боевым духом Аллы Геннадьевны, к тому же не ожидала такого бурного нападения. Комично присев, она пыталась прикрыть ладонями голову и лицо и кудахтала как курица:
– Помогите! Помогите!
– Да заткнись ты, уродина, – брезгливо бросила Майя, напоследок пнув обидчицу ботинком, и выбежала из театра.
В троллейбусе пахло промокшими куртками и неприкаянностью. Майя уселась на прорезанное дерматиновое сиденье и уставилась в окно, закусив матерчатый палец перчатки. За стеклом хлюпала прокисшая поздняя осень, из-под колес троллейбуса взметались грязные брызги, под козырьком метро толпились люди, безуспешно пытаясь переждать зарядивший, похоже, на целый день дождь, двое рабочих стаскивали с рекламного щита плакат с изображением моря и пальм.
Майя плакала. Было мучительно жалко себя, свой так никчемно завершившийся театральный роман, дурацкие мечты, смешные теперь амбиции. Считала себя звездой, самой талантливой, самой непревзойденной, и в голову не приходило, что Войцеховскому просто захотелось трахнуть ее в своем кабинете. Влюбилась в Корабельщикова, а он безжалостно выставил ее за дверь, не потрудившись объяснить, чем она ему не угодила, и сегодня даже не попытался защитить от озверевшей Аллы Геннадьевны. Теперь все разбито, все потеряно. Нужно забирать документы из театра, и никто не станет ее удерживать.
Всхлипнув, она уставилась на дождевую каплю, медленно сползавшую по грязному троллейбусному стеклу. За каплей тянулась вниз светлая дорожка.
В сумке у Майи завибрировал мобильник. В безумной надежде, что это Войцеховский звонит извиниться перед ней за жену или Корабельщиков понял наконец, что обязан был ее поддержать, Майя выхватила аппарат и увидела незнакомый номер на экране.
Звонили с киностудии. За те полгода, что Майя проработала в театре, ее данные вместе с фотографией успели уже попасть в картотеку "Мосфильма", и теперь услужливая девушка сообщила ей, что ее типаж приглянулся какому-то там режиссеру – его фамилия Майе ни о чем не говорила – и ее приглашают на кинопробы в запускающийся сериал.
Слезы мгновенно высохли. Пряча телефон в сумку, Майя злорадно улыбнулась. Вот теперь-то она им покажет. Значит, высмеяли ее, да? Вышвырнули, как бездомную собачонку? Интересно, как вытянутся их рожи, когда Майя улыбнется им с экрана телевизора безмятежной, всепрощающей улыбкой. И денег за съемки ей наверняка заплатят больше, чем получают эти клуши в театре. Майя торжествовала.
И действительно, кинопробы прошли успешно. Майя понравилась режиссеру, и ее утвердили на роль. Через месяц самолет унес ее из московской промозглой и слякотной зимы на съемки в Египет, жаркий, солнечный край, где небо было таким синим, море – таким ручным, а горячий ветер так обжигал губы, что трудно было поверить в то, что где-то существует снег.
Съемочную группу разместили в отеле на самом склоне горы. Африканское солнце рвалось в окна номера, проникая под плотные оранжевые шторы. Майе становилось легко и радостно на душе, она просыпалась рано, с восходом солнца, и распахивала окно.
Далеко впереди, рассекая горизонт, высились островерхие скалы. Лицо гладил горячий воздух, пахнущий нагретым камнем и пустыней.
Съемки начинались рано, автобус в шесть утра ждал невыспавшихся киношников у отеля. Погрузившись в него, они еще час тряслись по извилистой дороге на место съемок. Майя чувствовала себя бодрой, несмотря на то что вечером к ней то и дело стучались в номер подвыпившие каскадеры и осветители. Майя же мило улыбалась каждому, вина с ними не пила и старалась выпроводить незваных гостей как можно скорее.
Она была поглощена своей ролью и вечерами, наконец-то оставшись одна, учила текст и обдумывала завтрашние мизансцены. Она чувствовала себя настоящей актрисой, на которую возложили серьезный груз ответственности.
Еще в самолете к ней подсел Артем, двадцатидвухлетний каскадер из киногруппы. Мускулистый, поджарый и гибкий, с лицом Аладдина из диснеевского мультика, он смотрел на Майю своими темными бархатными глазами, шутил и всячески старался понравиться.
– Ты чего такая грустная? – допрашивал он, интимно склоняясь к Майе.
– Я не грустная, – отпиралась она. – Просто летать боюсь.
– Летать. Пф, это ерунда. Если будем падать, я тебя спасу, – обещал он.
– Это как же, интересно? – с улыбкой отозвалась Майя.
Этот забавный парень понравился ей. С ним было легко и спокойно. Разговор складывался как бы само собой, и не нужно было, как с Корабельщиковым, каждую секунду следить за тем, чтобы не брякнуть что-нибудь глупое, вызвав его высокомерную усмешку.
– Ну, я же каскадер, – развел руками Артем. – Подумаешь, какие-то десять тысяч метров!
– Да ну! Может, ты и летать умеешь? – хохотала Майя.
– Конечно, могу. И вообще я Бэтмен. Не веришь? Погоди, на месте докажу.
От Артема головокружительно пахло юностью, здоровьем, вызывали восхищение его сила и ловкость. Майю приятно взволновало его внимание. Однако, помня об истории с Корабельщиковым, на этот раз она решила держать дистанцию и не позволять себе так скоропалительно влюбляться.
В один из съемочных дней Майе и Артему предстояло вместе исполнить трюк. Снимали сцену, в которой героиня Майи вместе с любимым должна была выпрыгивать из окна дома. То есть сам прыжок выполняли, конечно, каскадеры. Майя же должна была крепко уцепиться за шею своего возлюбленного, бесстрашного спецагента, собирающегося вместе с ней прыгнуть вниз. Камера в этот момент не видела лица героя, зато прекрасно давала крупный план Майкиной героини. Именно поэтому Майя цеплялась не за актера, а за каскадера Артема.
По команде режиссера Майя шагнула на подоконник и ухватилась руками за шею Артема. Она почувствовала пальцами бьющуюся под его кожей жилку. Пахло от него мускусом и солнцем. У Майи закружилась голова.
Удалось снять сцену через несколько дублей.
– Всем спасибо, – сказал режиссер в мегафон.
– Ну, милая, хватка у тебя железная, – заметил Артем. – С тобой прямо в пропасть можно прыгать без страховки.
Майя промолчала. Ей было неловко, что Артем заметил ее волнение.
Майя долго не могла уснуть. Металась по номеру, крутилась на кровати, сбивая простыни, то распахивала дверь на балкон, жадно глотая горьковато-йодистое дыхание моря, то запиралась и включала кондиционер в надежде, что искусственная, синтетическая прохлада успокоит ее. Она вспоминала руки Артема, сжимающие ее сильно и бережно, его бронзовые волосы, касающиеся ее лица, ей казалось, что она ощущала тогда каждый напряженный мускул его легкого, гибкого тела.
Наконец ей удалось задремать. Но и сон не принес успокоения, перед глазами мелькали какие-то яркие обрывки: тянущиеся к ней лапы Войцеховского, надменный изгиб губ Корабельщикова и солнечные, карие глаза Артема. Она проснулась со стоном, услышала какой-то шорох со стороны балкона и открыла глаза. На фоне легкой белой занавески, танцевавшей от ночного бриза, отчетливо чернел чей-то силуэт.
У Майи перехватило дыхание. "Вор, – решила она, – или насильник. Араб-террорист? Господи, что же делать?" Стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы незнакомец не догадался, что она проснулась, Майя начала незаметно пододвигать руку к прикроватной тумбочке. Она помнила, что в ней находился небольшой гостиничный утюг. План ее был прост: неожиданно огреть грабителя утюгом, а потом бежать и звать на помощь, пока он не очухался.
Ночной гость подходил все ближе, двигаясь бесшумно, с мягкой кошачьей грацией. Шаг, еще шаг… Майкины пальцы проникли за дверцу тумбочки и обхватили рукоятку утюга. Еще мгновение – и она, подскочив на кровати, рванула утюг наружу и обрушила его на голову незнакомца, задев попутно настольную лампу, стоявшую на тумбочке.
– О-о-ой, – охнул он подозрительно знакомым голосом и сел на пол, потирая ушибленный затылок.
Майя снова замахнулась, и он выставил вперед руку:
– Да погоди ты, сумасшедшая.
– Артем? – наконец узнала она.
Покореженная лампа включаться отказалась, и объясняться им пришлось в мерцающей южной темноте.
– Ты как сюда пробрался? – спросила она.
– Я же тебе говорил, что я Бэтмен, – пошутил он, все еще потирая голову. – Между прочим, ты меня прилично приложила.
– Ты же супергерой, ты должен быть неуязвим, – засмеялась она. – Ну-ка, дай посмотрю.
Он придвинулся ближе, и Майя погрузила пальцы в его жесткие, покалывающие кожу волосы, пытаясь нащупать, есть ли рана. Губы Артема почти касались ее ключицы, горячее дыхание билось на ее шее.
– Зачем ты забрался ко мне? – спросила она почему-то шепотом.
– Ты сама знаешь зачем, – так же тихо ответил он и поцеловал ее в шею.
Осторожно освободив ее от шелковой ночной сорочки, Артем долго и нежно ласкал все ее тело. Поначалу Майе было страшно, она стыдилась своей наготы. Но постепенно, под его прикосновениями, стыд ушел, и она сама уже жаждала еще большего обнажения, еще более тесного слияния с Артемом.
Голова у нее кружилась, в горле пересохло. Она мигом забыла и неприступного Корабельщикова, и мерзкие, подрагивающие пальцы Войцеховского. Казалось, ничего никогда не происходило в ее жизни ранее, будто бы она родилась в эту самую ночь, вынырнула из звездной бездны только для того, чтобы предаваться любви с этим юным и гибким прекрасным принцем.
Он прижимался лицом к ее животу, щекотал ресницами влажную кожу. Руки его скользили по ее телу сначала осторожно, робко, потом все более уверенно и жадно. И Майя глухо застонала, впившись зубами в его плечо.
Остаток съемочных дней они не расставались. Майе было легко и спокойно с Артемом: дни были насыщенными, ночи жаркими, и желать она могла только одного – чтобы экспедиция не заканчивалась никогда.